Антология - Певчий ангел Страница 7

«Осень, не помню, в каком мы родстве…»

Осень, не помню, в каком мы родстве,так измотал меня этот проклятыйгод, что уже непонятны, невнятныхрипы и всхлипы в сентябрьской листве.

Осень, ведь было же что-то в крови —общее чувство свободы и меры,что потеряла, пойдя на галерырабского счастья твердить о любви.

Не унижай меня больше, любовь!Только ты в сути своей униженье,вольной когда-то души пораженье —рядом с другим не остаться собой.

Не подходи ко мне больше! Поражить, не калечась и не калеча.Осень кладет мне ладони на плечи.Я вспоминаю: ей имя – сестра.

«Выйду из дому в мороз …»

Выйду из дому в мороз.Ветер с налету облапит,тело продует насквозь,душу вчистую ограбит.

Ветер, хоть что-то оставьмне в эту ночь ледяную.Память оставил – кристалл,впаянный в клетку грудную.

Знать бы, куда поверну,где я, откуда и кто я?Помню лишь зиму однужизни, прожитой не мною.

С кем же я лето пропела?Ветер толкает – пустяк!Вот он забрался под перья —в полый мой птичий костяк.

Птицами были мы в детстведо человечьей судьбы:холод и голод – и бедствуй,мерзлую землю долби.

Как же теперь возвратиться,как мне добраться домой?Так и останешься птицей,вмерзнешь в кристалл ледяной.

Шпана

Над сорной сурепкой окраин,что щедро нас цветом дарила,над крышами старых сараевшпана городская царила.

Над пустошью пристанционной —не суйся! – схлопочешь по рылу,над черным чумным террикономшпана городская парила.

От школы давно уж отстали,глядели на всех исподлобья,и что-то в них было от стаишакальей – голодной и злобной.

Вслед женщинам нагло свистали,плевали на наши приличья.И что-то в них было от стаи —летящей, курлычущей, птичьей.

К окрестным садам беспощадны,худы – до скелетного хруста.Кричали им: «Будьте неладны!»,грозились: «А чтоб тебе пусто!»

По-галочьи были всеядны,презрительны были, безродны.О как они были неладны!И как они были свободны!

Окраина

Окраине поэзии – хвала.Она к себе с базара и вокзалабезвестных стихотворцев принялаи с городской окраиной совпала.

Вульгарная помада на губах.Слегка согнувшись под привычным грузомавоськи, как и все – в очередяхстоит ее обшарпанная муза.

И что-то шепчет, словно из молитв.Когда ее бранят или толкают,в ее душе вибрирует верлибр.Бедняжка ничего не замечает.

Она сюда за поводом для слезперебралась – и навсегда застряласреди убогих флигелей вразбросбродячих псов и ржавого металла.

Знать, на роду написано – жалеть,смотреть, как под дождями мокнет глина,и слушать, как в осеннюю мокретьокраины играет окарина.

Листопад

Этот воздух, как соты, – сквозной,точки света и теней зигзаги,точно кто безнадежно больнойтешит душеньку – вывесил флаги.Лист прозрачной ладошкою машети, кружась, привстает на носки.Это музыка плачет и пляшет,отводя от последней тоски.

Замиранье – и трепет сердечный,задыханье и трепет – такой,точно кто, безнадежно беспечный,отмахнулся от смерти рукой.Беспечальна – на ней благодать,бескорыстна, безмерна, бесплотна,это – музыка. С ней – пропадать.Ни на что она больше не годна.

Переезд

Только сделаем шаг за ворота:– Милый мой, мы оставили что-то,не вернуться ль за тем, что осталось?– Верно, глупость какая-то, малость,из журнала на стенке картинка…

– Или нашей судьбы половинка,четвертушка, осьмушка – не знаю,может быть, даже тридцать вторая.Но с тобой мы на каждом привалечто-нибудь невзначай забывали.

Вот забыли, как молоды были —и любовь по углам растеряли.

«Два голубя – сизый и белый …»

Два голубя – сизый и белый —сидят на моем рукаве.Как странно: рассыпался камень,и дерево черви сожрали,и ржа источила железои лживое сердце твое.

А ветер-бродяга – остался,а бабочка – не улетела,а голуби – сизый и белый —сидят на моем рукаве.

«Мой август кудрявый, пора нам …»

Мой август кудрявый, пора намс асфальта на время сойти.Позволим нахальным бурьяномученым мозгам зарасти.

Приляг на поляне нагретойи руки привольно раскинь —в ленивых извилинах летацветет луговая латынь.

И стебель мне щеку щекочет,и жизнь копошится в траве,и только кузнечик стрекочетв зеленой моей голове.

К…

Снова, мама, ты в печали,снова, мама, я в бреду.Что ли, мама, выпьем чаюили водки на меду.

Выпьем, бедная подружка,выпьем, почему бы нет?Вот подарочная кружка —из Америки привет.

Мы смешаем все привычки,мы разделим боль и страхи, как старые сестрички,отразимся в зеркалах.

Чаепитие

Впятером, вшестером, всемероммы на кухне за тесным столомпили чай. Мы друг друга любили.А часы, что за нами следили,били полночь – и тут же рассвет.Но казалось, что Времени – нет.Вдруг, заплакав, воскликнула я:– Эти чашки не смеют разбиться!Эти милые пальцы и лицараствориться не могут во мраке.Слышишь? Мы никогда не умрем!Впятером, вшестером, всемером,наши дети и наши друзья,наши кошки и наши собаки.

Вариации 1980 года

Приемщица стеклопосуды,подруга поэта Вийона,как тусклы твои изумруды!Прими к ним два фауст-патронаи восемь бутылок от пива.Прекрасная наша Елена,о, как же ты нетороплива,подруга хмельного Верлена.

Брезглива ко всякому блуду,ты смотришь стеклянно и прямо.Приемщица стеклопосуды,подруга Омара Хайяма.Распутные эти поэты —такой тривиальный набор! —бухнули и канули в Лету,с похмелья стенающий хор.А ты нам досталась, как чудо,нездешняя птица Гаруда,приемщица стеклопосудыс лицом молодого Иуды

Приемщица стеклопосудырешила выучить иврит,чтобы потом рвануть отсюда.Пускай огнем оно горит!Пускай горит оно толпою,трясущееся с перепою,в дыму дешевых сигарет —и вечный бой, и тары нет!И так она взялась за дело,что вскоре был покинут дом.А за спиной ее горело,горело голубым огнем.

«Бродя, мы бражничали меж…»

Бродя, мы бражничали межлесов и меловых полос,и нас сопровождал кортежиз пьяных бабочек и ос.И мелкий мотылек-сатиру ног в траве устроил пир,над сладкой каплею трудясь,следя за нами парой глазв вершинах треугольных крыл.Цыганский табор нас делил.Лизали с пальцев, пили с губпод гуд своих дикарских труб.Выпутывались из волос,медовую тянули нить…

Под вечер солнце набралосьи стало голову клонитьвсе ниже – как хмельной Силен,как ты – на холм моих колен.

«Очнулась уже в декабре …»

Очнулась уже в декабре.А в памяти все завивалсявьюнок царскосельского вальса,и тоненько шпоры звенели.Взлетели – и пали метели.

Очнулась на черном дворе.

Все выю повинную гну я,бочком норовлю, стороной.Все жизнь вспоминаю иную,хотя и не знаю иной.Огонь высекали подковки,подруги все были бесовки,и я заводила игру.Царицей была на пиру…

Очнулась в дешевой столовке.

Элла Крылова

Москва

Элла Крылова – автор более ста тридцати публикаций в таких российских журналах, как «Знамя», «Дружба народов», «Арион», «Новый мир», «Золотой век», «День и ночь» (Красноярск), «Вестник Европы», «Звезда», и др., а также в зарубежных изданиях. Стихи переводились на итальянский, финский, английский, польский, болгарский, французский, японский языки, на иврит. Творчество Крыловой заметили и оценили Иосиф Бродский, Вислава Шимборская, Архиепископ Кентерберийский Rowan Williams. Папа Римский Иоанн Павел II удостоил письменного благословения. Элла Крылова – лауреат международного конкурса «Согласование времён» (Германия, 2011), лауреат премии газеты «Поэтоград» (Москва, 2012), лауреат премии «Готическая роза» (Франция, 2013); награждена дипломом Российского Императорского Дома (2014).

Весенний гимн

Голубой гиацинт – вот и райская весть     из моей драгоценной Эллады.Отдаю Аполлону кудрявому честь,     проходя сквозь берёз анфилады.

Сколько света вокруг, и богов, и богинь,     юных, стройных, с глазами оленей!Призрак смерти безжалостный – ну тебя, сгинь! —     днём воскресным день станет последний.

Не затем родились мы, чтоб пепел глухой     руки наших друзей собирали,а затем, чтоб весною под нашей стрехой     лады-ласточки гнёзда свивали,

чтоб сияли цветы и гремели стихи     колокольным пасхальным набатом,чтоб от радости были глаза не сухи     и Христа называли мы братом!

«Вставьте мне в голову кусочек неба…»