Александр Межиров - Какая музыка была! Страница 9

«Всего опасней – полузнанья…»

Всего опасней – полузнанья.Они с историей на «ты» —И грубо требуют признаньяСвоей всецелой правоты.

Они ведут себя как судьи,Они гудут, как провода.А на поверку – в них, по сути,Всего лишь полуправота.

И потому всегда чреватыОпасностями для людейНадменные конгломератыВоинственных полуидей.

Разлука

В узкие окна, отвесно и прямо,Падает солнце в морозной пыли.Пыльное солнце высокого храма…Господи! Душу мою исцели.

Мы расстаемся. Но я не заплачу.Над перелесками свищет зима.Завтра покинет казенную дачуХмурый хозяин, Гордеев Фома.

Свищет зима над покинутым домом,В бочке застыла гнилая вода.Волжский купец с декадентским надломом,Мы расстаемся. Прощай навсегда.

Балетная студия

В классах свет беспощаден и резок,Вижу выступы полуколонн.Еле слышимым звоном подвесокТрудный воздух насквозь просквожен.

Свет бесстрастный, как музыка Листа,Роковой, нарастающий гул,Балерин отрешенные лицаС тусклым блеском обтянутых скул.

Из истории балета

Гельцер           танцует                      последний                                      сезон,Но, как и прежде, прыжок невесом, —Только слышней раздаются нападки,Только на сцене, тяжелой, как сон,В паузах бешено ходят лопатки.

Воздух неведомой силой стеснен —Между последними в жизни прыжкамиНе продохнуть, —                           и худыми рукамиГельцер           танцует                      последний                                     сезон.

Баллада о немецкой группе

Перед войнойНа МоховойТри мальчика в немецкой группеПрилежно ловят клецки в супе,И тишина стоит стеной.

Такая тишина зимы!Периной пуховой укрытыВсе крыши, купола и плиты —Все третьеримские холмы.

Ах, Анна Людвиговна, немка,Ты – русская, не иноземка,Хоть по-немецки говоришьЗатем, что родилась в Берлине,Вдали от этих плоских крыш.

Твой дом приземистый, тяжелый,С утра немецкие глаголыЗвучат в гостиной без конца —Запинки и скороговорки,Хрусталь в четырехсветной горке,Тепло печного изразца,Из рамыВзгляд какой-то дамы,На полотенцах – монограммыИ для салфеток – три кольца.

Обедаем.На Моховую,В прямоугольнике окна,Перину стелет пуховуюМетель,Как будто тишинаНа тишину ложится тихо,И только немкина щекаОт неожиданного тикаПодергивается слегка.

ЗачемВопросами врасплохТы этих мальчиков неволишь?Да им и надо-то всего лишьДва слова помнить: Hände hoch!..

«По дороге из Ганы домой…»

По дороге из Ганы домойНа пять дней задержаться в Париже,И к бессмертью тебе по прямойСтанет сразу же впятеро ближе.

Записать в повидавший блокнот,Как звучит непонятное слово,Как фиалковый дождик идетИ мерцают бульвары лилово.

А в России пророческий пыл,Черный ветер и белые ночи.Там среди безымянных могилПуть к бессмертью длинней и короче.

А в России метели и сонИ задача на век, а не на день.Был ли мальчик? – вопрос не решен,Нос потерянный так и не найден.

«На семи на холмах на покатых…»

На семи на холмах на покатыхГород шумный, безумный, родной, —В телефонах твоих автоматахТрубки сорваны все до одной.

На семи на холмах на районыИ на микрорайоны разъят, —Автоматы твои телефоныПролетарской мочою разят.

Третьим Римом назвался. Не так ли?!На семи на холмах на кровиСукровицей санскрита набряклиТелефонные жилы твои.

Никогда никуда не отбуду,Если даже в грехах обвиня,Ты ославишь меня, как Иуду,И без крова оставишь меня.

К твоему приморожен железуЗа свою и чужую вину,В телефонную будочку влезу,Ржавый диск наобум поверну.

Баллада о сгоревшем мясе

Над сонмищем домиков частныхТорчал вспомогательный дом,Где три старика разнесчастныхБолтали о том и о сем.

Поставили мясо в духовку, —Как вдруг объявился юнец,По-русски лопочущий ловко,Hа всякое разное спец.

Не Лоуренс и не Канарис,В другие игрушки играл,Вполне просвещенный швейцарецИ традиционный нейтрал.

Вертясь и вращаясь недаромВ кругах разнесчастных Москвы,Он был убежденным нейтралом.Нейтралом. Недаром – увы.

Супруга его с полузнакаГотова супругу помочь.

Он был титулярный писака,Она генеральская дочь.

И думал он только о деле,И делал он только дела,И три старика проглядели,Как мясо сгорело дотла.

Курили они папиросы,А он сигареты Пэл Мэл,И все задавал им вопросыИ жалости к ним не имел.

Звучит разговор воспаленныйО времени и о себе,Работает дистанционныйПрослушиватель КГБ.

Машины его полукругомСтоят, образуя экран.Взаимно довольны друг другомРазведки враждующих стран.

Дымит сигарета чужаяИ ноздри щекочет слегка.Этнический бум приближая,Безумствуют три старика.

В их рвеньи великом и маломСквозит разнесчастная нить, —Реальность они с идеаломХотят на земле съединить.

Японская кинокассета,В двух ракурсах съемка – одна.И я, наблюдая все это,Лояльно сижу у окна.

Предвоенная баллада

Летних сумерек истомаУ рояля на крыле.На квартире замнаркомаВечеринка в полумгле.

Руки слабы, плечи узки, —Времени бесшумный гон, —И девятиклассниц блузки,Пахнущие утюгом.

Пограничная эпоха,Шаг от мира до войны,На «отлично» и на «плохо»Все экзамены сданы.

Замнаркома нету дома,Нету дома, как всегда.Слишком поздно для субботыНе вернулся он с работы —Не вернется никогда.

Вечеринка молодая —Времени бесшумный лёт.С временем не совладая,Ляля Черная поет.

И цыганский тот анапестДышит в души горячо.Окна звонкие крест-накрестНе заклеены еще.

И опять над радиолой,К потолку наискосок,Поднимается веселый,Упоительный вальсок.

И под вальс веселой Вены,Парами —                в передвоенный.

«Снова осень, осень, осень…»

Снова осень, осень, осень,Первый лист ушибся оземь,Жухлый, жилистый, сухой.И мне очень, очень, оченьНадо встретиться с тобой.

По всем правилам балетаТы станцуй мне танец лета,Танец света и тепла,И поведай, как в баракеПривыкала ты к баланде,Шалашовкою была.

Прежде чем с тобой сдружились,Сплакались и спелись мы,Пылью лагерной кружилисьНа этапах Колымы.

Я до баб не слишком падок,Обхожусь без них вполне, —Но сегодня Соня Радек,Таша Смилга снятся мне.

После лагерей смертельныхНа метельных КолымахВ крупноблочных и панельныхРазместили вас домах.

Пышут кухни паром стирки,И старухи-пьюхи злы.Коммунальные квартирки,Совмещенные узлы.

Прославляю вашу секту,—Каждый день, под вечер, впрок,Соня Радек бьет соседку,Смилга едет на урок.

По совету МикоянаЗанимается с детьми,Улыбаясь как-то странно,Из чужого фортепьяноИзвлекает до-ре-ми.

Все они приходят к ГалеИ со мной вступают в спор:Весело в полуподвале,Растлевали, убивали,А мы живы до сих пор.

У одной зашито брюхо,У другой конъюнктивит,Только нет упадка духа,Вид беспечно деловит.

Слава комиссарам красным,Чей тернистый путь был прям…

Слава дочкам их прекрасным,Их бессмертным дочерям.

Провожать пойдешь и сникнешьИ ночной машине вслед:– Шеф, смотри, – таксисту крикнешь,—Чтоб в порядке был клиент.

Не угробь мне фраерочкаНа немыслимом газу…И таксист ответит: – Дочка,Будь спокойной, довезу…

Выразить все это словомНепосильно тяжело,Но ни в Ветхом и ни в НовомНет об этом ничего.

Препояшьте чресла тугоИ смотрите, каковаВерная моя подругаГаля Ша-пош-ни-ко-ва.

«Подпрыгивает подбородок…»

Подпрыгивает подбородок,В глазах отчаянья зигзаг.На дачу после проработокВ нескладных «эмках» и «зисах»,Забыться в изжелта-зеленомЛесу, – и все часы подрядГосдачи стонут патефоном, —Вертинский-Лещенко царят.

Кто завтра вытянет билетик,Предуготовано комуС госдач, под звуки песен этихОтправиться на Колыму…

Подъем