Владимир Набоков - Трагедия господина Морна Страница 9

(слуге)

Поставь сюда.На, выпей, Ганус.

Не хочу.

Как знаешь.Не откажитесь, судари мои,прошу.

Спасибо. Но скажите, Тременс,с каких же пор писать вы перестали?

С тех пор, как овдовел.

И вас теперьне тянет вновь просунуть палец в проймупалитры?

Слушайте, мы собрались,чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный;не к месту здесь цветные разговоры.Поговорим о смерти. Вы смеетесь?Тем лучше; но поговорим о смерти.Что — упоенье смерти? Это — боль,как молния. Душа подобна зубу,и душу Бог выкручивает — хрясь! —и кончено… Что дальше? Тошнотанемыслимая и потом — зиянье,спирали сумасшествия — и чувствокружащегося живчика, — и тьма,тьма, — гробовая бархатная бездна,а в бездне…

Перестаньте! Это хуже,чем о плохой картине рассуждать!Вот. Наконец-то.

Слуга вводит Дандилио.

Добрый вечер! Ух,как жарко тут! А мы давненько, Тременс,не виделись — отшельником живете.Я изумлен был вашим приглашеньем:мудрец-де приглашает мотылька.Для Эллы — вот — коробка глянцевитыхзасахаренных слив — она их любит.Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спитебледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус?Ведь мы знакомы были. Это — тайна,не правда ли, что вы к нам воротились?Когда вечор мы с вами… как узнал я?Да по клейму, по синей цифре — тут —повыше кисти: заломили руки,и цифра обнажилась. Я приметили, помнится, сказал, что в Дездемоне…

Вот вам вино, печенья… Скоро Эллавернется… Видите, живу я тихо,но весело. И мне налейте. Кстати,тут вышел спор: вот эти господарешить хотят, кому из них платитьза ужин… в честь одной плясуньи модной.Вот если б вы…

Конечно! Заплачус охотою!

Нет, нет, не то… Сожмитеплаток и выпустите два конца, —один с узлом…

…невидимым, конечно.Ведь он дитя, — все объясняй ему!Вы помните, беспечный одуванчик,я ночью раз на уличный фонарьвас посадил: просвечивал седойваш хохолок, и вы цилиндр мохнатыйстарались нахлобучить на лунуи чмокали так радостно…

И послев цилиндре пахло молоком. Шутник,прощаю вам!

Скорей же… вас просили…ведь надо кончить…

Полно, полно, друже,терпенье… Вот платок мой. Не платок,а знамя разноцветное. Простите.Спиною стану к обществу… Готово!

Платить тому, кто вырвет узел. Ганус,тяни…

Пустой!

Вам, как всегда, везет…

Я не могу… что сделал я!.. не надо…

Сжал голову, бормочет… Ведь не ты —он проиграл!

Позвольте, что такое…ошибся я… узла и вовсе нет,не завязал, смотрите, вот так чудо!

Судьба, судьба, судьба решила так!..Послушайтесь судьбы! Так и выходит!Прошу вас — я прошу вас — помиритесь!Все хорошо!..

(нюхает <табак>)

…И я плачу за ужин.

Знаток картин волнуется… Довольнос судьбой шутить: давай сюда платок!

Как так — давай? Он нужен мне — чихаю,он в табаке, он сыроват; к тому жепростужен я.

Э, проще мы устроим!Вот — с картами…

(бормочет)

Я не могу…

Скорей,какая масть?

Ну что же, я люблюцвет алый — жизнь, и розы, и рассветы..

Показываю! Ганус, стой! вот глупый —бух в обморок!..

Держите, ух, тяжелый!Держите, Тременс, — кости у менястеклянные. А, вот — очнулся.

Боже,прости меня…

Пойдем, пойдем… приляжем…

(Уводит его в спальню.)

Он рокового повторенья счастьяне вынес. Так. Восьмерка треф. Отлично.

(К Эдмину.)

Бледнеешь, друг? Зачем? Чтоб выделятьотчетливее черный силуэтмоей судьбы? Отчаянье подчас —тончайший живописец… Я готов.Где пистолет?

Пожалуйста, не здесь.Я не люблю, чтоб в доме у менясорили.

Да, вы правы. Спите крепко,почтенный Тременс. Дом мой выше. Выстрелзвучнее в нем расплещется, и завтразаря взойдет без моего участья{18}.Пойдем, Эдмин. Я буду ночеватьу Цезаря.

Морн и Эдмин, первый поддерживая второго, уходят.

(один)

Спасибо… Мой ознобтекучею сменился теплотою…Как хороши — предсмертная усмешкаи отсвет гибели в глазах! Бодрится,играет он… До самого актерамне дела нет, но — странно — вот опятьсдается мне, что слышу голос этотне в первый раз: так — вспомнится напев,а слов к нему не вспомнишь; может статьсяих вовсе нет; одно движенье мысли —и сам напев растаял… Я доволенсегодняшним разнообразным действом,личинами неведомого. Так!Доволен я — и ощущаю в жилахживую томность, оттепель, капели…Так! Вылезай, бубновая пятерка,из рукава! Не знаю, как случилось,но, жалости мгновенной повинуясь,я подменил ту карту, что схватил —малиновые ромбы — той, другой,что показал. Раз-два! Восьмерка треф! —пожалуйте! — и выглянула смертьиз траурного клевера на Морна!Пока глупцы о розах говорят —мазком ладони, перелетом пальцевтак быстрая свершается судьба.Но никогда мой Ганус не узнает,что я схитрил, что выпала ему,счастливцу, смерть…Из спальни возвращается Дандилио.

Ушли? А вот проститьсясо мной забыли… Эта табакерка —старинная… Три века табакуне нюхали: теперь опять он в моде.Желаете?

Что с Ганусом? Припадок?

Так, пустяки. Приник к постели, что-тобормочет и выбрасывает руки,как будто ловит за края одеждневидимых прохожих.

Пусть, — полезно.Научится.

Да, всякое зерногодится в житницу души, вы правы…

Я разумел иначе… А, шагимоей влюбленной Эллы! Знаю, знаю,куда она ходила…

Входит Элла.

Дандилио!

Что, милая, что, легкая моя?..

Остались щепки… щепки!.. Он… Клиян…О, Господи… Не трогайте! Оставьте…Я — липкая… Я вся холодной больюпропитана. Ложь! Ложь! Не может быть,чтоб это вот звалось блаженством. Смерть,а не блаженство! Гробовою крышкойзадели душу… прищемили… больно…

То — кровь моя. Пускай она поплачет.

Ну вот… Ну вот… Дай отодвину локон…Жемчужины и розы на щеках,блеск, волосы, росистые от снегу…Ты — глупая. Все хорошо. Играя,ребенок поцарапался — и плачет.Жизнь обежит, шумя летучим платьем,все комнаты, как молодая мать,падет перед ребенком на колени,царапинку со смехом поцелует…

Занавес