Коллектив авторов - Поляна №3 (9), август 2014 Страница 7

Другие издатели соглашались издать мою повесть, но почему-то непременно за мои же деньги, требуя тысячу долларов за пробный тираж в триста экземпляров. Эта затея казалась мне бессмысленной. Я желал зарабатывать литературой, а не давать возможность другим наживаться за мой счет.

Наконец однажды мне позвонил некто Хмулевич, представился издателем и объявил, что моя повесть подходит ему по всем статьям. Правда, меня насторожило то, что он никак не хотел встречаться со мной, предпочитая электронную переписку. Все же я настоял на встрече.

– У меня так мало времени, – мялся он. – Такой плотный график… Ну, хорошо. Приезжайте в галерею, там спросите меня, вам любой скажет.

Приехав к указанному времени, я еще издали увидел троих парней с ног до головы в черной коже в компании двух потасканных девиц из ряда тех, что стоят вдоль шоссе с недвусмысленными предложениями. Самого неприятного из молодцев, с щетинистой стрижкой и крысиным лицом, я отметил сразу. Подойдя ближе, я убедился, что это именно та галерея, о которой говорил Хмулевич.

– Где мне найти Хмулевича? – спросил я толстяка в очках, курившего возле дверей.

– А вот он, – кивнул толстяк, указав на крысинолицего.

– Он? – не поверил я.

– Он самый и есть, – подтвердил толстяк. – Не сомневайтесь.

Я подошел к кожаной команде.

– Вы Хмулевич?

– Да, – почему-то испугался крысинолицый и отступил на шаг.

Я представился.

– А-а, – глаза его забегали. – Очень приятно.

– Что? Новый автор? – усмехнулся, кивнув в мою сторону, заросший бугай в такой же черной коже, как и Хмулевич. – Ну-ну…

Это ж надо, чтоб самая противная харя, оказалась именно той харей, которая решила издать мой роман!..

Но семя недоверия крепко засело в моем сознании и, как оказалось, не напрасно.

Проклятый Хмулевич вдруг пропал, на телефонные звонки отвечал развратно-пьяный женский голос, требуя не звонить и обещая, что, когда понадобится, меня найдут…

Когда моя куртка протерлась до подкладки, когда женщины стали покупать мне брюки, а пустые бутылки так упали в цене, что собирать их уже не имело смысла, я позвонил своему другу Гришане.

– Гришаня, друг! – сказал я. – Костлявая рука голода уже протянулась к моему горлу.

– Так иди работать, – посоветовал Гришаня.

– Куда?., куда я пойду работать, Гришаня? – возразил я. – Я же ничего не умею, хотя и способен на все… и потом, ведь я – гений, а где, позволь тебя спросить, ты видел хотя бы одного работающего гения?!

– Работай на меня, – сказал Гришаня. – Мне как раз нужны сумасшедшие.

– Но я же не сумасшедший, Гришаня!.. Я не больной, которому нужны утка, клистир и огромные санитары… Я не сумасшедший!.. Я просто хочу слушать пение птиц, встречать восход солнца, вдыхать ароматы трав и бродить по ночным улицам… И еще я хочу пить ключевую воду и обнимать землю, как женщину… И за это ты считаешь меня сумасшедшим? – обиделся я.

– Конечно! – ответил он.

Гришаня обитал в подвале без окон – солнечный свет никогда не проникал под его своды, длинная сырая лестница вела вниз и вглубь, со стен и потолка лохмотьями свисала потрескавшаяся штукатурка, под потолком качались ржавые лампы…

– Как же ты тут работаешь? – спросил я.

– А я и не работаю, – ответил Гришаня.

– Как же так, Гриня! Ведь никто не поверит, что ты каждый день по восемь часов просиживаешь в этой норе!..

– Никто и не верит, потому я здесь и сижу.

Кроме самого Гришани в подвале обитали незамужняя кассирша Зуля, кладовщица Валя и два работника, Марк и Захар. Марк был небольшого роста, толст и лыс; Захар – высок, грациозно носат и высоколоб. Еще был шофер Веня, который каждую пятницу уходил в запой, называя это жизненной философией лишнего человека. В редкие дни туманного просветления Веня покупал в ларьке жареную курицу и, прокравшись в самый глухой закуток подвала, где кислорода содержалось едва ли больше, чем на Луне, сжирал ее без остатка.

Сам Гришаня являлся в подземелье не раньше полудня и тут же занимал единственный телефон. Разговаривал он подолгу и ни о чем с некими таинственными партнерами. В перерывах курил и спрашивал Захара о деньгах. Выглядело это так:

– Где деньги? – спрашивал Гришаня.

На что Захар выразительно фыркал.

Тогда Гришаня пересчитывал коробки и, по обыкновению, не досчитавшись одной или двух, спрашивал:

– Где коробки?

– Проср…ли… – трагически объявлял Захар, вытаращив глаза, и фыркал.

– Как проср. ли?!

– Вот так… Взяли и проср…ли…

– Бздынь, – добавлял шофер Веня и скрывался в дебрях подвала, сжимая толстыми пальцами очередную курицу.

А Гришаня вновь садился за телефон.

Гришине досаждали кредиторы. В редкие минуты затишья, когда Гришаня опускал-таки телефонную трубку на рычаги, они умудрялись тотчас дозвониться и задать Гришине тот же законный вопрос, которым сам Гришаня настойчиво донимал Захара. Поэтому к телефону разрешалось подходить только тем, кто был способен распознавать голоса кредиторов. Это было не трудно, – они всегда были тихи, унылы и безнадежны.

Лучше всех голоса распознавала кладовщица Валя. Это происходило оттого, что она была, как говорится, кладовщицей до мозга костей. Вся ее сознательная жизнь протекла по различным складам, ангарам, бункерам, подземельям и подвалам. Лучшие свои годы посвятила она тяжкому поприщу сбережения чужого имущества. Все это время она носила черный бязевый халат, старательно заполняла учетные карточки и периодически рожала детей. Захар называл ее дурой, для чего, вероятно, имел основания, о чем, впрочем, умалчивал и только по обыкновению фыркал в воображаемые казацкие усы. Захар вообще был невысокого мнения о женщинах и называл дурой также и кассиршу Зулю, что, конечно же, не соответствовало истине, поскольку Зуля была попросту идиоткой и, что называется, девицей в темнице. А когда по каким-то причинам ее по нескольку дней не случалось в подвале, то, вместе с обертками от шоколадных конфет и банановой кожурой, пропадали мухи и тараканы.

И тогда я решил – хватит! Я пробыл в подземелье Гришани три долгих месяца. Я таскал коробки и перекладывал их с места на место, я учил играть в шахматы идиотку Зулю, я даже хотел жениться на дочери кладовщицы Вали… Но однажды я сказал Гришане:

– Гришаня, друг, спасибо. Ты принял меня в свое подземное братство, населенное калеками, фавнами и нимфами, ты протянул мне руку помощи, когда я тонул в пучине страстей и пороков, ты подарил мне надежду и вложил хлеб в мои уста… но я задыхаюсь в твоем подземелье, я тоскую по солнцу и свежему дыханию дня… Прости, друг, за то, что я не научился ценить доброту.

Надо ли говорить, что издательство размещалось в подвале. Точнее сказать, это был цокольный этаж с зарешеченными окнами. Их запрещалось открывать, так что даже мышь не могла пролезть к нам с улицы. Лаз в подземелье охраняли вооруженные часовые и пуленепробиваемые двери. Подвал походил на подводную лодку, залегшую на дно города. Я пробыл там полтора года. Самые бездушные твари на свете обладали большей душой, чем те, кто владел этим подземным лабиринтом. Все человеческое было им чуждо. А главный минотавр, слетав в Японию и насмотревших тамошних чудес, вынашивал планы о том, как бы заставить всех работать стоя. Конечно, он хотел сэкономить на стульях и впихнуть в равный клозету редакционный отдел человек десять не меньше. Однажды, в узком подвальном коридоре, где, грохоча, проносились груженые тележки, на табличке «Осторожно! Идут работы» кто-то исправил «а» на «о». Это объявили неслыханной дерзостью, и случись обнаружить виновного, он, наверное, был бы немедленно расстрелян… И опять коробки, коробки, коробки… Какие-то генераторы, измерители и еще бог ведает какая чепуха. Хилый цветной журнальчик, для которого я строчил бредовые статейки. Благо материал можно было таскать из предыдущих номеров. Наконец, я бежал оттуда стремительно и без оглядки. К моему удивлению, меня не хотели отпускать… Оказалось, что несмотря на всю ахинею, которой я щедро сдабривал статьи, я был на хорошем счету…

И вот я опять брожу по улицам города. И вижу тревожные, утомленные лица и лица, не выражающие ничего. Это даже странно, что бывают такие глаза. Глаза сру…ей собаки во сто крат выразительнее, чем эти – девственно хрустальные, не потревоженные мыслью, прозрачные как родниковая вода. Я видел такие глаза у одной женщины в будке зимой. Уже вечерело, она была в телогрейке, голова закутана платком, и свет фонаря освещал ее. Целый день она вдыхала прихваченное морозцем амбре и от этого глаза ее остекленели. Они остекленели оттого, что с другими глазами никакой человек не сможет высидеть возле отхожего места весь день, оставаясь при этом человеком. А в двух шагах, какой-то горбун торговал старыми книгами… И от этого глаза должны стекленеть еще больше…