Евгений Евтушенко - Почти напоследок Страница 9

размышления

у черного хода

Зина Пряхина из Кокчетава,

словно Муромец, в ГИТИС войдя,

так Некрасова басом читала,

что слетел Станиславский с гвоздя.

Созерцали, застыв, режиссеры

богатырский веснушчатый лик,

босоножки ее номер сорок

и подобный тайфуну на'рик.

А за нею была,— пилорама,

да еще'заводской драмкружок,

да из тамошних стрелочниц мама

и заштопапный мамин*флажок.

Зину словом нпкто не обидел,

но при атомном взрыве строки:

«Назови мне такую обитель...» —

ухватился декан за виски.

И пошла она, солнцем палима,

поревела в пельменной в углу,

но от жажды подмостков и грима

ухватилась в Москве за метлу.

Стала дворником Пряхппа Зина,

лед арбатский долбает сплеча,

то Радзинского, то Расина

с обреченной надеждой шепча.

И стоит она с тягостным ломом,

погрузясь в театральные сны,

перед важным одним гастрономом,

но с обратной его стороны.

II глядит потрясенная Зина,

как выходят на свежий снежок

знаменитости из магазина,

словно там «Голубой огонек».

У хоккейного чудо-героя

пахнет сумка «Адидас» тайком

черноходною черной икрою

и музейным почти балыком.

Вот идет роковая певица,

всех лимнтчиц вводящая в транс,

и предательски гречка струится

прямо в дырочку сумки «Эр Франс».

У прославленного экстрасенса,

в снег роняя кровавый свой сок,

в саквояже уютно уселся

нежной вырезки смачный кусок.

Так прозрачно желают откушать

с непрозрачными сумками все —

парикмахерши и педикюрши,

психиатры и конферансье.

II теперь подметатель, долбитель

шепчет в мамином ветхом платке:

«Назови мне такую обитель...» —

Зипа Пряхина с ломом в руке.

Лом не гнется, и Зина не гнется,

ну а в царстве торговых чудес

есть особый народ — черноходцы,

и своя Черноходия есть.

Зина, я в доставаньях не мастер,

но следы на руках все стыдней

от политых оливковым маслом

ручек тех черпоходных дверей.

Л когда-то, мальчишка невзрачный,

в бабьей очереди тыловой

я хранил на ладони прозрачной

честный номер — лиловый, кривой...

И с какого же черного года

в нашем времени ты завелась,

психология черного хода

и подпольного нэпманства власть?

Самодержцы солений, копчений,

продуктовый н шмоточный сброд

проточить бы хотели, как черви,

в красном знамени черный свой ход.

Лезут вверх по родным, по знакомым,

прут в грядущее, как в магазин,

с черноходным дипломом, как с ломом,

прошибающим пряхиных зин.

Неужели им, Зина, удастся

в их «Адидас» впихнуть, как в мешок,

знамя красное государства

и заштопанный мамин флажок?

Зина Пряхина из Кокчетава,

помнишь — в ГИТИСе окна тряслись?

Ты Некрасова не дочитала.

Не стесняйся. Свой голос возвысь.

Ты прорвешься на ецену с Арбата

и не с черного хода, а так...

Разве с черного хода когда-то

всем народом вошли мы в рейкстаг?!

производители уродства

Производители уродства,

ботинок

тяжких, как гробы,

тех шляп,

куда как внутрь колодца,

угрюмо вныривают лбы —

скажите, вас еще не мучил,

как будто призрак-лиходей,

костюм для огороднвтх чучел,

бросающийся на людей?

У вас поджилки не трясутся

от липких блуз,

от хлипких бус,

производители отсутствия

присутствия

того, что вкус?

Уродство выросло в заразу.

Вас не пронизывает стыд

за мебель,

у которой сразу

болезнь слоновья

и рахит?

В поту холодном просыпаюсь.

Я слышу лязгающий сон —

распорот лермонтовский парус

для ваших варварских кальсон.

11роизводители уродства,

вы так хватаетесь за власть.

Производить вам удается

друг друга,

чтобы не упасть.

Производители уродства,

производители того

иреступнейшего производства,

76

которое —

пи для кого.

На плечи Лопдон вы надели,

впихнули ноги в Рим рожком,

и даже запонки из Дели...

А как же быть с родным Торжком?

Производители уродства,

захламливатели земли,

вы проявите благородство —

носите, что произвели!

Наденьте,

словно каждый — витязь,

бюстгальтеры,

как.шишаки,

и хоть на время удавитесь

удавкой

галстучной кишки!

А мы,

заплакав через силу,

в честь ваших праведных трудов

к вам

соберемся

на могилу

в мильонах

траурных трусов!

77

кабычегопевышлисты

Не всякая всходит идея,

асфальт пробивает по всякое

семя

Кулаком по земному шару

Архимед колотил, как

всевышний,

«Дайте мне точку опоры,

и я переверну всю землю!», —

но не дали этой точки:

«Кабы чего не вышло...»

«Кабы чего не вышло...» —

в колеса вставляли палки

первому паровозу —

лишь бы столкнуть с пути,

и в скальпель хирурга вцеплялись

всех коновалов пальцы,

когда он впервые разрезал

сердце — чтобы спасти.

«Кабы чего не вышло...» —

сыто и мордовито

ворчали на аэропланы,

на электрический свет.

«Кабы чего не вышло...» —

и «Мастера и Маргариту»

мы прочитали с вами

позднее на двадцать лет.

Прощание с бормотухой

для алкоголика — горе.

Прыгать в рассольник придется

соленому огурцу.

Но евть алкоголики трусости —

особая категории.

«Кабычегоневышлисты» —

по образному словцу.

Их руки дрожат, как от пьянства,

их ноги нетрезво

подкашиваются,

когда им дают на подпись

поэмы и чертежи,

и даже графины с водою

побулькивают по-алкаьнески

у алкоголиков трусости,

у бормотушников лжи.

И по проводам телефонным

ползет от уха до уха,

как будто по сладким шлангам,

словесная бормотуха.

Вместо забот о хлебе,

о мясе,

о чугуне

слышится липкий лепет:

«Кабы... чего... не...»

Па проводе Петр Сомневалыч.

Его бы сдать в общепит!

Гражданственным самоваром

он весь от сомнений кипит.

Лоб медный вконец распаялся.

Прет кипяток сквозь швы.

Но все до смешного ясно:

«Кабы... чего... не вы...»

Выставить бы Филонова

так, чтобы ахнул Париж,

но —

как на запах паленого:

«Кабы... чего... не выш...»

Пока доказуются истины,

рушатся в никуда

кмбычегоневышлисгчмя

высасываемые года...

Кабычегоневышлизмо;.!,

как засухой,

столькое выжгло.

Под запоздалый дождичек

стыд подставлять решето.

Есть люди,

всю жизнь положившие,

чтобы хоть что-нибудь

вышло,

и трутни,

чей труд единственный —

чтобы не вышло

ничто.

Взгляд на входящих нацелен,

словно двуствольная «тулка»,

как будто любой проситель —

это тамбовский волк.

Сейф, где людские судьбы, —

волокитовая шкатулка,

которая впрямь по-волчьи