Как богатыри на Москву ходили [СИ] - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова Страница 7

с очень гадкими рожами.

Если медведь, то обязательно людоедище;

если козёл, то вреднище;

а ежели заяц с белкой,

то вред от них самый мелкий:

всю траву да орехи сожрали —

лес голый стоит, в печали.

Вот в эти степи богатырь и въехал.

На ветке ворон не брехал.

В народ в селениях не баловался,

а у моря сидел и каялся

о том, что рыбу всю они повытягали,

стало нечего есть. Выли теперь

и старые времена поминали,

о том как по морю гуляли

киты могучие, да из-за тучи

бог выглядывал робко.

— БОГатырь? — Не, холоп тот!

— Какой БОГатырь, как наши?

— Наши то краше:

деревенски мужики

и сильны, да и умны!

— Нет, тот повыше,

чуть поболее крыши!

— Врёшь, он как гора,

я видел сам БОГАтыря!

— Да за что вы БОГАтыря ругаете?

Сами, поди, не знаете,

шеломом он достаёт до солнца могучего,

головой расшибает тучу за тучею,

ногами стоит на обоих китах,

а хвост третьего держит в руках!

Вот на третьем то киту

я с вами, братья и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки

свои шапки: «Мужики,

уж больно мудрёно,

то ли врёшь нескладёно.

Наш кит, получается, самый большой?

Почему же не виден БОГатырешка твой?»

— Потому БОГатырь и не виден,

народ его сильно обидел:

сидят люди на китах,

ловят рыбу всю подряд,

а БОГатырю уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами

сахалинцы у моря рыбачили

и не ведали, и не бачили,

как история начиналась другая

про огромную рыбу-карась.

Вот это про нас!

Но как бы мужик ни баил,

а Добрыня по небушку вдарил,

и на остров-рыбу спустился.

Народ в ужасе: «БОГ воротился!»

— Да не бог я, а богатырь!

— Вот мы о том и говорим.

Хотим, БОГатырешка, рыбки,

ведь мы сами хилы яки хлипки.

Сколько б неводы наши ни бились,

они лишь тиной умылись.

Ты б пошёл, взлохматил море синее,

к берегу рыбёшку и прибило бы.

Вздохнул богатырь, но сделал

всё что мужланы хотели:

взбаламутил он море синее,

шторм поднял, да сильно так!

Затопило волной долину,

дома затопило, овины,

медведей, белок и зайцев,

да жителей местных нанайцев.

А как волна схлынула,

так долина гнилая и вымерла:

стоит чёрная да пустая.

Никитич что делать не знает.

Ни людей, ни рыбы, ни леса.

— Куды ж это влез я? —

стоит добродей, чешет репу.

— Да уж, вляпался ты крепко! —

слышен голос с болота.

— Кому ещё тут охота?

Со всех сторон хороша,

выходит баба Яга:

— Одна я в тундре осталась,

так как мудрая, не якшалась

с людями, зверями. Всё лесом…

А какой у тебя интерес тут?

— Я, бабулечка, тоже не сдался,

с чертями срамными дрался.

Да сам народу погубил, ой, немерено!

Как жить теперя мне?

А ищу я Забаву Путятичну,

жену царскую. Пасечник

нашёлся на нашу пчёлку:

уволок её далече за ёлку.

Ничего ты о том не слыхала?

— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала

дева-лебедь, сидит в Озёрском,

плавает в водах холодных

моря Охотского, стонет:

то слезу, то перо уронит.

Говорит, что летать не может,

изнутри её черви гложут.

Помутнело в глазах у Добрыни:

— Ну бабка, — промолвил былинный

и бегом к Охотскому морю. —

Горе какое, горе!

Глава 4. Горыныч кидает Добрыню в море

А бабка вдруг стала змеем.

И полетел змей Добрыни быстрее!

Присел он на камни прибрежные,

морду сменил на вежливую

и обернулся девушкой-птицей.

Ну как в такую не влюбиться?

Никитич к берегу подходит,

игриво на девицу смотрит

и почти что зовёт её замуж:

— Ты бы это, до дому пошла б уж,

Николаша тя ждёт, не дождётся! —

а у самого сердечечко бьётся.

Опустила очи дивчина:

— Ох, воин милый,

не люб мне больше муж любимый,

я сгораю по Добрыне!

А Добрыня парень честный,

растаял при виде невесты,

губу толстую отвесил,

грех велик на чаше взвесил,

и полез с объятиями жаркими

на Забавушку. А та из жалкой

вдруг превратилась в дракона,

жаром дышит, со рта вони!

— Пришла, былинничек, твоя кончина! —

Горыныч цап когтями, волочёт в пучину

добра молодца на свет не поглядевшего,

удалого храбреца бездетного.

И кидает змей Добрыню в море синее.

Тонет богатырь. Картина дивная

пред глазами вдруг ему открылась —

это водное царство просилось

прямо в лёгкие богатырские:

вокруг всё зелёное, склизкое,

чудны водоросли и рыбы;

караси-иваси, как грибы,

по дну пешеходят хвостами.

Вот они то Добрыню подобрали

и вынесли на поверхность.

Но до брега далеко. Ай, ехал

мимо рыба-кит великан.

Он воеводушку взял

да на спину свою забросил.

А как забросил, так и загундосил:

— Гой еси, Добрынюшка победоносный,

ты избавь меня от отбросов:

на моей спине народец поселился

дюже нехороший, расплодился,

сеет, жнёт да пашет,

кожу мою лопатит.

От боли и жить мне тяжко.

Скинь их в море, вояжка!

Вздохнул богатырь, огляделся,

да уж, некуда деться:

сараи, дома и пашни,

люд песни поёт да квасит

капусту в огромных бочках;

сети ставят и бродят

рыбку большую да малую,

солят, сушат да жарят её.

Весело живут, не накладно.

Разозлился Добрынюшка: «Ладно,

помогу я тебе, рыба-кит,

только ты меня сумей благодарить:

довези до Москвы, до столицы.

Мне оттуда надобно пуститься,

сызнова да по ново,

на поиски нашей пановы,

племянницы князя Владимира.»

И меч булатен вынул он,

но вовремя остановился,

мысль темя пронзила. Не поленился

богатырь, взошёл на гору

да как закричит: «Который

год вы сидите на рыбе?

Вы ж не люди, а грибы!

Не мешайте жить животине.

Знаю я остров в пучине,

формами он, как рыба.

Вот на нём вам плодиться и треба!»

Развернул Добрыня кита

туда, где всё смыла волна,

и поплыли они к Сахалину,

там уже прорастала полынью

земелька после цунами,

а последние нивхи не знали

какая их ждёт беда:

люд дурной плывёт сюда,

чтоб раскинуть свои шатры.

Айны, это случайно не вы?

Но такова была сила природы:

кит с людьми уже на подходе,

близёхонько к берегу пристаёт.

Народ на сушу идёт

и дивится долго:

— Как же так? Есть реки, и ёлки

растут особенно смело,

а фонтанов нет. Не умеем

жить мы в таких условиях!

Но кит покинул уже акваторию,

ушёл в Атлантический океан,

коня богатырского подобрав.

А