Илья Сельвинский - Улялаевщина Страница 9

Загремела шрапнель, ковыряя тумбы.

И оторопев, отрезвевшая лумпырь

Принимала на штык остервенелых гимназистов.

И сразу каждый так или иначе

Понял, что это не спросту бой

"Да здравствует Леонардо да-Винчи!"

"Интеллигузию бей!.. "

Анархистский штаб прискакал на площадь,

Свобода сунулся в рухлядь баррикад,

Но вмиг обломилась миротворная рука,

Маруська разрешила это проще:

Каждый атаман отзывает своих:

Мамашев киргизов, а Дылда русских.

И когда в полчаса отгремели бои,

К прапорам подъехала Маруська.

Серая лошадка, нахально подцокивая

Серебристым дробиком умеренно крупным,

Прошлась бочком, им в лицо кивая,

По-проститутски играя крупом.

Купринский штабс-капитан захихикал:

"Да она ей-богу аппетитней хозяйки".

"А рысца ничего, как ты думаешь, Мика?"

"Ерунда. Я даю ей фору до Яика",

"Не много ль?" "А что?" "Да твой Одноглазый

Грузноват пожалуй, хоть ноги и длинней".

"Пари". "На что?" "Раз по морде". "Согласен".

"Ну, что же, господа - стрелять или нет?"

Благородный клуб немного опешил:

Как никак - женщина, пусть даже брак.

Но купринский штабе, багровея плешью,

Заорал: "Полковых Мессалин убрать!"

Пуля заерзала по земле вброд.

Лошадка обиженно вздернула голову,

И в ропоте опора попыхивало олово

До самых театральных ворот.

Тогда на баррикаду молодого оборонца

Из ворот театра - еще за версту

Гремя колоколами басовых струн

Помчалась конная бронза.

Ряженый жеребец былинных держав

Скакал, и медью звонило брюхо,

И латы его мышц отливали глухо,

Где зеленела от окиси ржа.

На нем неподвижно, подъяв подбородок,

Сплющенный свистами вешней пурги,

Мчал в величественных дородах

Самодержавнейший анархищ.

Дланью забрав храп жеребца

И широко растопырив копыта,

Памятник врылся, и воздух разбитый

От боли бубенцами забряцал.

Т. к. прапорщики-дети буржуа и кустарей,

То по традиции дворянской чести

Они тут же поклялись меж собой на винчестере

(Меч давно устарел).

Атаман не любит со смертью хитрить

Он где-нибудь здесь в ответственном месте,

И Краузе в сладострастии мести

Дулом искал вождя из витрин.

Всадник чернел на бугре. Плеть.

Чугунный кабан, кривоногий от мяса,

И сам монарх, о бедро обопряся,

Тяжело нагруженный массивами плеч.

Краузе вздрогнул. Где он видал,

Где видал этот груз, эту позу?

В кнехтских музеях? Или в Италии?

Нет, кондотьеры изящней; на озере?

Ба, Петербург! Эта, как ее, площадь

Медь императору Александру-Три.

И Краузе в восторге флагом полощет,

А винчестер сполз, отцарапав штрих.

Ночью по городу шел патруль,

Проверяя у прохожих пропуск;

Ночью Маруська загнула трюк

Касательно введенья Агитпропа.

По типу "красных"-при каждой части

Должен быть Политотдел.

А инструктор врет: никогда и нигде

Нельзя обойтись без власти.

Свобода вскочил. Но нелепы усилий.

С ним не считались (Трепло! Орган!).

Агитпроп утвердили. Тогда Серга

Запросил, каковы у них силы.

По сумме подсчетов каждого начальника

Около трети их полчищ

Рассыпано пй степи. Это печально.

Серга - так тот даже щелкнул от желчи.

Кроме того, Золотой Зуб

Испарился со всей своей хеврой:

Знаменитый мокрятник разом севрил

Что у банды шатается зуб.

Батька серчал: беглецов перекроют,

Допытают про банду - сколько да как.

А после как двинут тебе каюка,

Аж только обмоешься кровью.

Надо подкинуть "красным" письмо,

Чтобы те со страху за Чаганом заперлися.

И Серга, проведя жидковатый смотр,

Колбасными пальцами накатал бисер:

"Дорогие сволоча коммунисты!

Отдаю до вас приказ разверстку сократить,

Каковую аж сам осподын прыстав

Драли послабже в четыре краты.

Сие сообщается отнюдь не для облаю:

Ну, как у банде больше нема вже местоу

Кажный ден мужиков сто

Остаюсь народный Улялаев".

Кашин, X,

Астрахань. XI- 1924.

______________________

1 Севрил (воровок.) - догадался.

ГЛАВА VII

"Июнь 20-е. На станции "Верблюжья"

Убили коммуниста и взорвали полотно".

"Июнь 21-е. Приезжал Блатной.

Спрашивал, может быть он тут нужен.

Отшили. Своих небось некуда деть.

Уехал. Говорил, что налетчики Одессы

Сенька-Сахалинчик и с ним человек десять

Просятся к нам-они там не у дел".

"Июнь 25-е. Остановили поезд.

Публика - мешочники. Один - кооператор.

Молодой такой, шустрый. Кричал "пираты".

А денег всего 100 мильярдов с собой.

Думали больше. Пустили на "пику".

А деньги - Дылде (он крепко скандалил).

В тюремной теплушке нашелся кандальный

Какой-то офицерик. Возьмем за него выкуп".

"Июнь 30-е. Сегодня Серга

Шлялся пьяный и рубал прохожих.

Трое замертво, но четвертый ожил.

"Июль 2-е. Пронесся ураган".

"Июль 6-е. Ввели к Серге

Парламентера советских республик.

Атаман потянулся к своей серьге

(А серьгой-то висел серебряный рублик)

Да эдак в пальцах измявши вдруг

(Хоть правда и сам побледнел-то уж как):

"На,-говорит,-я рабочему друг

Для милбго дружка и сережка з ушка".

"Июль 7-е. Вчера был почин.

Сегодня приезжал деникинский поручик,

Привез приказ на генеральский чин.

Крути, Улялаев, усы покруче".

"Июль 10-е. Были в кино,

Смотрели "Фальшивый купон" Толстого.

Мозжухин дуся. Лакали вино.

Дылда наскандалил и немного арестован".

"Июль 20-е. Взорвали "Вороное".

Локомотив пустили под откос.

Я ушибла палец (наружной стороною),

И теперь растет какая-то кость.

Краузе тоже болен. Хорошенький мальчик.

Читает Полежаева, становится в эффект.

Вот бы хорошо бы с ним скопить капитальчик

И где-нибудь открыть ночное кафе:

Лампочки бы красные, портьеры на блоке,

Столики в стекле, а под стеклом стихи,

Какого-нибудь модного, например, Блока.

......................................................................

Ох, как я устала от стихий".

Маруська дописала. Подсушила над свечой.

Краузе... С ним она не ссорилась бы веки.

Э, да что мечтать. Тряхнула плечом,

Вздохнула и подняла веки.

Женская тень раздевалась на стене,

Держа в зубах зазубренную шпильку.

"Ты умеешь гадать по рисунку теней?"

Пауза.-"А что-Серга небось пылкий?"

Гостиница, где жили Маруська и Тата,

Хорошенький карточный домик,

Рассыпалась об уличку, да и та-то

Заикаясь валилась под номер.

А в этом номере было темно:

Военный спец в соломенном кресле,

Упирая венгерки шнурованных ног,

Качался и думал песни.

Роста небольшого, в щеках слегка обрюзг,

Орлиные очи, брюшко, но плотность

Хоть он приближался уже к сентябрю,

Но им не маслили батальные полотна.

А он их искал. С кадетской скамьи,

С юнкерских пьянок, с гусарских дуэлей

Мучился мыслью, что неужели

Жизнь пройдет как миг?

Люди обычно дней не замечают

Живут как живется, только бы как все;

Лишь иногда за трубкой, за чаем,

А чаще в вагоне, плывущем в овсе,

Когда опустеет усталый чердак

От папок, телефона, заседаний и пульки,

Бывает, газетных будней черта

Распускается в тухлой мечтульке.

Но Зверж не мечтал. Даже весной.

Философия его выражалась мыслицей:

"Я не знаю, зачем я родился, но

Раз я рожден-я должен вцепиться".

Он был умеренный штирнерианец

Под соусом ионийской школы,

Но звон шпор и погонный глянец,

Но даже его гусарский околыш

Все, в чем армейская чвань плыла,

Для Звержа-пузырь. И гроша не стоит.

У него на века прищуренный план:

Прокатиться над миром звездою!

И с юности в зубрежке, муштре и дудье

По хронометру процеживалась каждая минута;

Он стал учитывать каждый день,

Записывая: научился тому-то.

Стратег, теоретик, четкий, как кодак,

Лет за 12 наконец накатал

Плотный томик-технический кодекс

Рейдов, позиций, разведок, атак.

Но издавать он не думал. О, нет.

Карьера военного писателя и лектора

Самая тусклая в поле того спектра,

Который расцветает перед Мозгом на коне.

О, нет, он выжидал. А пока,

Оловянные солдатики расставляя в панике,

Вел хитроумнейшие кампании

Combinaison' ом из "т" по "к".

Основная военная мысль Звержа:

Солдат - это нуль. Командир,- это все.

Но дело не в том, чтоб держаться тверже

И авторитет чтобы был высок.

История учит - татарская "лава"

Сильнейший метод, где требуется зверь.

Но разве (по Мольтке) конторский ландвер

Чопорной шагистикой их не раздавит?

Боевой опыт ему показал:

Сраженье не битва, а бегство и погоня,

И в ней животная психика кбней

Столько же весит, сколько сам казак.

А так называемый "дух"-ерунда.

Храбрости нет-есть стычка количеств