Адам Мицкевич - Стихотворения Страница 9

[Май 1820 г.]

ДУДАРЬ

Кто этот старец сереброгривый,Куда голубчик плетется,Его под ручки ведут два хлопца,Ведут мимо нашей нивы.Запел, за лиру свою берется,Дуть в дудочки хлопцы ладят.Окликну старца, пускай вернется,Под тем пригорком присядет.«К нам на досевки пожалуй, старец,Да с нами повеселись-ка!Попей, искушай! Деревня близкоПереночуешь, скиталец!»Внял, поклонился, уселся старец,С ним рядом хлопцы садятсяНа наши игры полюбоваться,На деревенский наш танец.Звучат свистульки и погремушки,Валежник в кострах пылает;Девицы скачут, поют старушки,Досевки они справляют.Но смолкли дудки и погремушки,И возле костров нет людаБегут девицы, спешат старушкиТуда, где присел дед-дударь.«Ах, как мы рады! Дед-дударь, здравствуй!В веселый ты час явился!Идешь, наверно, из дальних странствий?Озяб ты и утомился!»К огню подводят, к столу из дернаСажают, на первом месте;Подносят меда, прося покорноОткушать со всеми вместе.«Мы видим лиру, мы дудки видим.Сыграйте же добрым людям!Набьем вам сумки, уж не обидимИ благодарны вам будем!»В ладоши хлопнул: «Уймитесь, дети!Уймитесь! Ну, ладно, коль ужВы так хотите – могу вам спеть я.Но что ж вам петь?» – «Что изволишь!»Взял в руки лиру. И медом сладкимГрудь старческую согрел он.За дудки взяться мигнул ребяткамИ тронул струны, запел он.«Где Неман льется, там путь мой вьется.К селу от села шагаюЧерез дубравы, через болотцаИ песенки распеваю.И внемлют люди, но все ж едва лиМое им понятно слово.Смахну слезу я, вздохну и сноваШагаю в дальние дали.А кто поймет уж, так тот в печалиВ ладони белы ударит,В ответ на слезы слезой подарит,И я уж не двинусь дале».Тут замолчал он и, озираяНарод на лужочке этом,Нахмурив брови: «А кто ж такаяПрислушалась в стороне там?»А там пастушка плетет веночек,Сплетает и расплетает,А рядом с нею ее дружочекВеночком ее играет.На лике девы покой душевный,Опущены долу очи;Стоит не радостной и не гневной,Задумчива только очень.И, как колеблет свой стан травинка,Хоть ветер уже не дышит,Вот так над грудью дрожит косынка,Хоть вздоха никто не слышит.С груди рукою она снимаетКакой-то листочек вялый,О чем-то шепчет, глядит, бросает,Сердясь на него, пожалуй.И отступила, отворотиласьИ ввысь повела глазами,И вдруг румянцем лицо покрылось,Покрылись глаза слезами.И щиплет струны старик безмолвный,На девушку он воззрился;Взор соколиный, вниманья полный,Как будто ей в сердце впился.Он поднял чашу, и медом сладкимГрудь старческую согрел он;За дудки взяться мигнул ребяткамИ тронул струны, запел он:«Для кого в венок вплетаешь[2]Лилии, тимьян и розы?Ах, счастливца увенчаешь,Для него венок сплетаешь!Любишь! Как ты ни скрываешьВыдают румянец, слезы.В свадебный венок вплетаешьЛилии, тимьян и розы!Одному в венок вплетаешьЛилии, тимьян и розы,А другого отвергаешьНе ему венок сплетаешь!Коль счастливцу ты вручаешьЛилии, тимьян и розы,Так несчастному отдай ужХоть румянец свой и слезы!»Пошли тут толки да пересуды,Вздыхая, заговорили:«Знакома песня для добра люда,Но кто ее пел – забыли!»И поднял руку печальный старец.«Эй, дети! – он голос подал.Мне пел ту песню один страдалец,Быть может, отсюда родом.Знавал в Крулевце в былые летаКакого-то пастуха я;Туда на струге литовец этотПриплыл из вашего края,Всегда вздыхал он, всегда томился,Как видно, не без причины;Домой в Литву он не возвратился,Отстал от своей дружины.Я часто видел – горят ли зориИли в сиянии лунномОн бродит в поле иль возле моря,Блуждает молча по дюнам.И сам как камень между камнями,И в непогодь и в морозы,Каким-то горем делясь с ветрами,Волнам поверял он слезы.К нему пришел я, взглянул он смутно,Но все же со мной остался;Я, слов не тратя, настроил лютню,Запел я, за струны взялся.И тут кивнул он мне головоюЕму понравились песни,Пожал мне руку. Обнял его я,И мы заплакали вместе.И так сближались мы постепенноИ стали потом друзьями;Хранил молчанье он неизменно,И я не сорил словами.И вот, снедаем своей тоскою,Однажды свалился с ног он;И стал я верным его слугою,Когда совсем занемог он.Изнемогая от тайной боли,Он подозвал меня к ложу;Сказал он: «Близок конец недоли,Исполнится воля божья!Лишь тем я грешен, что жизнь пустаяЗдесь без толку пролетела.Без сожаленья мир покидаю:Давно я – мертвое тело!Меня давно уж от лика светаУкрыли дикие камни;Жизнь мира стала так далека мнеВ воспоминаньях жил где-то!Остался верен мне до конца ты!Сокровищ я не имею,Не награжу я тебя богатоВозьми же, чем я владею!С тобою песня пусть остается,В печали пел ее здесь я;Наверно, помнишь, что в ней поетсяИ как звучит эта песня.И вот со светлых волос повязкаВетвь кипариса сухая;Храни ту ветку, пой песню частоВот все, что я завещаю!Ступай на Неман: найдешь, быть может,Ту, что рассталась со мною;Быть может, песня ее встревожит,Всплакнет над веткой сухою.Пригреет старца и в дом свой примет!Скажи…» – Но глаза застыли,Пречистой девы святое имяУста не договорили.И все ж на сердце он, умирая,Успел показать рукоюИ обернулся к родному краюЗа Неманом за рекою».Замолк тут старец, в руке белелоПисьмо – листа четвертушка.Но из толпы уж уйти успелаКого он искал – пастушка.Уйти спешила, спешила скрыться,Под платом пряча лик божий,И вел под ручку красу-девицуКакой-то парень пригожий.Воззвала к старцу толпа тревожно:«Дед, что случилось такое?»Но промолчал он. И знал, возможно,Да что говорить с толпою!

[Вторая половина 1821 г.]

ПРИЗРАК

Стиснуты зубы, опущены веки,Сердце не бьется – оледенело;Здесь он еще и не здесь уж навеки!Кто он? Он – мертвое тело.Живы надежды, и труп оживился,Память зажглась путеводной звездою,Видишь: он в юность свою возвратился,Ищет лицо дорогое.Затрепетали и губы и веки,И появился в глазах жизни признак.Снова он здесь, хоть не здесь он навеки.Что он такое? Он – призрак!Ведомо всем, кто у кладбища жили,Что пробуждается в день поминальныйИ восстает из кладбищенской гнилиЭтот вот призрак печальный.Но зазвонят из тумана ночного,Что воскресенье уже наступило,С грудью как будто разодранной сноваПадает призрак в могилу.Живы его хоронившие… ЧастоО человеке ночном говорится…Кто же он, юноша этот несчастный?Это – самоубийца!Терпит, наверно, он страшную кару:Весь пламенеет, тоскует ужасно…Слышал однажды наш ризничий старыйПризрака голос неясный.Передрассветные звезды блистали,И привиденье, покинув могилу,Руки вздымая в великой печали,Жалобно заговорило:«Ты, дух проклятый, зачем жизни пламяВновь заронил под бесчувственный камень?Ведь угасало оно в этой яме!Снова зачем этот пламень?О, приговор справедливо суровый!Вновь познакомиться, вновь разлучиться,Из-за нее умереть смертью новой,Помнить о ней и томиться.Вновь между всякого сброда шататьсяБуду я всюду, гонясь за тобою;Впрочем, с людьми не хочу я считатьсяВ жизни изведал всего я!Если смотрела ты – взор опускал я,Точно преступник; когда говорила,Слышал я все, но молчал и молчал я,Словно немая могила.Это замечено было друзьями,Юноши это причудой считали,Старшие – лишь пожимали плечамиЛибо мораль мне читали.Слушал насмешки я, слушал советы…Впрочем, и я бы на месте другогоТочно вот так же осмеивал этоИ осуждал бы сурово.Некто решил, что моим поведеньемГордость задета его родовая,Но отстранялся с любезным терпеньем,Будто бы не замечая.Горд был и я: мол – понятно мне это!Громко дерзил я в ответ на молчаньеИли выказывал вместо ответаПолное непониманье.Ну, а иной не прощал прегрешенья,И на лице у него выражаласьСквозь оскорбительное снисхожденьеЛишь лицемерная жалость.Жалости той не прощу ни за что я!Я не молил его – я улыбнулся,Но, и презрением не удостоив,Он от меня отвернулся!Вновь подвергаюсь я всем испытаньям,В мир устремляясь кладбищенской тенью.Эти – как черта, хлестнут заклинаньем,Те – убегают в смятенье.Этот смешит меня глупою спесью,Этот – навязчив, а этот – ехиден…Рвусь лишь к одной. Почему же всем здесь яДивен иль даже обиден?Тем, кто жалел, покажу непочтенье,А зубоскалам, пожалуй, – и жалость!..Только бы ты, о любимая, с теньюСнова сейчас повстречалась!Ты погляди и скажи мне хоть слово,Не осуди беспокойную душу.Только на час ведь я – призрак былогоНовое счастье нарушу!Может быть, к солнцу привычные очиНе испугаются темного гостя,И до конца ты дослушать захочешьРечь, что звучит на погосте.Может быть, мысль и твоя устремится,Пусть на мгновенье хотя бы, к быломуК сорным травинкам в щелях черепицыСтарого, старого дома».

[1823]