Владимир Маяковский - 100 стихотворений, которые растрогают самых суровых мужчин (сборник) Страница 7

Осип Мандельштам

3 (15) января 1891, Варшава –27 декабря 1938, Владивостокский пересыльный пункт Дальстроя во Владивостоке

«Сусальным золотом горят…»

Сусальным золотом горятВ лесах рождественские елки,В кустах игрушечные волкиГлазами страшными глядят.

О, вещая моя печаль,О, тихая моя свободаИ неживого небосводаВсегда смеющийся хрусталь!

«Нежнее нежного…»

Нежнее нежногоЛицо твое,Белее белогоТвоя рука,От мира целогоТы далека,И все твое –От неизбежного.

От неизбежногоТвоя печаль,И пальцы рукНеостывающих,И тихий звукНеунывающихРечей,И дальТвоих очей.

Ленинград

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать!У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.

«За гремучую доблесть грядущих веков…»

За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людейЯ лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей,Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей…

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых кровей в колесе;Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе,

Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.

Марина Цветаева

26 сентября (8 октября) 1892, Москва – 31 августа 1941, Елабуга

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

Уж сколько их упало в эту бездну,Разверзтую вдали!Настанет день, когда и я исчезнуС поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,Сияло и рвалось.И зелень глаз моих, и нежный голос,И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,С забывчивостью дня.И будет все – как будто бы под небомИ не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,И так недолго злой,Любившей час, когда дрова в каминеСтановятся золой,Виолончель, и кавалькады в чаще,И колокол в селе…– Меня, такой живой и настоящейНа ласковой земле!

– К вам всем – что мне,ни в чем не знавшей меры,Чужие и свои?! –Я обращаюсь с требованьем верыИ с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:За правду да и нет,За то, что мне так часто – слишком грустноИ только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность –Прощение обид,За всю мою безудержную нежностьИ слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,За правду, за игру…– Послушайте! – Еще меня любитеЗа то, что я умру.

Слезы

Слезы? Мы плачем о темной передней,Где канделябра никто не зажег;Плачем о том, что на крыше соседнейСтаял снежок;

Плачем о юных, о вешних березках,О несмолкающем звоне в тени;Плачем, как дети, о всех отголоскахВ майские дни.

Только слезами мы путь обозначимВ мир упоений, не данный судьбой…И над озябшим котенком мы плачем,Как над собой.

Отнято все, – и покой и молчанье.Милый, ты много из сердца унес!Но не сумел унести на прощаньеНескольких слез.

«Вот опять окно…»

Вот опять окно,Где опять не спят.Может – пьют вино,Может – так сидят.Или просто – рукНе разнимут двое.В каждом доме, друг,Есть окно такое.

Не от свеч, от ламп темнота зажглась, –От бессонных глаз!

Крик разлук и встреч –Ты, окно в ночи!Может – сотни свеч,Может – три свечи…Нет и нет умуМоему покоя.И в моем домуЗавелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,За окно с огнем!

Владимир Маяковский

7 (19) июля 1893, Багдати, Кутаисская губерния – 14 апреля 1930, Москва

Послушайте!

Послушайте!Ведь, если звезды зажигают –значит – это кому-нибудь нужно?Значит – кто-то хочет, чтобы они были?Значит – кто-то называет эти плевочки                                 жемчужиной?И, надрываясь          в метелях полуденной пыли,                             врывается к богу,                              боится, что опоздал,                                                плачет,                      целует ему жилистую руку,                                          просит –             чтоб обязательно была звезда! –                                            клянется –           не перенесет эту беззвездную муку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь, если звезды              зажигают –значит – это кому-нибудь нужно?Значит – это необходимо,           чтобы каждый вечер                           над крышами          загоралась хоть одна звезда?!

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта,Пели будто:– Гриб.Грабь.Гроб.Груб. –

Ветром опита,льдом обутаулица скользила.Лошадь на крупгрохнулась,и сразуза зевакой зевака,штаны пришедшие Кузнецким клешить,сгрудились,смех зазвенел и зазвякал:– Лошадь упала!– Упала лошадь! –Смеялся Кузнецкий.Лишь один яголос свой не вмешивал в вой ему.Подошели вижуглаза лошадиные…

Улица опрокинулась,течет по-своему…

Подошел и вижу –За каплищей каплищапо морде катится,прячется в шерсти…

И какая-то общаязвериная тоскаплеща вылилась из меняи расплылась в шелесте.«Лошадь, не надо.Лошадь, слушайте –чего вы думаете, что вы сих плоше?Деточка,все мы немножко лошади,каждый из нас по-своему лошадь».Может быть,– старая –и не нуждалась в няньке,может быть, и мысль ей моя казалась пошла,тольколошадьрванулась,встала на ноги,ржанулаи пошла.Хвостом помахивала.Рыжий ребенок.Пришла веселая,стала в стойло.И все ей казалось –она жеребенок,и стоило жить,и работать стоило.

Лиличка

Вместо письма.

Дым табачный воздух выел.Комната –глава в крученыховском аде.Вспомни –за этим окном            впервыеруки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,         сердце в железе.День еще –выгонишь, может быть, изругав.В мутной передней долго не влезетсломанная дрожью рука в рукав.Выбегу,тело в улицу брошу я.Дикий,обезумлюсь,отчаяньем иссечась.Не надо этого,дорогая,хорошая,дай простимся сейчас.Все равнолюбовь моя –тяжкая гиря ведь –висит на тебе,куда ни бежала б.Дай в последнем крике выреветьгоречь обиженных жалоб.Если быка трудом уморят –он уйдет,разляжется в холодных водах.Кроме любви твоей,                         мне                          нету моря,а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.Захочет покоя уставший слон –царственный ляжет в опожаренном песке.Кроме любви твоей,                        мне                       нету солнца,а я и не знаю, где ты и с кем.Если б так поэта измучила,                                   онлюбимую на деньги б и славу выменял,                                              а мне                   ни один не радостен звон,      кроме звона твоего любимого имени.И в пролет не брошусь,               и не выпью яда,          и курок не смогу над виском нажать.Надо мною,кроме твоего взгляда,не властно лезвие ни одного ножа.Завтра забудешь,          что тебя короновал,        что душу цветущую любовью выжег,      и суетных дней взметенный карнавалрастреплет страницы моих книжек…Слов моих сухие листья лизаставят остановиться,                жадно дыша?Дай хотьпоследней нежностью выстелитьтвой уходящий шаг.

Сергей Есенин