Фантазеры - Владимир Юрьевич Белов Страница 8

Елена Анатольевна механически отвечала: «Спасибо».

В шесть часов, растерянно глядя на диск телефона, она недоуменно спросила:

— Что они все, сошли с ума?

В шесть часов утра на даче неумолимо гремел будильник. Он звенел долго, потом всхлипнул из последних сил и замолк. И, может быть, даже пожал плечами: «Зачем заставлять человека работать, если вам до него нет никакого дела?»

В шесть утра Анка спала, свернувшись калачиком, и видела, как они с Кириллом завтракают на веранде и четыре белки в клетчатых передниках прислуживают им.

Кирилл спал, раскинув руки в стороны, и было совершенно ясно: радиограммы не лгут — он счастлив.

* * *

В семь часов утра Елена Анатольевна получила пачку телеграмм с разных концов Советского Союза. Она прочитала первый десяток и недоуменно спросила: «Счастлив?» Потом достала свою огромную рабочую карту почв СССР, расстелила ее на полу, опустилась на Тихий океан и начала, уже не распечатывая, раскладывать телеграммы по городам.

В десять часов позвонили из Варшавы. В двенадцать — из Парижа. Елена Анатольевна пожалела, что, сдав свой кандидатский минимум, забросила французский и порядочно подзабыла его. Но текст радиограммы она поняла.

— Сумасшедшая девчонка, весь мир из-за меня взбаламутила, — сказала она и вытерла неизвестно откуда взявшиеся слезы.

В последний раз она плакала в день своей официальной свадьбы.

* * *

В два часа дня Кирилл с Анкой выскочили из электрички на Казанском вокзале, пытались позвонить, но все время было занято. Захлопывая дверцу такси, Кирилл сказал обреченно:

— Обзванивает морги. Как она там? Что она скажет, когда мы приедем?

* * *

В два часа десять минут Елена Анатольевна, расписываясь в тетради потрясенного почтальона за телеграмму, пришедшую из Лос-Анджелеса, сказала:

— Странная девочка… Что с ней делать? Мерзнет небось в своем паршивом пальтишке…

ПЕСНЯ ПОГИБШИХ КУРСАНТОВ

Мы мечтали:

Встретим ураганы,

Встретим смерч

И все равно пройдем.

Мы идем

С молчащим барабаном,

Навесным

Расстреляны огнем.

Нас у пирса

Ждали бригантины.

Паруса

Покинут Ленинград…

Мы ушли,

Сжимая карабины.

Мы ушли

И не пришли назад.

За спиною

Родина и голод,

От снарядов

Вздрагивает дзот.

Наши роты

Прикрывают город

У священных

Пулковских высот.

Пусть без нас

Поют на полубаке.

Мы на суше

Не спускали стяг,

Мы ходили

В грозные атаки,

«Черной смертью»

Называл нас враг.

Только время

Нас не укачало,

Мы идем,

Как прежде,

На рассвет.

Если надо,

Мы начнем сначала,

Нам навечно

Девятнадцать лет.

Не ходить

Далеким океаном,

Не бродить

Звенящим сентябрем…

Мы идем

С умолкшим барабаном,

Навесным

Расстреляны огнем.

НОЧНОЙ ТРАМВАЙ

«Вечер будет как открытый океан — без начала и конца. Но если существует карта восходов и закатов, то и у вечера обозначится берег, ведь у океана он тоже есть.

По берегу, сложенному из гранитных плит, ходит Алька и весело крутит головой…» — Юрка фантазирует, заканчивая большую приборку. Потом взглядом мастера, окончившего работу, он оглядывает темно-вишневый паркет. Паркет отражает тяжелые люстры, окна, поблескивающие от нахального солнца, и высокие зеркала.

Юрка поворачивает голову — в зеркале курсант, припадающий на левую ногу, обернутую сукном в рыжих пятнах мастики. На правой ноге новая полотерная щетка, поэтому колено чуть приподнято, и человек с непропорционально развитыми плечами и вздернутым носом, кажется, отрабатывает позу для пьедестала.

«Карикатурный памятник самому себе, — думает Юрка. — Смотришь и сознаешь, что Алькина мама права: ты Альке не пара. Скоро ее убедят в этом, коль не справится мама, помогут подруги».

От таких мыслей хочется мчаться куда-то или стоять вниз головой.

— Хоп! — скомандовал себе Юрка.

Мир в зеркале перевернулся. Теперь оно выполняет разумную функцию: помогает отрабатывать стойку на руках. Можно посмотреть, как оттянуты носки и прогнута спина. Вроде все в полном ажуре. Юрка отводит глаза от зеркала и видит: почти у самого носа поблескивают офицерские ботинки.

— Товарищ курсант, здесь морское училище или цирк?!

— Хоп! — шепотом командует себе Юрка.

Мир перевернулся еще раз. Мелькнули тяжелые золоченые пуговицы с якорями, и замерли перед глазами разлапистые звезды на погонах.

— Морское училище, товарищ адмирал! — выдохнул Юрка.

— А мне кажется, цирк, не хватает сальто.

— Есть! — растерянно пискнул Юрка. — Хоп, сальто!

Юрка присел мягко на носки, но, видно, чуточку перекрутил, почувствовал, что сейчас шлепнется перед адмиралом, и с разгона крутанул фляк.

— Цирк! — грозно повторил адмирал.

— Вы приказали сальто, а фляк получился с разгона, — вытянувшись по стойке «смирно», оправдывается Юрка.

— Лихо! Значит, беда в том, что получился фляк без приказа? — насмешливо поинтересовался начальник училища.

— Так точно, товарищ адмирал.

— Фамилия?

— Курсант Черкашин.

— Интересно, я думал, зеркала помогут вам лучше любого старшины выправку вырабатывать, а вы?

Юрка замер. Теперь в училище будут говорить так: «Черкашин, тот, что перед адмиралом на голове ходил».

Адмирал посмотрел на полотерную щетку, на зеркальный паркет, в котором отражались тяжелые люстры и блестящие окна, и спросил:

— Почему вы вверх ногами ходите?

— Понимаете, мысли… — пролепетал Юрка.

— Помогает?

— Так точно, товарищ адмирал.

— Это хорошо. Только в дальнейшем размышляйте в физзале.

— Есть, товарищ адмирал.

Адмирал посмотрел на Юрку чуть косо:

— Вы свободны, курсант Черкашин. — Адмирал повернулся и пошел. Юрке почему-то показалось, что у адмирала тоже мысли, только ему стойка на руках не поможет.

Юрка сидит и методично драит бляху маленькой щеточкой, хотя в принципе можно этого и не делать.

«Через час рота выстроится на увольнение, и тогда я узнаю, во сколько «баллов» адмирал оценил мое выступление. Во всяком случае, сегодня загорать в училище, и Алька зря будет ждать меня у копыт неукрощенного Клодтовского коня. Я всегда предпочитал встречаться с ней на пустынных проспектах или двадцатых линиях Васильевского острова. Там можно взять Альку за кончики пальцев, слушать ее голос и смотреть, как ветер откидывает назад ее черную гриву. А на Невском одной Альке долго нельзя. Она такая красивая, что даже капитаны первого ранга, завидя ее, улыбаются ласково, а лейтенанты берут под козырек. Правда,