Эдгар По - Лирика Страница 9

не хотел я никого;

Я на миг уснул тревожно:

слишком тихо, осторожно,

Слишком тихо вы стучались

в двери дома моего..."

И открыл тогда я настежь

двери дома моего

Мрак ночной,

и больше ничего.

Все, что дух мой волновало,

все, что снилось и смущало,

До сих пор не посещало

в этом мире никого.

И ни голоса, ни знака

из таинственного мрака...

Вдруг "Ленора!" прозвучало

близ жилища моего...

Сам шепнул я это имя,

и проснулось от него

Только эхо

больше ничего.

Но душа моя горела,

притворил я дверь несмело.

Стук опять раздался громче;

я подумал: "Ничего,

Это стук в окне случайный,

никакой здесь нету тайны:

Посмотрю и успокою

трепет сердца моего,

Успокою на мгновенье

трепет сердца моего.

Это ветер,

больше ничего".

Я открыл окно, и странный

гость полночный, гость нежданный,

Ворон царственный влетает;

я привета от него

Не дождался. Но отважно,

как хозяин, гордо, важно

Полетел он прямо к двери,

к двери дома моего,

И вспорхнул на бюст Паллады,

сел так тихо на него,

Тихо сел,

и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно,

улыбнулся я невольно

И сказал: "Твое коварство

победим мы без труда,

Но тебя, мой гость зловещий,

Ворон древний. Ворон вещий,

К нам с пределов вечной Ночи

прилетающий сюда,

Как зовут в стране, откуда

прилетаешь ты сюда?"

И ответил Ворон:

"Никогда".

Говорит так ясно птица,

не могу я надивиться.

Но казалось, что надежда

ей навек была чужда.

Тот не жди себе отрады,

в чьем дому на бюст Паллады

Сядет Ворон над дверями;

от несчастья никуда,

Тот, кто Ворона увидел,

не спасется никуда,

Ворона, чье имя:

"Никогда".

Говорил он это слово

так печально, так сурово,

Что, казалось, в нем всю душу

изливал; и вот, когда

Недвижим на изваяньи

он сидел в немом молчаньи,

Я шепнул: "Как счастье, дружба

улетели навсегда,

Улетит и эта птица

завтра утром навсегда".

И ответил Ворон:

"Никогда".

И сказал я, вздрогнув снова:

"Верно молвить это слово

Научил его хозяин

в дни тяжелые, когда

Он преследуем был Роком,

и в несчастье одиноком,

Вместо песни лебединой,

в эти долгие года

Для него был стон единый

в эти грустные года

Никогда, - уж больше

никогда!"

Так я думал и невольно

улыбнулся, как ни больно.

Повернул тихонько кресло

к бюсту бледному, туда,

Где был Ворон, погрузился

в бархат кресел и забылся...

"Страшный Ворон, мой ужасный

гость, - подумал я тогда

Страшный, древний Ворон, горе

возвещающий всегда,

Что же значит крик твой:

"Никогда"?

Угадать стараюсь тщетно;

смотрит Ворон безответно.

Свой горящий взор мне в сердце

заронил он навсегда.

И в раздумьи над загадкой,

я поник в дремоте сладкой

Головой на бархат, лампой

озаренный. Никогда

На лиловый бархат кресел,

как в счастливые года,

Ей уж не склоняться

никогда!

И казалось мне: струило

дым незримое кадило,

Прилетели Серафимы,

шелестели иногда

Их шаги, как дуновенье:

"Это Бог мне шлет забвенье!

Пей же сладкое забвенье,

пей, чтоб в сердце навсегда

Об утраченной Леноре

стерлась память - навсегда!..

И сказал мне Ворон:

"Никогда".

"Я молю, пророк зловещий,

птица ты иль демон вещий,

Злой ли Дух тебя из Ночи,

или вихрь занес сюда

Из пустыни мертвой, вечной,

безнадежной, бесконечной,

Будет ли, молю, скажи мне,

будет ли хоть там, куда

Снизойдем мы после смерти,

сердцу отдых навсегда?"

И ответил Ворон:

"Никогда".

"Я молю, пророк зловещий,

птица ты иль демон вещий,

Заклинаю небом. Богом,

отвечай, в тот день, когда

Я Эдем увижу дальней,

обниму ль душой печальной

Душу светлую Леноры,

той, чье имя навсегда

В сонме ангелов - Ленора,

лучезарной навсегда?"

И ответил Ворон:

"Никогда".

"Прочь! - воскликнул я, вставая,

демон ты иль птица злая.

Прочь! - вернись в пределы Ночи,

чтобы больше никогда

Ни одно из перьев черных,

не напомнило позорных,

Лживых слов твоих! Оставь же

бюст Паллады навсегда,

Из души моей твой образ

я исторгну навсегда!"

И ответил Ворон:

"Никогда".

И сидит, сидит с тех пор он

там, над дверью черный Ворон,

С бюста бледного Паллады

не исчезнет никуда.

У него такие очи,

как у Злого Духа ночи,

Сном объятого; и лампа

тень бросает. Навсегда

К этой тени черной птицы

пригвожденный навсегда,

Не воспрянет дух мой

никогда!

(1890)

Перевод Дм. Мережковского

33. A VALENTINE

VALENTINE'S EVE. 1846

For her these lines are penned, whose luminous eyes,

Bright and expressive as the stars of Leda,

Shall find her own sweet name that, nestling, lies

Upon this page, enwrapped from every reader.

Search narrowly these words, which hold a treasure

Divine - a talisman, an amulet

That must be worn _at heart_. Search well the measure

The words - the letters themselves. Do not forget

The trivialest point, or you may lose your labor.

And yet there is in this no Gordian knot

Which one might not undo without a sabre

If one could merely understand the plot.

En written upon the page on which are peering

Such eager eyes, there lies, I say, _perdu_,

A well-known name oft uttered in the hearing

Of poets, by poets - as the name is a poet's too.

Its letters, although naturally lying

Like the knight Pinto (Mendez Ferdinando)

Still form a synonym for truth. Cease trying!

You will not read the riddle though you do the best

you do.

E.A.P.

33. ВАЛЕНТИНА

_Ф_антазия - для той, чей взор огнистый - тайна!

(П_р_и нем нам кажется, что звезды Леды - дым).

Зд_е_сь встретиться дано, как будто бы случайно,

В ог_н_е моих стихов, ей с именем своим.

Кто в_с_мотрится в слова, тот обретет в них чудо:

Да, тал_и_сман живой! да, дивный амулет!

Хочу на _с_ердце я его носить! Повсюду

Ищите же! _С_тихи таят в себе ответ.

О, горе, поз_а_быть хоть слог один. Награда

Тогда поте_р_яна. А между тем дана

Не тайна Гор_д_ия: рубить мечом не надо!

Нет! С крайней _ж_аждою вникайте в письмена!

Страница, что т_е_перь твои взор, горящий светом,

Обходит медлен_н_о, уже таит в стихах

Три слова сладос_т_ных, знакомых всем поэтам,

Поэта имя то, велик_о_е в веках!

И пусть обманчивы в_с_егда все буквы (больно

Сознаться) ах, пусть л_г_ут, как Мендес Фердинанд,

Синоним истины тут зв_у_ки!.. Но довольно.

Вам не понять ее, - гирлян_д_а из гирлянд.

(1924)

Перевод В. Брюсова

34. TO M. L. S

Of all who hail thy presence as the morning

Of all to whom thine absence is the night

The blotting utterly from out high heaven

The sacred sun - of all who, weeping, bless thee

Hourly for hope - for life - ah! above all,

For the resurrection of deep-buried faith

In Truth - in Virtue - in Humanity

Of all who, on Despair's unhallowed bed

Lying down to die, have suddenly arisen

At thy soft-murmured words, "Let there be light!"

At the soft-murmured words that were fulfilled

In the seraphic glancing of thine eyes

Of all who owe thee most - whose gratitude

Nearest resembles worship - oh, remember

The truest - the most fervently devoted,

And think that these weak lines are written by him

By him who, as he pens them, thrills to think

His spirit is communing with an angel's.

(1847)

34. * * *

Из всех, кому тебя увидеть - утро,

Из всех, кому тебя не видеть - ночь,

Полнейшее исчезновенье солнца,

Изъятого из высоты Небес,

Из всех, кто ежечасно, со слезами,

Тебя благословляет за надежду,

За жизнь, за то, что более, чем жизнь,

За возрожденье веры схороненной,

Доверья к Правде, веры в Человечность,

Из всех, что, умирая, прилегли

На жесткий одр Отчаянья немого

И вдруг вскочили, голос твой услышав,

Призывно-нежный зов: "Да будет свет!",

Призывно-нежный голос, воплощенный

В твоих глазах, о, светлый серафим,

Из всех, кто пред тобою так обязан,

Что молятся они, благодаря,

О, вспомяни того, кто всех вернее,

Кто полон самой пламенной мольбой,

Подумай сердцем, это он взывает

И, создавая беглость этих строк,

Трепещет, сознавая, что душою

Он с ангелом небесным говорит.

(1901)

Перевод К. Бальмонта

35. TO

Not long ago, the writer of these lines,

In the mad pride of intellectuality,

Maintained the "power of words" - denied that ever

A thought arose within the human brain

Beyond the utterance of the human tongue;

And now, as if in mockery of that boast,

Two words - two foreign soft dissyllables

Italian tones made only to be murmured

By angels dreaming in the moonlit "dew

That hangs like chains of pearl on Hermon hill"

Have stirred from out the abysses of his heart,

Unthought-like thoughts that are the souls of thought,

Richer, far wilder, far diviner visions

Than even the seraph harper, Israfel,

Who has "the sweetest voice of all God's creatures",

Could hope to utter. And I! my spells are broken.

The pen falls powerless from my shivering hand.

With thy dear name as text, though bidden by thee,

I cannot write - I cannot speak or think,

Alas, I cannot feel; for 'tis not feeling,

This standing motionless upon the golden

Threshold of the wide-open gate of dreams,

Gazing, entranced, adown the gorgeous vista,

And thrilling as I see upon the right,

Upon the left, and all the way along

Amid empurpled vapors, far away

To where the prospect terminates - thee only.

[1847]

35. * * *

Недавно тот, кто пишет эти строки,

Пред разумом безумно преклоняясь,

Провозглашал идею "силы слов"