Дмитрий Быков - Гражданин Поэт. 31 номер художественной самодеятельности Страница 9

ГАМЛЕТ

Похоже, наша участь решена.Да здравствует стабильность в Эльсиноре.Пока, датчане. Дальше – тишина.

ТЕНЬ

Матросская, как говорят на море.

Поэт без гражданина

Надеяться на полное собрание сочинений сегодняшнему поэту смешно. Во-первых, полных собраний больше не бывает, а во-вторых, компьютер отменил само понятие черновика.

Но хочется же, чтобы хоть что-нибудь как у классиков! Поэтому я не мог устоять перед соблазном опубликовать «черновики, редакции и варианты», как это называлось в полных собраниях тех самых великих поэтов, которых мы, как умели, пытались воскресить или хоть реанимировать. Преимущество у всех этих сокращений, переписываний и вставок было ровно одно. Когда мне было лет 15, я внештатничал в «Московском комсомольце», где Васильев был корреспондентом, и регулярно бегал за портвейном для Васильева и его друга Орлуши, будущего знаменитого поэта. За это Васильев иногда правил и ставил в номер мои заметки. Почерк у него не изменился, привычка ставить корректурные знаки сохранилась с докомпьютерных времен, и, глядя, как он железной рукой обрезает очередного «Гражданина поэта», я себя чувствовал на те самые 15 лет и с трудом удерживался от того, чтобы сбегать за портвейном. А иногда, страшно признаться, не удерживался.

«Позволяйте резать себя как угодно – не разрешайте только дописывать»

Этот текст я обнаружил в «Коммерсанте-Власти», читая лекции в Штатах и не имея никаких рычагов влияния на дикую ситуацию. Бог бы с ним, что ролик не вышел, – телеканал имеет право снять с эфира все, что не укладывается в его концепцию. Телеканал не имеет права портить стихи и публиковать их в испорченном виде! В тот же вечер (а по Москве – утро) я написал на «Дождь» избыточно резкое, но, в общем, справедливое письмо: я все понимаю, вы заботитесь о капитализации канала, но у меня своя капитализация, и я не могу себе позволить публиковать стихи с рифмой «строго – дорогой», с бессмысленным и сервильным финалом «серьезный парень, но не царь», с идиотской констатацией «вышло как бы неудобно»… Не знаю, какой я там поэт, но таких ляпов у меня не бывает. Больше всего меня потрясла замена евтушенковского «Кому на плечи руки класть?» самодеятельным и совершенно дворовым «Что не на все ты можешь класть». Видимо, сцена дружеского объяснения между первым и вторым лицами показалась цензуре более неприличной, чем покладание вторым лицом на заветы первого.

После этого «Поэт и гражданин» простился с «Дождем», переименовался в «Гражданина поэта» и отбросил любые цензурные ограничения. Бывало множество случаев, когда Васильев безжалостно меня сокращал, но это, как правило, шло на пользу. Я же всегда помню завет моего учителя Новеллы Матвеевой: «Позволяйте резать себя как угодно – не разрешайте только дописывать».

И еще один совет, который дал мне Лев Аннинский: «Слова пусть будут ваши. Но порядок слов пусть будет мой!»

«Но вообще я теперь за краткость»

Здесь сокращений жалко только потому, что уменьшилось сходство с Чуковским, с его разноразмерностью и полифонией. «И какая же мать согласится отдать…» – прямая цитата, с ней смешней. Но вообще я теперь за краткость: когда на гастролях неделю подряд слушаешь это со сцены – начинаешь жалеть, что вообще не ограничился начальным восьмистишием.

«Васильев сказал: «Много чести» – и вырубил на фиг»

В случае с «Паровозом» я жалею только о четверостишии про Андрея Караулова – он тогда как раз вылез с фильмом «Труб(п)ы ЮКОСа». Полемизировать с этим всерьез значило признавать Караулова коллегой, но и пропускать как-то не хотелось. Васильев сказал: «Много чести» – и вырубил на фиг. А написать вариант предпоследних куплетов попросил Миша Ефремов, сказав, что в них неясно выражена мысль. Подумавши, я согласился. Миша так редко прикапывается к текстам, что его пожелания исполняются вне очереди.

«Он думал над этим столь напряженно, что при чтении сначала ошибся и прочитал «Самогон»

Изначальный вариант двустишия про Михалкова был вообще красивый: «Мчатся бесы в путь эфирный, как бывало испокон, и над ними самый жирный, по прозванью Бесогон». Писано в связи с появлением михалковского сетевого телеканала «Бесогон-ТВ». Миша попросил заменить жирного (к этому я был готов и вариант заготовил сразу), а потом стал думать, как смягчить «Бесогона». Он думал над этим столь напряженно, что при чтении сначала ошибся и прочитал «Самогон». Вариант понравился, так и оставили.

«Я и написал со злости такое, чтобы они уж наверняка испугались»

Редкий случай, когда автору удалось заставить Васильева несколько призадуматься. Обычно было как? Я все время осторожничаю, а Васильев говорит – жги. А тут как раз майские праздники, все разъехались, Васильев вообще на Капри. А я в Москве, потому что радио и еще какие-то дела. Я и написал со злости такое, чтобы они уж наверняка испугались. Васильев, по собственному его признанию, впервые несколько задумался. Но у него это обычно не затягивается – чуть-чуть поправил, чтобы нельзя было в суд подать, и вырубил, как всегда, строфу в конце. Вот тут я испугался уже по-настоящему, но было поздно – выложили.

«Корнишон – хорошая, вкусная вещь, а имелось в виду нехорошее, невкусное»

Последнюю строфу Миша однажды прочел на концерте, и корнишон был смешон, но в принципе я не возражал, когда его убрали. В конце концов корнишон – хорошая, вкусная вещь, а имелось в виду нехорошее, невкусное.

«Я его знаю, он на Рублевке закатывал очень европейские барбекю!»

Правку придумал Васильев, потому что мысль про слона и компот показалась ему несмешной.

«Ты, главное, подчеркни, что он хотел из Твери сделать культурную столицу типа Перми! Я его знаю, он на Рублевке закатывал очень европейские барбекю!»

«Когда повод слишком смешон сам по себе, над ним особо не изостришься»

Этот текст сочинялся в расчете на то, что какие-то четверостишия вылетят все равно – коллегам предоставлялся выбор. По-моему, про разрыв Алексеевой с Лимоновым можно было бы и оставить, но, с другой стороны, кто сейчас про это помнит? Вообще мне не очень нравится конкретно эта вещь – когда повод слишком смешон сам по себе, над ним особо не изостришься.

«Вырубили самые очевидные и пафосные куски – веселей не стало»

С этим стихотворением вышло странно. Писал я его с отвращением, по причине полной ничтожности повода. Выходило несмешно. Отвращение к себе, желание прикрыть проект, все дела. И Кацман (шеф «ЖиВи») согласился, что скука. Васильеву, наоборот, показалось перспективным. Вырубили самые очевидные и пафосные куски – веселей не стало. Между тем на всех концертах, стоит Мише выйти в виде Барто и начать ее голосом «Я желаю всем ребятам…», – в зале рев. Вообще был успех, особенно у строфы про москвичей. Васильев и из этого эпизода умудрился сделать вывод, что дедушку всегда надо слушать.

Тема сексуальных меньшинств нас не то чтобы сильно волновала, но дважды упоминалась в проекте: не подумайте плохого, жизнь заставила. Один раз совпали марш несогласных, День пограничника и предполагавшийся гей-парад – и стало очевидно, что согласные являются большими пидорасами, говоря по-хрущевски, нежели даже геи. Сочинено было на концерте в порядке экспромта и к печати не предполагалось, но каким-то образом уцелело в компьютере и стало исполняться на концертах.

В другой раз история про «толстых и пузатых» милиционеров совпала с репрессиями, примененными к журналисту Николаю Троицкому: непочтительно отозвавшись в своем ЖЖ о гей-движении, он был уволен.

Коллективным решением Троицкого вырубили: «наш слушатель не любит, когда его внимание рассеивается».

Пидорасы тоже не везде к месту, да простят меня защитники прав меньшинств.

Парадное

В воскресный день с сестрой моейМы вышли со двора.«Скажи мне, брат, а ты не гей? —Сказала мне сестра. —Не меньшинство, а большинствоОни, Господь прости.Учти, что если ты того —Нельзя нам в Кремль идти.Гуляют в центре погранцы,Их кодекс чести крут:Они порвут тебе штанцы,А мне вообще порвут.Еще прошу для простотыС томлением в груди,Что если несогласный ты —То ты предупреди.Я не хочу тебе вредить,Но здесь такая хрень,Что несогласным выходитьНе надо в этот день.В другой бы, может, пронесло,Но кризис недалек,И тридцать первое число —Не лучший твой денек.Ты погулять выходишь, брат,А тут со всех сторонБежит матрос, бежит солдатИ главное    ОМОН».– Ты что, – воскликнул я, – сестра!Я здесь недаром рос!Я размышлял уже с утра,Предвидя твой вопрос.Тебе ль не знать, ведь я твой братИ нет меня родней —Меня имеют все подряд,Однако я не гей.И совесть у меня чиста,И мысли нет иной —Со всем согласен я, сестра,Что делают со мной.Нет, я не несогласный гей.Я, как любой из вас,В нормальных терминах скорейСогласный пидорас.– Ну что же, брат, тогда смелей, —Сестра сказала тут. —Я поведу тебя в музей.Глядишь, и не убьют.

«Пидорасы тоже не везде к месту, да простят меня защитники прав меньшинств»