Владислав Ходасевич - Собрание стихов Страница 7

Как муха на бумаге липкой, Он в нашем времени дрожит И даже вежливой улыбкой Лицо нездешнее косит.

Он очень беден, но опрятен, И перед выходом на пляж Для выведенья разных пятен Употребляет карандаш.

Он все забыл. Как мул с поклажей, Слоняется по нашим дням, Порой просматривает даже Столбцы газетных телеграмм,

За кружкой пива созерцает, Как пляшут барышни фокстрот, И разом вдруг ослабевает, Как сердце в нем захолонет.

О чем? Забыл. Непостижимо, Как можно жить в тоске такой! Он вскакивает. Мимо, мимо, Под ветер, на берег морской!

Колышется его просторный Пиджак - и, подавляя стон, Под европейской ночью черной Заламывает руки он.

3

Пустился в море с рыбаками. Весь день на палубе лежал, Молчал - и желтыми зубами Мундштук прокуренный кусал.

Качало. Было все не мило: И ветер, и небес простор, Где мачта шаткая чертила Петлистый, правильный узор.

Под вечер буря налетела. О, как скучал под бурей он, Когда гремело, и свистело, И застилало небосклон!

Увы! он слушал не впервые, Как у изломанных снастей Молились рыбаки Марии, Заступнице, Звезде Морей!

И не впервые, не впервые Он людям говорил из тьмы: "Мария тут иль не Мария Не бойтесь, не потонем мы".

Под утро, дымкою повитый, По усмирившимся волнам Поплыл баркас полуразбитый К родным песчаным берегам.

Встречали женщины толпою Отцов, мужей и сыновей. Он миновал их стороною, Угрюмой поступью своей

Шел в гору, подставляя спину Струям холодного дождя, И на счастливую картину Не обернулся уходя.

4

Изломала, одолевает Нестерпимая скука с утра. Чью-то лодку море качает, И кричит на песке детвора.

Примостился в кофейне где-то И глядит на двух толстяков, Обсуждающих за газетой Расписание поездов.

Раскаленными взрывами брызжа, Солнце крутится колесом. Он хрипит сквозь зубы: Уймись же! И стучит сухим кулаком.

Опрокинул столик железный. Опрокинул пиво свое. Бесполезное - бесполезно: Продолжается бытие.

Он пристал к бездомной собаке И за ней слонялся весь день, А под вечер в приморском мраке Затерялся и пес, как тень.

Вот тогда-то и подхватило, Одурманило, понесло, Затуманило, закрутило, Перекинуло, подняло:

Из-под ног земля убегает, Глазам не видать ни зги Через горы и реки шагают Семиверстные сапоги.

1922-1923

БЕРЛИНСКОЕ

Что ж? От озноба и простуды Горячий грог или коньяк. Здесь музыка, и звон посуды, И лиловатый полумрак.

А там, за толстым и огромным Отполированным стеклом, Как бы в аквариуме темном, В аквариуме голубом

Многоочитые трамваи Плывут между подводных лип, Как электрические стаи Светящихся ленивых рыб.

И там, скользя в ночную гнилость, На толще чуждого стекла В вагонных окнах отразилась Поверхность моего стола,

И проникая в жизнь чужую, Вдруг с отвращеньем узнаю Отрубленную, неживую, Ночную голову мою.

1923

x x x

С берлинской улицы Вверху луна видна. В берлинских улицах Людская тень длинна.

Дома - как демоны, Между домами - мрак; Шеренги демонов, И между них - сквозняк.

Дневные помыслы, Дневные души - прочь: Дневные помыслы Перешагнули в ночь.

Опустошенные, На перекрестки тьмы, Как ведьмы, по трое Тогда выходим мы.

Нечеловечий дух, Нечеловечья речь И песьи головы Поверх сутулых плеч.

Зеленой точкою Глядит луна из глаз, Сухим неистовством Обуревая нас.

В асфальтном зеркале Сухой и мутный блеск И электрический Над волосами треск.

1923

AN MARIECHEN

Зачем ты за пивною стойкой? Пристала ли тебе она? Здесь нужно быть девицей бойкой Ты нездорова и бледна.

С какой-то розою огромной У нецелованных грудей А смертный венчик, самый скромный, Украсил бы тебя милей.

Ведь так прекрасно, так нетленно Скончаться рано, до греха. Родители же непременно Тебе отыщут жениха.

Так называемый хороший, И вправду - честный человек Перегрузит тяжелой ношей Твой слабый, твой короткий век.

Уж лучше бы - я еле смею Подумать про себя о том Попасться бы тебе злодею В пустынной роще, вечерком.

Уж лучше в несколько мгновений И стыд узнать, и смерть принять, И двух истлений, двух растлений Не разделять, не разлучать.

Лежать бы в платьице измятом Одной, в березняке густом, И нож под левым, лиловатым, Еще девическим соском.

1922

x x x

Было на улице полутемно. Стукнуло где-то под крышей окно.

Свет промелькнул, занавеска взвилась, Быстрая тень со стены сорвалась

Счастлив, кто падает вниз головой: Мир для него хоть на миг - а иной.

1923 * * *

Нет, не найду сегодня пищи я Для утешительной мечты: Одни шарманщики, да нищие, Да дождь - все с той же высоты.

Тускнеет в лужах электричество, Нисходит предвечерний мрак На идиотское количество Серощетинистых собак.

Та - ткнется мордою нечистою И, повернувшись, отбежит, Другая лапою когтистою Скребет обшмыганный гранит.

Те - жилятся, присев на корточки, Повесив на бок языки, А их из самой верхней форточки Зовут хозяйские свистки.

Все высвистано, прособачено. Вот так и шлепай по грязи, Пока не вздрогнет сердце, схвачено Внезапным треском жалюзи.

1923

ДАЧНОЕ

Уродики, уродища, уроды Весь день озерные мутили воды.

Теперь над озером ненастье, мрак, В траве - лягушачий зеленый квак.

Огни на дачах гаснут понемногу, Клубки червей полезли на дорогу,

А вдалеке, где все затерла мгла, Тупая граммофонная игла

Шатается по рытвинам царапин, А из трубы еще рычит Шаляпин.

На мокрый мир нисходит угомон... Лишь кое-где, топча сырой газон,

Блудливые невесты с женихами Слипаются, накрытые зонтами,

А к ним под юбки лазит с фонарем Полуслепой, широкоротый гном.

1923

ПОД ЗЕМЛЕЙ

Где пахнет черною карболкой И провонявшею землей, Стоит, склоняя профиль колкий, Пред изразцовою стеной.

Не отойдет, не обернется, Лишь весь качается слегка, Да как-то судорожно бьется Потертый локоть сюртука.

Заходят школьники, солдаты, Рабочий в блузе голубой Он все стоит, к стене прижатый Своею дикою мечтой.

Здесь создает и разрушает Он сладострастные миры, А из соседней конуры За ним старуха наблюдает.

Потом в открывшуюся дверь Видны подушки, стулья, стклянки. Вошла - и слышатся теперь Обрывки злобной перебранки. Потом вонючая метла Безумца гонит из угла.

И вот, из полутьмы глубокой Старик сутулый, но высокий, В таком почтенном сюртуке, В когда-то модном котелке, Идет по лестнице широкой, Как тень Аида, - в белый свет, В берлинский день, в блестящий бред. А солнце ясно, небо сине, А сверху синяя пустыня... И злость, и скорбь моя кипит, И трость моя в чужой гранит Неумолкаемо стучит.

1923

x x x

Все каменное. В каменный пролет Уходит ночь. В подъездах, у ворот

Как изваянья - слипшиеся пары. И тяжкий вздох. И тяжкий дух сигары.

Бренчит о камень ключ, гремит засов. Ходи по камню до пяти часов,

Жди: резкий ветер дунет в окарино По скважинам громоздкого Берлина

И грубый день взойдет из-за домов Над мачехой российских городов.

1923

x x x

Встаю расслабленный с постели: Не с Богом бился я в ночи Но тайно сквозь меня летели Колючих радио лучи.

И мнится: где-то в теле живы, Бегут по жилам до сих пор Москвы бунтарские призывы И бирж всесветный разговор.

Незаглушимо и сумбурно Пересеклись в моей тиши Ночные голоса Мельбурна С ночными знаньями души.

И чьи-то имена, и цифры Вонзаются в разъятый мозг, Врываются в глухие шифры Разряды океанских гроз.

Хожу - и в ужасе внимаю. Шум, не внимаемый никем. Руками уши зажимаю Все тот же звук! А между тем...

О, если бы вы знали сами, Европы темные сыны, Какими вы еще лучами Неощутимо пронзены!

1923

ХРАНИЛИЩЕ

По залам прохожу лениво. Претит от истин и красот. Еще невиданные дива, Признаться, знаю наперед.

И как-то тяжко, больно даже Душою жить - который раз? В кому-то снившемся пейзаже, В когда-то промелькнувший час.

Все бьется человечий гений: То вверх, то вниз. И то сказать: От восхождений и падений Уж позволительно устать.

Нет! полно! Тяжелеют веки Пред вереницею Мадон И так отрадно, что в аптеке Есть кисленький пирамидон.

1924

x x x

Интриги бирж, потуги наций. Лавина движется вперед. А все под сводом Прокураций Дух беззаботности живет.

И беззаботно так уснула, Поставив туфельки рядком, Неомрачимая Урсула У Алинари за стеклом.

И не без горечи сокрытой Хожу и мыслю иногда, Что Некто, мудрый и сердитый, Однажды поглядит сюда,

Нечаянно развеселится, Весь мир улыбкой озаря, На шаль красотки заглядится, Забудется, как нынче я,

И все исчезнет невозвратно Не в очистительном огне, А просто - в легкой и приятной Венецианской болтовне.

1924

СОРРЕНТИНСКИЕ ФОТОГРАФИИ

Воспоминанье прихотливо И непослушливо, Оно Как узловатая олива: Никак, ничем не стеснено. Свои причудливые ветви Узлами диких соответствий Нерасторжимо заплетет И так живет, и так растет.

Порой фотограф-ротозей Забудет снимкам счет и пленкам И снимет парочку друзей На Капри, с беленьким козленком. И тут же, пленки не сменив, Запечатлеет он залив За пароходною кормою И закопченную трубу С космою дымною на лбу. Так сделал нынешней зимою Один приятель мой. Пред ним Смешались воды, люди, дым На негативе помутнелом. Его знакомый легким телом Полупрозрачно заслонял Черты скалистых исполинов, А козлик, ноги в небо вскинув, Везувий рожками бодал... Хоть я и не люблю козляток (Ни итальянских пикников) Двух совместившихся миров Мне полюбился отпечаток: В себе виденья затая, Так протекает жизнь моя.