Сайгонский блюз - Владимир Смирнов Страница 7

на вкус – как окурок потухший,

опустевшего города

стены

придавлены небом набухшим,

изменились значенья

прощальных простых ритуалов —

ты забылась в кочевьях,

а я

растворился в людских колыханьях усталых.

Безъязык, одинок,

затерялся в толпе сиротливо,

разномастицей ног

город хлюпает в лужах сопливо,

упиваюсь щемящим и горьким прозреньем,

своей пустотой и потерей,

злые птицы, свинцовым шурша опереньем,

к помойке родной полетели,

в человечий поток

уценённые маски раздали,

солнца грязный желток

на асфальтовом небе раздавлен.

Бесполезно стучаться

в отринувший мир, запирающий двери.

Но дай бог тебе солнца и счастья,

высокого неба,

безоблачной веры.

Куранты

Да здравствуют Советы!

Тепло от их заботы!

Кричу я во весь голос —

Они дают свободу!

Свободны мы, как ветры!

Свободы выше горла!

В какой ещё системе

нам дали б столько света

задаром?!

Да здравствуют Советы!

Мы им ответим тем же!!

– Фанфары!!!

И Партия родная,

ни дня не отдыхая,

жизнь нашу украшает!

Она у нас такая —

она у нас всё знает

и всё за нас решает!

В какой бы мы системе

свободными, как птицы,

летали?!!

Да здравствуют партийцы!

Мы им ответим тем же!!

– Литавры!!!

Горжусь я нашим строем,

в особенности теми,

кто совесть, честь и разум!

Так любит нас система,

что хочется порою

за всё воздать ей разом!

Да здравствует система,

где нами правят демо-

караты!!

Мы им ответим тем же!

Мы им ответим тем же!!

– Куранты!!!

Баллада

Днём режим – хозяин, а по ночам

здесь прокурор – тайга,

человек, зарезавший стукача,

ночью ушёл в бега.

Он не мог иначе – не всем дано

сволочей терпеть на земле,

для него это было просто, как нож,

непреложно, как соль и хлеб.

И рванулась погоня за беглецом,

пока тёплый след не остыл,

и замкнулась облава стальным кольцом,

но было кольцо пустым,

билась потная вохра на мокрых псах,

рвал кобель поводок, рыча,

но ушёл, растворился, пропал в лесах

зарезавший стукача.

Пьяный воздух свободы в виски стучал,

отражалось небо в воде,

человек, зарезавший стукача,

шёл спиной к Полярной звезде,

и над ним четырежды вкруг ковша

обернулась звёздная рать,

человек три дня свободой дышал,

на четвёртый стал умирать.

Липкий страх пришёл. Но об этом петь

нам совсем ни к чему.

Красивая смерть! Красивая смерть! —

ветер кричал ему.

Красивая смерть! – шумела тайга, —

всё просто, всё нипочём!

А зарезанный ушедшим в бега

не был сукой и стукачом.

Ну и что? – Да нет, совсем ничего —

всё неверно, как ни скажи.

Обвинить его, оправдать его

я бы мог, если б он был жив.

Но эти двое – лагерный прах,

пыль на стопах живых.

Какая разница – кто был прав —

если оба мертвы.

Театр

Пока не будят город

ни бомбы, ни снаряды,

пока не душит голод

удавкою блокады,

пока ещё от боли

нас по ночам не корчит

загубим вечер, что ли —

на огонёк заскочим.

Актёры учат роли,

суфлёрша текст листает,

ещё хватает соли,

ещё воды хватает,

и не единым хлебом

ещё живём – дерзаем!

ещё не рубим мебель,

ещё не замерзаем.

Пока ещё галёрка

любви! – не хлеба – просит,

прозрачная танцорка

шелка на сцену сбросит,

и родинка над грудью

мелькнёт в луче молочном.

Ещё молчат орудья,

ещё гуляем ночью.

Пока из мягких ножен

готова сталь рвануться,

пока ещё мы можем

друг другу улыбнуться,

играйте ж, музыканты!

Маэстро, что ж Вы встали?

Ещё комедианты

кривляться не устали.

Пока они хохочут,

влюбляются и плачут,

пока слова грохочут

и ничего не значат,

пока игра словами

смешна, нелепа, лжива,

пока ещё – мы с вами,

пока ещё – мы живы.

Век

Шёл невидящий Век.

Опустите мне веки! —

орал он, завидя свет.

И гасил случайные свечи —

Век опущенных век.

С косячком во рту, полном гнилых зубов,

с нездоровым желудком и вывернутым карманом,

он искал в себе глубинный смысл и любовь,

и находил,

но это было обманом,

потому что Век предал лучших своих детей,

убивал, и лгал, и нарушал все заветы,

его руки были в крови почти до локтей,

он был проклят, Век,

но дело было не в этом,

ибо всё обратимо – но Век смертельно устал,

и ему не хватало сил для борьбы с судьбою,

и его глубинный смысл стал – суета,

а его любовь – лишь жалость к себе, не боле,

и затравленный Век спивался, мелко блудил,

и незваным гостем тоскливо бродил по свету,

и искал свой глубинный смысл, и не находил,

это было обманом,

но дело было не в этом,

потому что Век уже чувствовал свой закат,

так кирпич, положенный в стену, теряет приметы.

Огласят приговор – он такой же, как все века.

Это будет обманом,

но дело вовсе не в этом…

Яблочко

Ты по тарелочке катаешь яблочко

и замыкаешь круг наискосок,

а над ключицею – смешная ямочка

и счастье – здесь – от нас на волосок.

Трава-муравушка, простынки-скатерти,

и вдруг – пелёночки, морковный сок,

а счастье – вот сейчас – в ладони скатится,

но нет – опять от нас – на волосок.

Прижмись сильней ко мне, зверёныш ласковый,

рассыпав яблочки в речной песок,

ещё совсем чуть-чуть – и будем счастливы

с тобою – как всегда – на волосок.

* * *

Лежат вчерашние химеры

в песке забвенья золотом,

над ними пролито без меры

чернил, соплей и слёз – о том,

что тихий выдох все печали

легко развеет без следа,

лишь стоит повести плечами —

«Всё это, право, ерунда».

А наши скорбные заботы

никак рукой не развести,

но разве изменилось что-то?

кого-то удалось спасти?

Всё так же вздрагивает пламя

сквозь лёд и тьму,

сквозь лёд и тьму,

лишь стоит повести крылами —

летишь к нему,

летишь к нему.

* * *

Чей-то чуткий сон нарушив,

лёгкой тенью между строк,

я скользнул по вашим душам

словно летний ветерок,

не когтями, не клыками,

а ладонью – без следа,

и ушёл, как в воду камень —

словно не был никогда.

* * *

Свои замыслы трезвые

разрывая о тернии,

ты несёшься по лезвию

вся на грани истерики

в оркестровую яму

и не знаешь сама

то ли вырулишь – замуж,

то ли