Геометрическая поэзия - Софья Бекас Страница 8

И единороги, обросшие шерстью, как яки,

Паслись на не знающих солнца заснеженных тундрах.

Им снились согретые лаской кровавые маки,

Пока они спали в огромных разрушенных юртах.

Ко мне подошёл, опираясь на посох, суровый,

Одетый в косматые шкуры и древние латы,

Измученный викинг. Сказать не успела ни слова,

Как заговорил снежный воин и правнук атлантов:

«Беги поскорее назад в свои тёплые страны.

Тебе ли здесь мёрзнуть от колкого, злого мороза?

Наш бой, к сожалению, с прайдами — это константа.

Не стоят того твои нежные, девичьи слёзы.

Галопом лети в удивительный мир без печали,

Там горя не знают, и войны его не тревожат.

Мне дед говорил, что там скорбь никогда не видали

И верба растёт под вниманием бархатной кожи.

Ты эту волшебную вербу найди, если сможешь:

Она награждает любого несметным богатством.

Мы отдали б всё за неё, если б было возможно,

Весь мир бы отдали, ведь что ещё нужно для счастья?»

И я поскакала верхом на седом иноходце

Подальше от этой холодной, колючей планеты.

Я слышала храп его в старом, замёрзшем колодце,

Похожий скорее на гром среди тёплого лета.

Я видела, как развевалась косматая грива

И как ударялись о наст ледяные копыта.

Мне холод внушал его взгляд: он был острый, как бритва,

Он мне говорил, что былое ещё не забыто.

Рогатая лошадь рысцой доскакала до места,

Где птицей парила густая седая туманность,

И я отпустила её, словно осенью лето,

Ведь ей угрожала не видная глазу опасность.

В туманности той жили злые огромные змеи,

Прислужницы хитрости и мастерицы обмана.

Они обвивались вокруг чьей-то сломанной шеи

И тихо шипели, исчезнув под толщей тумана.

Зрачки вертикальные резали мглу, как кинжалы,

И слабо мерцали стеклянные радужки нагов.

Собой обвивая холодные острые скалы,

Они уползали на дно ещё тёплых оврагов.

Ко мне вышел рыцарь верхом на огромном драконе,

Скупой властелин и правитель Кошачьего Глаза.

Он молча сидел на камнями украшенном троне,

Как будто не он здесь подписывал злые указы.

«Какая принцесса… Но что ты забыла тут, радость?

Моё королевство — змеиный клубок, без обмана.

И неужель ты не чувствуешь рядом опасность,

О милая дочка судьбе неизвестного клана?

Ты знаешь, родная, есть где-то в пространстве вселенной

Пречистая верба. Волшебный цветок исполняет

Любое желание жизни безнравственной, грешной

И алчные души в стыдливую краску вгоняет.

Ты эту пречистую вербу найди, будь нам другом.

Я слышал от деда, что власть она дарит любому,

И эта мечта, моё сердце пусть будет порукой,

Нас жить заставляет подобно всесильному богу».

И старый дракон, свернувшись в огромные кольца,

Взлетел прямо в небо, навстречу зияющей бездне.

Там где-то мерцали едва различимые звёзды,

И плыли, как рыбы, кометы по мёртвой вселенной.

Мне чудился взгляд чей-то пристальный, цепкий, колючий,

Он будто меня провожал до черты горизонта.

Когда ты успел стать настолько банальным и скучным,

Мой мир, что для жизни был раньше пригоден?

Сменялись пейзажи, и тропики влажной планеты,

Как пар, испарялись и так же, как души, летели.

В ушах ещё фраза звенела «Я слышал от деда…»,

Её говорили богатые царские дети.

Последняя станция вечных напрасных скитаний

Вдали показалась, и бросил дракон прямо с неба

Меня на святую обитель любви и страданий

В надежде, что там я найду ту волшебную вербу.

Под рокот дракона пошла я по звёздной дороге

И вышла к галактике маленьких смелых колибри.

Маячил вдали образ светлый, прозрачный и лёгкий,

И голос мой резал его, словно острая бритва.

Царей там не встретила я, не увидела трона,

Там правили птицы своим королевством видений.

От нечего делать надела на лоб я корону

И стала принцессой прекрасных цветочных владений.

Мне трон из напрасных надежд смастерили те птицы

И сшили из детских мечтаний богатое платье.

В волшебном дворце поселились прекрасные жрицы

И диадему на лоб мне надели крылами.

Я грустно вздохнула и вербу свою посадила,

Которую всё это время держала у сердца,

Почти у порога. Пусть это совсем не могила,

Но там похоронена верба без «б» самодержца.

Пекин

Гудок. Паровоз. Машинист.

Режущий уши свист –

Воздух рассекающий хлыст.

Колёса грохочут, плачут.

Вагоны по рельсам скачут.

Шпалы ничего не значат.

Вдали журавлиный клин

Летит средь небесных руин.

Я с ними. Я еду в Пекин.

Убийца с шахматной доской

Я шёл по Битсевскому парку.

Луна висела над тропой.

Из темноты следил за мною

Убийца с шахматной доской.

Я на мгновение увидел

Его горящий, страшный взгляд,

Лицо с оскалом, как у львицы,

И на зубах змеиный яд.

Бежать? Куда? Вокруг деревья,

Дорог извечный лабиринт.

Я вдруг поверил в те поверья,

Что тянут тайной, как магнит.

Но он реален: вот он, монстр,

Безумный битцевский маньяк,

Горящий взгляд, как бритва, остр,

В глазах плескается коньяк.

— Ты знаешь, друг, — вдруг хриплый голос

Сказал в полночной тишине, -

Путь жизни тонок, словно волос,

Лишать его тебя не мне,

Но я когда-то спор затеял

И сел за чёрно-белый стол.

Безумной магией навеян,

Я кровью весь заляпал пол.

На той доске фигуры шахмат

Все были, каждый, в полный рост,

Но знал бы ты, как значит мало

Для них мной утверждённый ГОСТ.

Мне не хватает лишь последней –

Фигуры белого слона,

И вот сейчас в кольце видений

Передо мной стоит она.

Какой иронией пропитан

Был этот страшный, жуткий зверь!

На тот момент — будь проклят титул! –

Я был в отставке офицер.

— Тебя убью, — маньяк продолжил, -

И доиграю до конца.

Довольно ты на свете пожил,

Создание нашего Творца.

— Послушай, друг, — дрожащий голос

Страх выдал в мёртвой тишине;

Так на бескрайнем поле колос

Дрожит и плачет при луне. –

Я, как и ты, играю честно.

Прошу, хотя бы фору дай!

Исход игры мне неизвестен,

Но попаду, надеюсь, в рай.

Не знаю я твоей фигуры,

Мне нужно начинать с нуля,

Но видно по багровой шкуре:

Я шут у трона короля.

Так дай мне по диагонали

Умчаться сквозь проклятый парк!

Как я боялся, вы бы знали!

Я ждал судьбы условный знак,

И он явился. Словно тигр,

Мужчина бросился за мной…

Потом в кошмарах долго снился

Убийца с шахматной доской.

Волки в овечьей шкуре

Капают капли,

Цапают цапли,

Тянутся к югу леса.

Всё в мире, как прежде,

И в вечной надежде

Куриц ворует лиса.

Луга зеленеют,