Рабиндранат Тагор - Стихотворения. Рассказы. Гора Страница 8

В то же время писатель задумывается о наличии истинного и ложного в каждом из боровшихся направлений в национальном движении, о соотношении личных качеств человека и его общественной позиции, его принадлежности к «лагерю». Ответы Тагора на эти поставленные им вопросы во многом определялись его общим моралистическим подходом к общественным отношениям.

Отсюда утверждения в романе, что «самое ценное в человеке — это его духовные качества, а вовсе не убеждения». Отсюда желание Пореша-бабу, чтобы истина открывалась его «смиренному взору» и на собраниях брахмаистов, и в храме индуистов. Однако у Тагора такой подход служил и вполне конкретной исторически обусловленной цели — достижению единства национального движения и преодолению общинно-кастовых делений в общественной жизни и в быту. Поэтому наряду с иллюзорным и утопическим он содержит нечто реальное и прогрессивное. На уровне семейно-бытовых отношений тагоровские ответы справедливы. Когда же дело шло о национальном движении, они справедливы уже только отчасти, поскольку, будучи объединяющим фактором, национальное движение в то же время развивалось именно через борьбу направлений и партий внутри него, отражавших стремления и интересы различных общественных классов и слоев, а в этой борьбе неизбежным было принятие определенной стороны, не говоря уже о борьбе против сил национального угнетения. Ответы Тагора вовсе не справедливы, когда речь идет о борьбе за преобразование общества, в которой сталкиваются классы и их интересы, и поэтому именно принадлежность человека к «лагерю» играет решающую роль. В Индии в то время, когда был написан роман, эта борьба только зарождалась, а ее задачи отступали на задний план перед задачами национального движения.

Но и в том, что касалось развития самого национального движения, моралистические иллюзии шли вразрез с изображенной Тагором действительностью. Не случайно Пореш, чья терпимость, доброта и благоразумие противопоставлены порывам Горы, статичен и активной общественной роли не играет. Именно Гора, человек действия, основанного на идейной убежденности и способный увлечь ею других, становится главным героем романа. Столь же закономерно, что ни Пореш, ни Анондомойи — носители моралистических идей самого Тагора — не участвуют в том обращении Горы к действительной жизни народа, которое главным образом и подготовило решающий сдвиг в его идейной позиции. Покинув царство абстрактных идей и дискуссий вокруг них, в котором живет Пореш, как жил в нем и сам Гора, оставив в стороне естественную для жизни Анондомойи семейно-бытовую сферу с ее проблемами, Гора выходит в жизнь народную и воочию убеждается, на какой гнет и разобщение обрекают простой народ те установления и порядки, которые он столь поднимал на щит как «свое», «национальное». Убеждается он и в том, что народ, пренебрегающий зачастую общинными делениями, куда умнее тех националистов, которые пытаются их защищать.

Прозрение Горы подготовлено всей логикой событий, однако Тагор прибегает также и к особому, «внешнему» приему, чтобы помочь своему герою в его прозрении. «С иронией чуть-чуть сатанинской, — писал Ромен Роллан, — Тагор предоставляет своему герою — вождю национализма, руководящему политикой и религией, — сделать открытие, что в его жилах течет кровь ирландца и что он приемыш, подобранный одной сострадательной семьей индусов…» Гора, таким образом, узнает, что он не может быть правоверным индусом, ибо индусом не становятся, а родятся.

Когда Тагор писал свой роман, активный протест индийских патриотов против колониального гнета и даже обращение к народу, за очень редкими исключениями, сочетались у них с той или иной идеализацией старины, апелляцией к религии, и сорвать полностью эту оболочку, не погрешив против жизненной правды, тогда вряд ли можно было без того поворота судьбы, который Тагор уготовил своему герою. Но Тагор предвидел будущее. Действительно, сама жизнь страны освобождала патриотизм борцов за национальную свободу от религиозного облачения. Став массовым, национально-освободительное движение оставило позади оба боровшихся направления конца XIX — начала XX века. И хотя оно наследовало многое от предшествовавших этапов своего развития, вовлечение народных масс в антиимпериалистическую борьбу открывало путь новому — борьбе за социальные преобразования. Индия, как и Азия в целом, начинала вновь обретать активную роль в мировом историческом процессе. И недаром Тагор в своем давнем романе говорил о связи Индии «с грядущими мировыми потрясениями». Так великий поэт Индии возвещал начало ее нового века.

Э. КОМАРОВ

Стихотворения

{1}

Из книги «Картины и песни»

(«Чхоби о ган»)

1883

Йог

Перевод М. Петровых

Величав и одинок, руки простирает йог,Глядя на восток.На закате — лунный рог, море плещется у ног,Небосвод глубок.

Перед йогом — меркнет мгла, свет исходит от чела,На лице — покой.Чуть решается дохнуть на его нагую грудьВетерок морской.

Широко простор открыт. Посреди миров стоитОдинокий йог.Он огромен и космат, волны робкие дрожат,Лишь коснутся ног.

Нерушима тишина, мир объят пучиной сна,Но незаглушимГолос моря,  — он поет, славя солнечный восходГулом громовым.

Йог один на берегу. Волны тают на бегу…И в душе егоНеобъятный океан, даль, ушедшая в туман,За предел всего.

Йог, молчание храня, стережет рожденье дня,Далью окружен.За его спиною ночь тихо уплывает прочь,Погружаясь в сон.

Там — небесная река{2} — Ганга мчит сквозь облакаЗвездный свой поток.Там — темнеющий закат, здесь — сиянием объятНеподвижный йог.

Словно светом божества, озарилась головаСолнечным огнем.А на западе, вдали, угасает ночь землиПред возникшим днем.

Над бескрайностью зыбей яркой россыпью лучейЗапылал восход.Тайны величавей нет, чем сияющий рассветНад лазурью вод.

Вся морская глубина света теплого полна,Смотрит на восток,  —Разогнав туман густой, рдеет лотос золотой,Огненный цветок.

И светлы и горячи, обоймут его лучиВесь земной предел.Поднял руку йог-всевед и стихи священных ведМедленно запел.

Из книги «Диезы и бемоли»

(«Кори о комол»)

1886

Поцелуй

Перевод Д. Голубкова

Чутко внемлют уста устам любимым.Два одержимых сердца друг друга пьют.Две любви, два желанья, подобны двум пилигримам,Безоглядно покинули пустынный дом,К слиянию губ идут они неторным путем.Две волны, два желанья друг к другу льнут,Две взметенные страсти жаждут и ждут.Встреча двух существ — в устах, на границе тела —Песнь свою любовь начертала тут,Письмена поцелуя тут напечатлела.Дом влюбленных сердец теперь не пуст.Губы сияющие на гирлянды цветов похожи.О, свиданье светлое алчных уст,Две улыбки, горящие на брачном ложе!

ПленныйПеревод

Д. Голубкова

Подруга, освободи! Объятья свои расплети,Вином своих поцелуев не пои страстотерпца!Я ветер, в тюрьме цветов рыдающий взаперти,  —Сердце раскрепости, выпусти пленное сердце!Где небо? Где свет рассвета? Как бесконечна ночь!Ты распустила волосы — меня ты задушишь ими.Я погружен в тебя — мне ничем не помочь,Я вижу только тебя, твое лишь я слышу имя.Касаются рук моих беспокойные пальцы твои,Взлетают пальцы твои, сеть для меня сплетая.На небо вновь и вновь я гляжу в забытьи,Мне улыбкою вечной отвечает луна седая.Подруга, освободи, внемли смиренным мольбамИ сердце мое свободное сам я тебе отдам.

Из книги «Образ любимой»

(«Маноши»)

1890

Усталость

Перевод П. Стефановича

Ночь. Полнолунье. Ветра нежная легкокрылость.Неба светлы края.Если б, как сонные очи, медленно вдруг закрыласьУсталая жизнь моя!

Яркой луне навстречу в сумраке розоватомДва раскрыты окна.Стрелки часов не дремлют… Ганга течет куда-тоВ темных объятьях сна.

Лодочник о Вриндаване{3} поет, погруженный в мысли,  —Сердце его зажглось,Вспомнив о жизни вечной, и на ресницах повислиКапли внезапных слез…

Сон увлекает душу в бездну, где ночь слепаяЧерной зальет волной,  —Так же от ветра гаснут светильники, утопаяВ Ганге, во тьме ночной…

Из книги «Золотая ладья»