Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов) Страница 9

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ ДМОХОВСКОГО

Что-то часто стал вспоминать о Коле.Погулять его отпустили, что ли,поглядеть на здешнюю жизнь мою,но о чем он хочет сказать, сбегаяИз родного края его, из рая?Я и впрямь уверен, что он в раю.Да и где же, вправду, как не в Эдеме?Не в одной же огненной яме с теми,Кто послал его добывать руду,Доходить в Норильске, молясь на пайку,за пустую шутку, смешную байку?За него им точно гореть в аду.Оттого он, видно, и сел в тридцатых,Что не смог вписаться в наземный ад ихСын поляка, ссыльного бунтаря,гитарист, хохмач, балагур беспечный,громогласный, шумный ребенок вечный,Пустозвон, по совести говоря.На изрядный возраст его не глядя,Я к нему обращался без всяких "дядя"И всегда на ты — никогда на вы,не нуждаясь в каком-либо этикете,потому что оба мы были детиИ имели нимб вокруг головы.Он являлся праздничный, длинный, яркий,Неизменно мне принося подаркиБольшей частью вафли. Из всех сластейЭти вафли он уважал особо.Шоколадный торт, например, до гробаОставался одной из его страстей.На гитаре мог он играть часами,потрясая желтыми волосами,Хохоча, крича, приходя в экстаз,Так что муж соседки, безумно храбрый,К нам стучался снизу своею шваброй(Все соседи мало любили нас).Он любил фантастику — Лема, Кларка.Он гулял со мной по дорожкам парка,Близ Мосфильма — чистый monsieur l'Abbe,Он щелчками лихо швырял окурки,Обучал меня непременной "Мурке",Но всегда молчал о своей судьбе.Он писал картины — каков характер!В основном пейзажи чужих галактик:То глазастый кактус глядит в упор,То над желто-белой сухой пустынейПтичий клин — клубящийся, дымно-синий,По пути на дальние с ближних гор.Полагаю, теперь он в таких пейзажах,Ибо мир людей ему был бы тяжек,А любил он космос, тела ракет,Силуэты гор, низверженье ливней,И ещё нездешней, ещё предивнейНо чего мы любим, того здесь нет.В раннем детстве я на него молился,Подрастая, несколько отдалился,А потом и темы искал с трудом,Но душа моя по привычке старойнаполнялась счастьем, когда с гитарой,в вечной "бабочке", он заявлялся в дом.Он был другом дома сто лет и боле.Я не помню нашей семьи без Коли.Подражая Коле, я громко ржал,Начинал курить, рисовал пейзажи,У меня и к мату привычка та же…Он меня и в армию провожал.И пока я там. В сапогах и форме,Строевым ходил и мечтал о корме,за полгода Колю сгубил нефрит.Так что мне осталась рисунков пара,Да его слова, да его гитара,Да его душа надо мной парит.Умирал он тяжко, в больничной койке.Даже смерти легкой не дали Кольке.Что больницы наши? — та же тюрьма…Он не ладил с сестрами и врачами,вырывал катетер, кричал ночами,под конец он просто сошел с ума.Вот теперь и думаю я об этойТяжкой жизни, сгинувшей, невоспетой,О тюрьме, о старческом злом грошеС пенсионной северною надбавкой,Магазинах с давках, судьбе с удавкойИ о дивно легкой его душе.Я не знаю, как она уцелелав непрерывных, адских терзаньях тела,Я понять отчаялся, почемуТак решил верховный судья на небе,Что тягчайший, худший, жалчайший жребийИз мильона прочих выпал ему.Он, рожденный лишь для веселой воли,Доказать его посылали, что ли,Что земля сурова, что жизнь грязна,Что любую влагу мы здесь засушим,что не место в мире веселым душам,что на нашей родине жить нельзя?Коля, сделай что-нибудь! Боже, Боже,Помоги мне выбраться! Я ведь тожезолотая песчинка в твоей горсти.Мне противна зрелость, суровость, едкость,Я умею счастье, а это редкость,но науку эту забыл почти.Да и как тут выживешь, сохраняяЭту радость, это дыханье рая,Сочиняя за ночь по пять статей,Да плевать на них, я работал с детства,но куда мне, Коля, куда мне детьсяОт убогих старцев, больных детей,От кошмаров мира, от вечных будней?На земле становится многолюдней,но ещё безвыходней и серей.Этот мир засасывает болотом,Сортирует нас по взводам и ротамИ швыряет в пасти своих зверей.О какой вы смеете там закалкеГоворить? Давно мне смешны и жалкивсе попытки оправдывать божество.В этой вечной горечи, в лютой скуке,В этом холоде — нет никакой науки.Под бичом не выучишь ничего.Как мне выжить, Коля, когда мне ведомЭтот мир с его беспрерывным бредом,Мир больниц, казарм, палачьих утех,Голодовок, выправок, маршировок,Ледяных троллейбусных остановокЭто тоже пытка, не хуже тех?Оттого-то, может быть, оттого-тов этой маске мирного идиотаТы бродил всю жизнь по своей стране.Может быть, и впрямь ты ушел в изгнаньеДобровольное, отключив сознанье?Но и этот выход не светит мне.Я забыл, как радоваться. Я знаю,Как ответить местному негодяю,Как посбить его людоедский пыл,Как прижаться к почве, страшась обстрела,Как ласкать и гладить чужое тело…Я забыл, как радоваться. Забыл.Для чего гостил ты, посланник света,в тех краях, где грех вспоминать про это,где всего-то радости — шоколад,где царит норильский железный холод,где один и тот же вселенский молотТо дробит стекло, то плющит булат?

НОВЫЕ СТИХИ

Жизнь выше литературы, хотя скучнее стократ.Все наши фиоритуры не стоят наших затрат.Умение строить куры,искусство уличных драквсе выше литературы. Я правда думаю так.Покупка вина, картошки,авоська, рубли, безменважнее спящих в обложке банальностейи подмен.Уменье свободно плавать в пахучей густой возневажней уменья плавить слова на бледном огне.Жизнь выше любой удачи в познании ремесла,Поскольку она богаче названия и числа.Жизнь выше паскудной страсти её загонятьв строку,Как целое больше части, кипящей в своем соку.Искусство — род сухофрукта,ужатый вес и объем,Потребной только тому, ктоне видел фрукта живьем.Страдальцу, увы, не вновезабвенья искать в труде,но что до бессмертия в словебессмертия нет нигде.И ежели в нашей братье найдется один из ста,Который пошлет проклятье войне пера и листа,И выскочит вон из кругав разомкнутый мир живойЕго обниму, как друга, к плечу припав головой.Скорее туда, товарищ, где сплавлены рай и адв огне веселых пожарищ, — а я побреду назад,Где светит тепло и нежащеубогий настольный светЕдинственное прибежище для всех,кому жизни нет.

Мне страшно жить и страшно умереть.И там, и здесь отпугивает бездна.Однако эта утварь, эта снедьДуше моей по-прежнему любезна.Любезен вид на свалку из оконИ разговор, где все насквозь знакомо,затем, что жизнь сама себе закон,А в смерти нет и этого закона.Еще надежда теплится в домуИ к телу льнет последняя рубашка.Молись за тех, Офелия, комуне страшно жить и умирать не тяжко.

Когда бороться с собойустал покинутый Гумилев,Поехал в Африку они стал охотиться там на львов.За гордость женщины, чей каблуктоптал берега Невы,за холод встреч и позор разлукрасплачиваются львы.Воображаю: саванна, зной,песок скрипит на зубах…поэт, оставленный женой,прицеливается. Бабах.Резкий толчок, мгновенная боль…Пули не пожалев,Он ищет крайнего. Эту рольиграет случайный лев.Любовь не девается никуда,а только меняет знак,Делаясь суммой гнева, стыда,и мысли, что ты слизняк.Любовь, которой не повезло,ставит мир на попа,Развоплощаясь в слепое зло(так как любовь слепа).Я полагаю, что нас любя,как пасечник любит пчел,Бог недостаточной для себянашу взаимность счелОтсюда войны, битье под дых,склока, резня и дым:Беда лишь в том, что любит одних,а палит по другим.А мне что делать, любовь моя?Ты была такова,Но вблизи моего жильянет и чучела льва.А поскольку забыть свой стыдя ещё не готов,Я, Господь меня да простит,буду стрелять котов.Любовь моя, пожалей котов!Виновны ли в том коты,Что мне, последнему из шутов,необходима ты?И, чтобы миру не нанестислишком большой урон,Я, Создатель меня прости,буду стрелять ворон.Любовь моя, пожалей ворон!Ведь эта птица умна,А что я оплеван со всех сторон,так это не их вина.Но, так как злоба моя сильнаи я, как назло, здоров,Я, да простит мне моя страна,буду стрелять воров.Любовь моя, пожалей воров!Им часто нечего есть,И ночь темна, и закон суров,и крыши поката жесть…Сжалься над миром, с которымя буду квитаться заЛипкую муть твоего враньяи за твои глаза!Любовь мая, пожалей котов,сидящих у батарей,Любовь моя, пожалей скотов,воров, детей и зверей,Меня, рыдающего в тоскенад их и нашей судьбой,И мир, висящий на волоске,связующем нас с тобой.

Утешься, я несчастен с ней,Как ты со мной была когда-то.Просрочен долг, но тем яснейИ несомненнее отплата.И я, уставши уличать,Дежурю на подходе к домуИ отвыкаю замечатьзаметное уже любому.Что делать! За такой режимнам платят с рвением натужнымне нашим счастьем, а чужимнесчастьем, вовсе нам не нужным.Когда неотвратимый судвсе обстоятельства изучит,Не то что мне её вернут:О нет, её с другим измучат.Как нам с тобой не повезло!Здесь воздают — и то не сразуПо всей программе злом за зло,но за добро добром — ни разу.Она ответит, но не мне,а той вполне безликой силе,Что счет вела любой вине,Хоть мы об этом не просили.О, цепь долгов и платежей,Коловращение, в которомОдин из двух чужих мужейневольно станет кредитором!Она решит, что я дурак,И бросится к нему на шею,И будет с ним несчастна так,Как я ни разу не был с нею.

Нас разводит с тобой. Не мы лиПредсказали этот облом?Пересекшиеся прямыеРазбегаются под углом.А когда сходились светила,начиная нашу игру,Помнишь, помнишь, как нас сводилоКаждый день на любом углу?Было шагу не сделать, чтобыне столкнуться с тобой в толпевозле булочной, возле школы,возле прачечной и т. п.Мир не ведал таких идиллий!Словно с чьей-то легкой рукиПо Москве стадами бродилинаши бледные двойники.Вся теория вероятийежедневно по десять разПасовала тем виноватей,Чем упорней сводили нас.Узнаю знакомую руку,Что воспитанникам своимвдруг подбрасывает разлуку:Им слабо разойтись самим.Расстоянье неумолимовозрастает день ото дня.Я звоню тебе то из Крыма,То из Питера, то из Дна,Ветер валит столбы-опоры,Телефонная рвется связь,Дорожают переговоры,Частью замысла становясь.И теперь я звоню из Штатов.На столе счетов вороха.Кто-то нас пожалел, упрятавДруг от друга и от греха.Между нами в полночной стыни,Лунным холодом осиян,всею зябью своей пустыниУсмехается океан.Я выкладываю монеты,И подсчитываю расход,И не знаю, с какой планетыПозвоню тебе через год.Я сижу и гляжу на СпрингфилдНа двенадцатом этаже.Я хотел бы отсюда спрыгнуть,Но в известной мере уже.

…ЖертваДолжна вести себя однообразно:Когда она стенает и рыдает,Мучителю быстрей надоедает.Какой ему резон, на самом деле,Терпеть повтор одной и той же роли?А мы с тобой, душа моя, то пели,То выли, то приплясывали, что ли,пуская всякий раз другие трели,Когда менялся лишь характер боли.Душа моя, боюсь, что этим самымМы только пролонгировали пытку,Давая доморощенным де СадамСвою незаменимую подпитку:Мы словно добавляли им азарта,Когда они в смущенье вороватомСебя ласкали мыслью, что назавтраПобалуются новым вариантом;Мы как бы поставляли им резоны,Давая убедительную форуЛишь тем, что облекали наши стоныв почти безукоризненную форму.Душа моя, довольно ты страдала!Пора держаться строгого стандартаИ не прельщать мучителя соблазномРазнообразья в мире безобразном.Не развлекая ката новостями,Одним и тем же ограничься стилемИначе этот путь над пропастямиМы никогда с тобою не осилим.

За двести баксов теперь уже не убьют.Глядишь, не убьют за триста и за пятьсот.В расхристанный мир вернулся былой уют,И сам этот мир глядится подобьем сот.У каждого в нем ячейка, удел, стезя,Как учит иерархичный, строгий восток.Уют без сверчка представить себе нельзя,А каждый сверчок обязан иметь шесток.Бывали дни, когда под любым листомКомпания, стол и дом, и прыжки с шестом;А нынче — душа по нише, постель жестка:Сверчок не прыгает выше свово шестка.Вселенная отвердела, и мой уделЭпоха не отпускает своих детейОбрел черты, означился. ОтверделИ больше не дразнит веером ста путей.Что было небо — сделалось потолком,что было немо — сделалось языком,Что было "нео" — просит приставку "экс".Что было "недо" — сделалось "пере". Тэк-с.Период броженья кончен. Ему воследГлядит закат, предсказывая откат.Довольно с нас и того, что десяток лет"Е" не всегда равнялось "эм-це-квадрат".Скоты, уроды, гад, казнокрад, укладУже явленья природы. Как дождь и град.Всяк бунт в Отчизне — переворот в гробу.Отвердеванье жизни — уже в судьбу.Во всем простота, смиренье, и даль чиста.Медлительное паренье листа, листаРазлапистого, под коим построим дом,Наполненный то покоем, а то трудом.Мне сладко бродить по этой листве, листве,вчера — игралищу ветра, теперь — ковру.Мне сладко думать, что мы состоим в родстве,Хотя оно и порукой, что я умру.Скрипят качели, бегает детвора,проходят пары нежные, как в раю…О, воздух века, пьяный ещё вчера!О, скрип колеса, попавшего в колею!Мне, в общем, по нраву и воздух, и колея.Я выбрал её по праву. Она моя.Люблю этот день погожий, листву, траву.Не трогай меня, прохожий. Я здесь живу.

Если б молодость знала и старость моглаНо не знает, не может; унынье и мгла,Ибо знать — означает не мочь в переводе.Я и сам ещё что-то могу потому,Что не знаю всего о себе, о народеИ свою неуместность нескоро пойму.Невозможно по карте представить маршрут,Где направо затопчут, налево сожрут.Можно только в пути затвердить этот навыкПриниканья к земле, выжиданья, броска,Перебежек, подмен, соглашений, поправок,То есть Господи Боже, какая тоска!Привыкай же, душа, усыхать по краям,Чтобы этой ценой выбираться из ям,не желать, не жалеть, не бояться ни слова,ни ножа; зарастая коростой брони,привыкай отвыкать от любой и любогоИ бежать, если только привыкнут они.О сужайся, сожмись, забывая слова,Предавая надежды, сдавая права,Усыхай и твердей, ибо наша задачане считая ни дыр, ни заплат на плаще,не любя, не зовя, не жалея, не плача,Под конец научиться не быть вообще.

УТРЕННЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ