Владимир Набоков - Бледное пламя. 1-й вариант Страница 9

Песнь четвертая

Теперь силки расставлю{111} красоте,Из коих не уйти. Теперь явлю протест,Досель неслыханный. Теперь возьмусь за то,С чем сладить и не пробовал никто.И к слову, я понять не в состояньи840        Как родились два способа писанья{112}В машине этой чудной: способ А,Когда трудится только голова, —Слова бесчинствуют, поэт их судит строгоИ в третий раз намыливает ногу;И способ Б: бумага, кабинетИ чинно водит перышком поэт.

Тут мысль рукою правит, тут конкретенАбстрактный бой, перо парит и в клетиЛетит к луне зачеркнутой, в узду850        Впрягая отлученную звезду.Так мысль строку и тянет и манитНа свет через чернильный лабиринт.

Но способ А — агония! ЗажатСтальною каской лоб. Слова построив в рядИ нацепив мундир, муштрой их мучит Муза,И как ни напрягайся, сей обузыИзбыть нельзя, а бедный автоматВсе чистит зубы (пятый раз подряд)Иль на угол спешит, — купить журнал,860        Который он давно уж прочитал.Так в чем же дело? В том, что без пераНа три руки положена игра:Чтоб рифму брать, чтобы держать в умеВсе строки прежние и чтобы в кутерьмеСтроку готовую держать перед глазами?Иль вглубь идет процесс, коль нету рядом с намиОпоры промахов, пииты пьедестала —Стола? Ведь сколько раз, бывало,Устав черкать, я выходил из дома,870        И скоро слово нужное, влекомоКо мне немой командой, засвистав,Стремглав слетало прямо на рукав.

Мне утро — лучший час{113} и лето — лучший срок.Однажды сам себя я подстерегВ просонках — так, что половина телаЕще спала, душа еще летела.Ее поймал я на лугу, топаз рассветаСверкал на листьях клевера, раздетыйСтоял средь луга Шейд в одном полуботинке,880        Тут понял я, что спит и эта половинка,И обе прыснули, я сел в своей постели,Скорлупку утра день проклюнул еле-еле,И на сырой траве, блистая ей под стать,Стоял ботинок! Тайную печатьОттиснул Шейд, таинственный дикарь,Мираж, морока, эльфов летний царь.

Коль мой биограф будет слишком сухИли несведущ{114}, чтобы ляпнуть вслух:«Шейд брился в ванне», — заявляю впрок:890        «На петлях и винтах шла ванны поперекСтальная полоса, чтоб прямо пред собойОн мог поставить зеркало, — ногойГорячий кран крутя (он пользовался правой),Сидел он, как король{115}, весь, как Марат, кровавый.»Чем больше вешу я, тем ненадежней кожа.Такие есть места! — хоть рот, положим:Пространство от улыбки до гримасыИстерзано порезами. УчастокВозьмем иной — удавку для богатых,900        Подбрюдок{116}, — весь в лохмотьях и заплатах.Адамов плод колюч. Я расскажу теперьО горестях, которых вам досельНикто не сказывал. Пять-шесть-семь-восемь. Чую,И десяти скребков не хватит, и вслепуюПроткнув перстами сливки и клубнику,Опять наткнусь на куст щетины дикой.

Меня смущает однорукий хват,Что по щеке съезжает без преградВ один рекламный мах от уха до ключицы910        И гладит кожу любящей десницей.А я из класса пуганых двуруких,И как эфеб, лелеющий подругуВ балетном па, так левая рукаЗа правой тянется, надежна и легка.

Теперь скажу… Гораздо лучше мылаТо ощущенье ледяного пыла,Которым жив поэт, — как точных слов стеченье,Внезапный образ, холод вдохновеньяСкользнут по коже трепетом тройным, —920        Так дыбом волоски{117}. Ты помнишь тот мультфильм,Где ус держал, не дав ему упасть,«Наш Крем{118}», а косарь резал всласть?

Теперь скажу о зле, как отродясьНикто не говорил. Мне ненавистны: джазВесь в белом идиот, что черного казнитБыка в багровых брызгах, абстракционистБракованный, ряжоный примитив,Бассейны, в магазинах музыка в разлив,Фрейд{119}, Маркс, их бред и мрак, идейный пень с кастетом,930        Убогие умы и дутые поэты.

Пока, скрипя, страной моей щекиТащится лезвие, ревут грузовики{120}И огибают челюсть, и машиныПолзут по склону вверх, и лайнер чинноЗаходит в порт, и в солнечных очкахТурист бредет Бейрутом — там, в поляхСтаринной Земблы{121}, между ртом и носомИдут стерней рабы и сено косят.

«Жизнь человека{122} — комментарий к темной940        Поэме без конца.» Использовать. Запомни.

Брожу по комнатам. Тут рифму отыщу,Там натяну штаны. С собой тащуРожок для обуви. Он станет ложкой. СъемЯйцо. Ты отвезешь затемМеня в библиотеку. А в седьмомЧасу обедаем. И вечно за плечомМаячит Муза, оборотень странный, —В машине, в кресле, в нише ресторанной.

И всякий миг{123}, и всякий миг{124} ты снова950        Со мной, любовь моя, под слогом, выше слова,Живящий ритм творя. Как в прежние векаШум женских платьев плыл издалека,Так мысль твою привык я узнаватьЗаранее. Ты — юность. И опятьВ твоих устах прозрачны и легкиТебе мной посвященные стихи.

«Залив в тумане» — первый сборник мой(Свободный стих), за ним — «Ночной прибой{125}»И «Кубок Гебы», влажный карнавал960        На нем закончился, — потом я издавалОдни «Стихи». (Но эта штука манитВ названье лунный свет. Ну, Вилли! «Бледный пламень»{126}.)

Проходит день под мягкий говорокГармонии. Мозг высох. ЛетунокКоричневый, глагол, что я приметил,Но применить не смог, подсохли на цементе.И может тем и люб мне Эхо робкий сын,Consonne d'appui, что чувствую за нимПродуманную в тонкостях, роскошно970        Рифмованную жизнь.                                       Я чувствую, мне можноПостигнуть бытие или хотя бы частьМельчайшую, мою, лишь только через связьС моим искусством, в сладости сближений,И коль под стать строка моей Вселенной,То верю, есть размер, которым обуянИ мир светил, — подозреваю: ямб.Я верую разумно: смерти намБояться нечего, я верю, — где-то тамОна нас ждет, как верую, что снова980        Я встану завтра в шесть, двадцать второгоИюля месяца, в год пятьдесят девятый,И верю, день получится приятный.Будильник сам поставлю и зевну,И Шейдовы «Стихи» на полку их верну.

Но спать ложиться рано. Светит солнцеУ Саттона в последних два оконца.Ему теперь — за восемьдесят? СтаршеМеня он вдвое был в год свадьбы нашей.А где же ты? В саду? Я вижу тень твою990        С гикори рядом. Где-то звонко бьютПодковы{127}. Трень да брень. (Как бы хмельной повесаВ фонарный столб стучит.) И темная ванесса{128}С каймой багровой в низком солнце тает,Садится на песок, с чернильно-синим краемИ белым крепом крылья приоткрыв,И сквозь прилив теней и световой отлив,Ее не удостаивая взглядом,Бредет садовник{129} (тут он где-то рядомРаботает) и тачку волочет. {130}

Указатель

Числа отвечают строкам поэмы и примечаниям к ним.

Прописные буквы Г, К, Ш (смотри их) обозначают трех главных действующих лиц настоящего труда.

А., барон, Освин Аффенпин, последний барон Афф, ничтожный предатель, 286.

Акт, Ирис, прославленная актриса, ум. 1888; страстная и властная женщина, фаворитка Тургиса Третьего (см.), 130.По официальной версии наложила не себя руки, по неофициальной — была задушена в ее гардеробной собратом по сцене, ревнивым молодым готтландцем, который ныне, в свои девяносто, является самым старым и никчемным членом фракции «Теней» (см.).

Альфин, король, прозванный Отсутствующим, 1873–1918, царил с 1900 г.; отец К; добрый, мягкий, рассеянный государь, интересовавшийся преимущественно автомобилями, летальными аппаратами, моторными лодками и недолгое время морскими раковинами; погиб в авиакатастрофе, 71.