Эльдар Рязанов - Музыка жизни (стихотворения) Страница 8

Курортные прибаутки

В краю ставриды и черешеня, словно облако, безгрешен,живу без мыслей, как растение,и, может, в том мое спасение.

Гимнастика, диета… Словом,живу стремлением одним,что надо помереть здоровым,что глупо помирать больным.

Вокруг коричневые люди.И сам я бронзы многопудье!

Здесь принимают процедуры,жуют таблетки, пьют микстуры.Лежат на солнце кверху пузом,шары гоняют звонко в лузы,мужчины все холостякии балагуры-остряки.Здесь хвастовство мускулатурыи мрут упитанные дуры,краснея лаком педикюра…О, как их много: их – полки!Играют марш! Все на зарядке…И, чтоб не сдохнуть от тоски,ныряю в море без оглядки.

Жизнь на труды истратив целую,вдруг понял, что не для работырожден, для ничегонеделаньяя, словно птица для полета.

* * *

Пусть мы живем в дому чужом,но ведь и жизнь взята в аренду.Когда-то, молодой пижон,вбежал я в мир, как на арену.

Запрыгал бодро по ковру,участник яркого парада.Мешая факты и игру,вокруг крутилась клоунада.

Не сразу понял, что и как.Сгорали лица, чувства, даты…И был я сам себе батрак,у этой жизни арендатор.

К концу подходит договор,кончаются рассрочки, льготы.Жизнь – неуютный кредитор,все время должен я по счету.

Живу и, стало быть, плачу́неисчислимые налоги:волненьем, горем, в крик кричу,люблю, боюсь, не сплю в тревоге.

Но все равно не доплатил,такая вышла незадача.Хоть бьюсь я на пределе сил,а в кассе вечно недостача.

Неравноправен наш контракт,условия его кабальны,его не выполнить никаки жалко, что финал печальный.

И сокрушаться ни к чему…Иным, что выйдут на арену,вот так же жить в чужом дому —платить, платить, платить аренду.

* * *

На могучей реке, полновластной,с неустанным теченьем воды,жили бакены – белый и красный,охраняя суда от беды.

Корабли шли и ходко, и смело,хоть порой и коварна река,так как бакены – красный и белый —путь указывали издалека.

Ночь спустилась, сгустилась опасность,берегов не видать у реки,но два бакена – белый и красный —зажигают огни-маяки.

Их огни одинаково разны,и как только пройдет пароход,подмигнет другу белому красный,белый красному другу моргнет.

Что с того, что один из них белый,а другой в красный выкрашен цвет:половинки единого целого,в них различия, в сущности, нет.

Оба служат в одном пароходстве,оба – бакены, оба – равны.Не ищите, пожалуйста, сходствас биографией нашей страны.

* * *

Когда-то, в первой половине срока,как поводырь, я вел свою судьбу,тащил ее настырно и жестоко,я был тогда нацелен на борьбу.

Но годы шли, и все переменилось,теперь кручусь как белка в колесе.Я не заметил, как это случилось,что я теперь такой же, как и все.

Но мне не по нутру, что я – ведомый!Пытаюсь снова захватить штурвал,чтоб убежать из колеи знакомой.Да, очевидно, слаб в коленках стал.

Не стану я тащиться на буксиреи доживать послушно, как живу.Хочу еще покуролесить в мире…А не смогу, так просто трос порву.

1990

Монолог кинорежиссера

Я в своих героях растворялся,вроде, жизнь я протопал не одну.И, хоть сам собою оставался,был у них заложником в плену.

Вкладывал в героев силы, соки,странности, характеры, любовь…Да ведь дети всякий раз жестоки,с легким сердцем пили мою кровь.

Жизнь мою не длили – сокращали,с каждым шли упрямые бои.Мне близки их раны и печали,словно это горести мои.

Чужаками стали персонажи,на мои невзгоды им плевать.Не сказали мне «спасибо» дажеи ушли куда-то кочевать.

Только и созданья мои бренны,не было иллюзий на их счет.Вымысел иль созидатель бедный —кто из них кого переживет?

Персонажи, встретясь у могилыавтора, который их творил,может, скажут: «Ты прости нас, милый!Гран мерси за то, что нас родил!»

Но возможна версия иная:всё живет убогий, дряхлый дед,а его фантазия смешнаяпомерла тому уж много лет.

* * *

У природы нет плохой погоды

Когда повышенная влажность,я проклинаю свою жизнь,я чувствую себя неважно,меня мытарит ревматизм.

А если в атмосфере сухо,то у меня упадок духа.Но вот свирепствуют осадки,и учащаются припадки.

Живу в кошмарной обстановке,едва на ниточке держусь:погода пляшет, как чертовка,для организма это жуть.

Ведь перепад температуры —погибель для моей натуры,поскольку градусов скачкиввергают в приступы тоски,а смена резкая давленьямне ухудшает настроенье.

Когда несутся тучи быстро,безбожно голова болити желчи целая канистраво мне играет и бурлит.

А если ветер засквозит,то тут как тут радикулит.Иль даже воспаленье легких.Жизнь, прямо скажем, не из легких!

Зима! И снег валит, как каша,грудь разрывает гулкий кашель,боль в горле и течет из носа.А усиление жарыприводит, виноват, к поносуи усилению хандры.

Приходит атмосферный фронт,и сразу в сердце дискомфорт.Но вот прекрасная погода —так отравленье кислородом.

А если налетит вдруг смерч?Неужто рифмовать мне «смерть»?

С такой природою ужаснойжить глупо, вредно и опасно.И от погоды нету жизни!А может, дело в организме?

* * *

Живем мы на износ,хоть нас никто не просит.Не знаю, кто из насскорей другого бросит.

Уйдет в последний сони больше не вернется…Кто выиграет: ониль та, что остается?

Иль станет лучше той,что первою истает?Что там за той чертой,пока никто не знает.

Рулетки кончен бег,и в проигрыше оба:и кто исчез навек,и кто стоит у гроба.

Рабочая лошадь

Рабочая лошадь не пишет стихов,не пишет, а пашет и возит.И ей, прямо скажем, не до пустяковв труде, и еде, и навозе.

Работа, известно, удел дураков,и лошадь ишачит до дури,до грыжи, до крови и до синяков,до соли и пота на шкуре.

Рабочая лошадь – увы! – не поет,ну, нет музыкального слуха.Случается, лошадь чудовищно пьет,в себя заливая сивуху.

Рабочая лошадь идет на метро,к трамваю бредет еле-еле.Вчерашнее пойло сжигает нутро,глаза бы на мир не глядели.

Понурая лошадь кряхтит в поводу,крикливый возница у всех на видуее погоняет вожжамии лживыми в ласке словами.Так тащится эта коняга,она, во всех смыслах, бедняга.

Здоровьем своим лошадинымза жизнь заплативши сполна,с доверчивым глазом, наивным,проходит в оглоблях она.Стареет, и слепнет, и глохнет,покуда совсем не издохнет.

Рабочая лошадь не пишет стихов,здесь нет никакого сомненья.И ей не до песен, не до пустяков.А эти стихи – исключенье!

* * *

Почти обшарен шар земной,хотя не до конца изучен.Но что мне мир, коль сам собойя недоволен и измучен.

Не смерил всех своих глубин,во мне немало белых пятен.Пускай я дожил до седин,но не во всем себе понятен.

Стараюсь жить я по уму,заверить, что благоразумен.Но мне-то ясно самому,что я – увы! – непредсказуем.

У расписания в пленуя следую привычным рейсом.Вдруг неожиданно взбрыкну —поеду поперек по рельсам.

Нормальный, вроде, не чудной,и знаю правила вожденья.Но вот я левой сторонойпрусь против встречного движенья.

Корят и гладят по плечу,чтоб поведение исправил.Да я и сам-то не хочубыть исключением из правил.

Я обещания даю,я соглашаюсь, соглашаюсь:мол, изменюсь, пойду в строю!Но – бац! – и я опять срываюсь.

1984

* * *

Вроде бы люди умирают не сразу.Смерть – многоточие в большом                                          предложении.Кажется, это – предпоследняя фаза,когда угасают тепло и свечение.

Мы знаем, что и звезды не сразу меркнут,свет их доходит, но с большим опозданием.Давно нет планеты, а луч ее мерныйвсё к нам пробивается сквозь мироздание.

Но после смерти лишь отдельные людипродолжают светить, согревают приветно…Как мало, как мало, как мало иллюзий!Как горько, как скорбно и как беспросветно!

1986