Владислав Ходасевич - Стихотворения Страница 8

Про себя

Нет, есть во мне прекрасное, но стыдноЕго назвать перед самим собой,Перед людьми ж — подавно: с их обиднойДуша не примирится похвалой.

И вот — живу, чудесный образ мойСкрыв под личиной низкой и ехидной…Взгляни, мой друг: по травке золотойПолзет паук с отметкой крестовидной,

Пред ним ребенок спрячется за мать,И ты сама спешишь его согнатьРукой брезгливой с шейки розоватой.

И он бежит от гнева твоего,Стыдясь себя, не ведая того,Что значит знак его спины мохнатой.

Нет, ты не прав, я не собой пленен.Что доброго в наемнике усталом?Своим чудесным, божеским началом,Смотря в себя, я сладко потрясен.

Когда в стихах, в отображенье маломМне подлинный мой образ обнажен, —Все кажется, что я стою, склонен,В вечерний час над водяным зерцалом.

И, чтоб мою к себе приблизить высь,Гляжу я в глубь, где звезды занялись.Упав туда, спокойно угасает

Нечистый взор моих земных очей,Но пламенно оттуда проступаетВенок из звезд над головой моей.

Сны

Так! наконец-то мы в своих владеньях!Одежду — на пол, тело — на кровать.Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях    Томиться и страдать!

Дорогой снов, мучительных и смутных,Бреди, бреди, несовершенный дух.О, как еще ты в проблесках минутных    И слеп, и глух!

Еще томясь в моем бессильном теле,Сквозь грубый слой земного бытияУчись дышать и жить в ином пределе,    Где ты — не я;

Где, отрешен от помысла земного,Свободен ты… Когда ж в тоске проснусь,Соединимся мы с тобою снова    В нерадостный союз.

День изо дня, в миг пробужденья трудный,Припоминаю я твой вещий сон,Смотрю в окно и вижу серый, скудный    Мой небосклон,

Все тот же двор, и мглистый, и суровый,И голубей, танцующих на нем…Лишь явно мне, что некий отсвет новый    Лежит на всем.

О, если б в этот час желанного покояЗакрыть глаза, вздохнуть и умереть!Ты плакала бы, маленькая Хлоя,И на меня боялась бы смотреть.

А я три долгих дня лежал бы на столе,Таинственный, спокойный, сокровенный,Как золотой ковчег запечатленный,Вмещающий всю мудрость о земле.

Сойдясь, мои друзья (невелико число их!)О тайнах тайн вели бы разговор.Не внемля им, на розах, на левкояхРастерянный ты нежила бы взор.

Так. Резвая — ты мудрости не ценишь.И пусть! Зато сквозь смерть услышу, друг живой,Как на груди моей ты робко переменишьМешок со льдом заботливой рукой.

Милые девушки, верьте или не верьте:Сердце мое поет только вас и весну.Но вот уж давно меня клонит к смерти,Как вас под вечер клонит ко сну.

Положивши голову на розовый локоть,Дремлете вы, — а там — соловейДо зари не устанет щелкать и цокатьО безвыходном трепете жизни своей.

Я бессонно брожу по земле меж вами,Я незримо горю на сладком огне,Я сладчайшими вам расскажу словамиПро всё, что уж начало сниться мне.

Швея

Ночью и днем надо мною упорно,Гулко стрекочет швея на машинке.К двери привешена в рамочке чернойНадпись короткая: «Шью по картинке».

Слушая стук над моим изголовьем,Друг мои, как часто гадал я без цели:Клонишь ты лик свой над трауром вдовьимИль над матроской из белой фланели?

Вот, я слабею, я меркну, сгораю,Но застучишь ты — и в то же мгновенье,Мнится, я к милой земле приникаю,Слушаю жизни родное биенье —Друг неизвестный! Когда пронесутсяМимо души все былые обиды,Мертвого слуха не так ли коснутсяВзмахи кадила, слова панихиды?

На ходу

Метель, метель… В перчатке — как чужая    Застывшая рука.Не странно ль жить, почти что осязая,    Как ты близка?

И все-таки бреду домой с покупкой,    И все-таки живу.Как прочно всё! Нет, он совсем не хрупкий,    Сон наяву!

Еще томят земные расстоянья,    Еще болит рука,Но всё ясней, уверенней сознанье,    Что ты близка.

Утро

Нет, больше не могу смотреть я    Туда, в окно!О, это горькое предсмертье, —    К чему оно?

Во всем одно звучит: «Разлуке    Ты обречен!»Как нежно в нашем переулке    Желтеет клен!

Ни голоса вокруг, ни стука,    Все та же даль…А все-таки порою жутко,    Порою жаль.

В Петровском парке

Висел он, не качаясь,На узком ремешке.Свалившаяся шляпаЛежала на песке.В ладонь впивались ногтиНа стиснутой руке.А солнце восходило,Стремя к полудню бег,И, перед этим солнцемНе опуская век,Был высоко приподнятНа воздух человек.

И зорко, зорко, зоркоСмотрел он на восток.Внизу столпились людиВ притихнувший кружок.И был почти невидимТот узкий ремешок.

Смоленский рынок

Смоленский рынокПерехожу.Полет снежинокСлежу, слежу.При свете дняЖелтеют свечи;Всё те же встречиГнетут меня.Всё к той же чашеПрипал — и пью…Соседки нашиНесут кутью.У церкви — синийРаскрытый гроб,Ложится инейНа мертвый лоб…О, лёт снежинок,Остановись!Преобразись,Смоленский рынок!

По бульварам

В темноте, задыхаясь под шубой, иду,Как больная рыба по дну морскому.Трамвай зашипел и бросил звездуВ черное зеркало оттепели.

Раскрываю запекшийся рот,Жадно ловлю отсыревший воздух, —А за мной от самых Никитских воротУвязался маленький призрак девочки.

У моря

А мне и волн морских прибой,    Влача каменья,Поет летейскою струей,    Без утешенья.

Безветрие, покой и лень.    Но в ясном светеОткуда же ложится тень    На руки эти?

Не ты ль еще томишь, не ты ль,    Глухое тело?Вон — белая вскрутилась пыль    И пролетела.

Взбирается на холм крутой    Овечье стадо…А мне айдесская сквозь зной    Сквозит прохлада.

Эпизод

…Это былоВ одно из утр, унылых, зимних, вьюжных,—В одно из утр пятнадцатого года.Изнемогая в той истоме тусклой,Которая тогда меня томила,Я в комнате своей сидел один. Во мне,От плеч и головы, к рукам, к ногам,Какое-то неясное струеньеБежало трепетно и непрерывно —И, выбежав из пальцев, длилось дальше,Уж вне меня. Я сознавал, что нужноОстановить его, сдержать в себе, — но воляМеня покинула… Бессмысленно смотрел яНа полку книг, на желтые обои,На маску Пушкина, закрывшую глаза.Все цепенело в рыжем свете утра.За окнами кричали дети. ГромыхалиСалазки по горе, но эти звукиНеслись во мне как будто бы сквозь толщуГлубоких вод…В пучину погружаясь, водолазТак слышит беготню на палубе и крикиМатросов.И вдруг — как бы толчок, — но мягкий, осторожный,—И все опять мне прояснилось, толькоВ перемещенном виде. Так бывает,Когда веслом мы сталкиваем лодкуС песка прибрежного; еще ногаПод крепким днищем ясно слышит землю.И близким кажется зеленый берегИ кучи дров на нем; но вот качнуло нас—И берег отступает; стала меньшеТа рощица, где мы сейчас бродили;За рощей встал дымок; а вот — поверх деревьевУже видна поляна, и на нейКраснеет баня.            Самого себяУвидел я в тот миг, как этот берег;Увидел вдруг со стороны, как если бСмотреть немного сверху, слева. Я сидел,Закинув ногу на ногу, глубокоУйдя в диван, с потухшей папиросойМеж пальцами, совсем худой и бледный.Глаза открыты были, но какоеВ них было выраженье — я не видел.Того меня, который предо мноюСидел, — не ощущал я вовсе. Но другому,Смотревшему как бы бесплотным взором,Так было хорошо, легко, спокойно.И человек, сидящий на диване,Казался мне простым, давнишним другом,Измученным годами путешествий.Как будто бы ко мне зашел он в гости,И, замолчав среди беседы мирной,Вдруг откачнулся, и вздохнул, и умер.Лицо разгладилось, и горькая улыбкаС него сошла.Так видел я себя недолго: вероятно,И четверти положенного кругаСекундная не обежала стрелка.И как пред тем не по своей я волеПокинул эту оболочку — так жеВ нее и возвратился вновь. Но толькоСвершилось это тягостно, с усильем,Которое мне вспомнить неприятно.Мне было трудно, тесно, как змее,Которую заставили бы сноваВместиться в сброшенную кожу…            СноваУвидел я перед собою книги,Услышал голоса. Мне было трудноВновь ощущать все тело, руки, ноги…Так, весла бросив и сойдя на берег,Мы чувствуем себя вдруг тяжелее.Струилось вновь во мне изнеможенье,Как бы от долгой гребли, — а в ушахГудел неясный шум, как пленный отзвукОзерного или морского ветра.

Вариация