Уильям Йейтс - Тайная роза Страница 7

Сэр Фредерик Гамильтон призвал тех пятерых солдат, что первыми стали расстреливать монахов, и сказал: – Скорее седлайте коней, скачите через лес к горам, опередите тех людей и убейте!

Солдаты помчались и за несколько мгновений пересекли реку в месте, ныне называемом бродом Бакли, и углубились в лес, следуя набитой дороге, вившейся вдоль северного берега реки. Ветви берез и рябин смыкались над головами, закрывая луну и тучи и оставляя тропу почти неразличимой. Они ехали быстро, то перекликаясь между собой, то наблюдая, как прыскают с пути зайцы и ласки. Постепенно темнота и безмолвие леса овладевали ими. Они сблизились и начали болтать, быстро и нервно; все это были старые знакомцы, хорошо знавшие прошлое друг друга. Один был женат, и говорил о том, как обрадуется жена его благополучному возвращению из этой безрассудной экспедиции против Белого Братства, и как удача благоволит решительным. Самый старый, чья жена уже умерла, говорил о фляге вина, ожидающей его на верхней полке; третьего, самого молодого изо всех, ожидала подруга, и он мчался впереди всех, не тратя времени на разговоры. Вдруг молодой остановился, и все увидели, что его лошадь дрожит. – Я что-то увидел, – сказал он, – но не уверен, что это не игра теней. Там был как бы огромный червь в серебряной короне. – Один из пятерых поднес руку ко лбу, будто желая перекреститься; но, вспомнив, что сменил веру, он опустил руку и сказал: – Я уверен, что это только тени, потому что теней вокруг много, и теней странных. – Дальше они скакали в тишине. Утром прошел дождь, и сейчас капли срывались с веток, омочив им волосы и плечи. Вскоре разговор возобновился. Все они сражались во многих битвах с мятежниками и теперь рассказывали о своих ранах, и проснулось в их сердцах память о братстве по оружию – сильнейшем изо всех братств; и они почти забыли о жуткой пустоте леса.

Внезапно шедшие впереди лошади заржали и встали, не желая двигаться далее. Блеснула водная гладь, и по шуму волн они поняли, что выехали к реке. Солдаты спешились и после долгих понуканий и уговоров вывели лошадей к воде. В середине потока стояла высокая седовласая женщина, ее волосы вились над воротником серого платья. Она то и дело склонялась над водой, будто полоскала что-то. И тут они увидели, что она действительно отмывает нечто, полускрытое в волнах. Луна послала вниз луч неверного света, и они разглядели в воде мертвое тело; вот течение повернуло к ним лицо трупа, и каждый узнал в нем свое собственное лицо. Они онемели, окаменели от ужаса; женщина заговорила, громко и медленно: – Видите сына моего? У него на голове серебряная корона, и рубины украшают ее. – Но тут старый солдат, более всех израненный, поднял шпагу и крикнул: – Я бился за Божью Истину и не устрашусь теней сатаны! – и бросился к реке, вступив в воду. Женщина исчезла, и хоть он рубил шпагой воздух и воду, ничего не мог найти.

Пятеро вновь сели на лошадей и искали брод, но безуспешно. Они все больше уставали, бродя взад и вперед с плеском, и лошади были в пене. – Давайте, – предложил старший, – вернемся в лес и попытаемся перейти выше по течению. – Они въехали под полог леса; сухие плети будры трещали под копытами, ветви цеплялись за стальные шлемы. Минут через двенадцать они вновь вышли к реке, и еще минут через пять обнаружили место, где можно было переехать поток, не замочив стремян. Лес на другой стороне был более редким, и лунный свет широкими полосами проходил к почве. Поднялся ветер, быстро гоня облака по лику луны, и, казалось, лучи танцуют гротескный танец между растрепанными кустами и низкими елями. Загудели вершины деревьев, и глас их был подобен стонам мертвых душ; всадники вспомнили поверье, будто души в чистилище нанизаны на острые сучья деревьев. Они поехали к югу, пытаясь снова найти тропу; но не было и следа дороги.

Тем временем шум вершин все усиливался, и ускорялся танец лунных лучей. Они различили вдали звуки музыки. Это был звук волынки, и они с радостью поскакали на него. Звук исходил со дна глубокой котловины. Там сидел старичок с обветренным, морщинистым лицом, в красной шапке. Рядом пылал костер; старик, воткнув в землю факел, яростно дудел на волынке. Рыжие волосы закрывали лицо, как ржавый мох покрывает камень. – Видели мою жену? – крикнул он, бросив взгляд вверх. – Она стирает! Она полощет! – Я боюсь его, – сказал молодой солдат, – я боюсь, это один из Сидов. – Нет, – отвечал старый солдат, – это человек, потому как я вижу веснушки у него на лице. Заставим его проводить нас. – Он вытащил шпагу, и так же поступили все. Пятеро окружили волынщика, уставив на него острия шпаг, и старый солдат рассказал, что им нужно убить двух бунтовщиков, держащих путь между Бен Бальбеном и большими горами, называемыми Кашел-на-Гаэл, и что он должен пойти и указывать им дорогу, потому что они заблудились. Волынщик повернулся и ткнул пальцем в ближнее дерево, и все увидели, что там стоит конь, уже оседланный и готовый к скачке. Старик закрепил волынку за спиной и, взяв факел, сел на коня и поскакал перед солдатами так быстро, как только мог.

Лес все редел, и вот они попали на горный склон. Луна зашла, и маленькие белые огни звезд стали различимы всюду. Склон становился все круче и круче, и наконец они выехали из леса к подножию высоких гор. Лес распростерся под ними, миля за милей, а далеко к югу виднелся горящий город. Вверху были только белые звезды. Тут проводник натянул поводья, указал левой рукой на небо и прокаркал: – Смотрите, смотрите на светлые лампады! – и снова ударился в галоп, размахивая факелом. – Слышите стук копыт тех гонцов? – крикнул он. – Скорее, скорее! Или они ускользнут из ваших рук! – и засмеялся, как бы в охотничьем восторге. Солдатам показалось, что они услышали далеко внизу стук подков; но земля становилась все более и более неровной, и бег коней ускорялся поминутно. Они старались остановиться – напрасно: лошади словно взбесились. Проводник бросил поводья на холку коня, размахивая руками и распевая дикую гаэльскую песню. И тут все увидели полосу реки глубоко внизу, и осознали, что оказались на краю пропасти (она зовется теперь Луг-на-Гаэл или, по-английски, Прыжок Чужака). Шесть лошадей скакнули вниз, и пять воплей разорвали воздух, и мгновением позже пятеро людей и пять лошадей с глухим шумом рухнули на зеленый склон у подножия утесов.

Сумрачные старцы

Невдалеке от Мертвецкого мыса, около Россе, там, где заброшенный дом лоцмана уставился на море двумя круглыми, словно глаза, окнами, в прошлом столетии стояла хижина-мазанка. Она тоже служила морскому промыслу – один старик, Майкл Бруэн, в молодые годы сам бывший контрабандистом, а в годы преклонные сделавшийся отцом и дедом контрабандистов, проживал в ней; и когда ночами стройные шхуны пробирались в залив мимо Роули, его задачей было вывешивать роговую лампу в южном окне; поданная таким образом весть достигала острова Доррен, а оттуда, при помощи такой же лампы, и поселка Россе. Кроме этих мерцающих посланий, мало что связывало старика с людьми, ибо он одряхлел и думал только о спасении души, склоняясь все время перед резным испанским распятием, висевшим над очагом, и сгибаясь над четками из полированных камешков – их привезли ему на шхуне, пришедшей из Франции с грузом шелков и кружев. Однажды ночью он долго ждал появления шхуны "Милосердная Мария"; но, хотя ветер был благоприятным, судно сильно опаздывало, так что он уже хотел лечь на свою охапку соломы – небо светлело, и судно не решилось бы проходить мимо Роули и становиться на якорь при свете дня. И тут он заметил цапель, летевших одна за другой от острова Доррен к заросшим тростником прудам, что лежат у скал Второго Россе. Никогда ранее не видел он, чтобы цапли летали над морем, потому что это птицы суши; от удивления, прогнавшего дремоту, а также потому, что долгое бдение опустошило его кухонный шкаф, старик схватил ружье, ржавое и перевязанное веревочками, и поспешил вослед цаплям к прудам.

Когда он подошел к прудам так близко, что слышал шорох тростников, занялся рассвет, и в сером свете высокие стебли, тихие воды, клочья тумана и дымка над песчаными наносами предстали как будто вырезанными их громадных жемчужин. Вскоре он обнаружил цапель, в большом числе – те стояли, поджав ноги, на мелководье; он залег в зарослях, взглянул в прицел и на миг склонился над своими четками, чтобы пробормотать: "Покровитель мой святой Патрик, дай мне убить цаплю; пирог из нее поддержал бы мои силы целых четыре дня, ибо я ем меньше молодых. Убереги от промаха, и я буду читать по молитве на каждую бусину четок все четыре дня". – Тут старик снова улегся, поместил ружье на камень и прицелился в цаплю, стоявшую с густой траве над ручейком, втекавшим в пруд; он боялся, что если застрелит птицу где – нибудь над глубокой водой и полезет ее доставать, то подхватит ревматизм. Но, когда он взглянул на цаплю, она исчезла, и, к ужасу его, на месте птицы встал человек, очень старый и хилый. Охотник опустил ружье: вновь там стояла цапля, спокойно опустив голову. Он снова прицелился, глядя вдоль железного ствола, и металл, враг всяческого колдовства, снова показал ему старца; и вновь тот исчез, стоило опустить ствол. Старик уронил оружие, трижды перекрестился, и сказал "Отче наш" и "Богородице", и пробормотал: "Это враг Бога и моего покровителя встал на ровном месте и охотится в благословенных водах", и снова прицелился, очень тщательно и медленно. Раздался выстрел, и сквозь рассеивающийся дым Бруэн увидел, как старец падает на траву, а стая цапель с криком летит к морю. Охотник пошел к добыче, огибая пруд, и, дойдя до ручейка, осмотрел тело в старинных одеждах черного и зеленого цветов, запятнанных кровью. Он покачал головой, видя столь богомерзкое создание. И вдруг тело пошевелилось, рука протянулась к нему и длинные тощие пальцы чуть не схватились за крест и четки. Бруэн отшатнулся, крикнув: – Колдун, я не дозволю мерзким тварям касаться святых бусин! – и задрожал от осознания, сколь страшной и древней опасности избежал.