Анатолий Бергер - Продрогшие созвездия Страница 9

Над ними плачет, после битвы словно

На поле брани жены плачут вдовно,

И всё равно теперь — дружинник, князь —

Век вековать одной… Осенней гнили

Меж тем не перейти. Брожу в дожде

И сам уже не знаю — кто я, где,

То явь вокруг или былого были?

1984

«Тревожны сны — тоска и спешка…»

Тревожны сны — тоска и спешка,

Аэродрома гул густой,

Огни и ночь, и высотой

Как будто правит дух ночной,

И тёмной древнею усмешкой

Его черты искажены.

О, Боже, как тревожны сны!

Потом избушка, ветхий двор,

Прибит к забору умывальник.

Сибирский край. О днях тех дальних

Не позабыть мне до сих пор.

Но в снах всё смешано жестоко,

Как, впрочем, в жизни. И опять

Навек уходит время вспять,

Уходит во мгновенье ока.

И остаётся сон да страх —

Всё, что забыто впопыхах.

1989

«Звезда одна-единственная в небе…»

Звезда одна-единственная в небе

Мерцает, раздвигая облака.

Как холодно ей там!

Как древний ребе,

Она пророчит, словно на века.

И в сны мои врывается без спросу,

И вижу я пожары и мечи,

Среди руин пророк длинноволосый

Взывает, и слова, как звёзд лучи.

Он одинок в глухом ряду столетий.

Зол Вавилон и пал Иерусалим.

Но он — звезда ночная на рассвете,

И я во сне рыдаю вместе с ним.

1987

«Иеремия к пораженью звал…»

Иеремия к пораженью звал,

Но речь его была словами Бога.

Накатывался вавилонян вал

Всё яростней, и всё не шла подмога.

«Он притупляет воинов мечи!

Военачальники слабеют духом.

А чьи его слова, ты знаешь — чьи?

Народ же тёмен, верит всяким слухам», —

Князья царю кричали.

И во прах

Пал город, золотой Иерушалаим.

Пожар и разрушенье, смерть и страх,

Изгнание — мы помним всё и знаем.

Господь нещаден в правоте своей,

Иеремия был его устами,

Но если вновь под стенами халдей —

Кто прав — боец с мечом, пророк ли в яме?

1988

«Чёрный всадник на белом коне…»

Чёрный всадник на белом коне

Грозно скачет навстречу волне,

Лупоглазые прожектора,

Тёмных веток глухая игра,

Дивный храм на колоннах своих

Держит древний божественный стих,

Купола отражённо горят,

И фигуры святых говорят.

Всадник скачет отчаянно прочь

От молитв и от мрамора — в ночь,

А куда — не узнаешь вовек,

Только ночь, только небо и снег…

Чёрный всадник на белом коне

По ночной тяжко скачет стране.

1985

«Усобица князей. Коварный…»

Усобица князей. Коварный

Поход на половцев. Бой. Плен.

И снится князю дым пожарный

И грозной треуголки крен.

О, злая гарь, проклятый пепел,

О, безысходная страна!

Опять идти походом в степи

Иль на поле Бородина?

Вельможу ли библиофила

Спросить? Но он хитёр и лжив.

Недаром знаменье сулило,

В ночи недаром кликал Див.

Ещё Господь немало судит

Беды и страха на века,

Но тайной навсегда пребудет

Песнь о погибели полка…

1980

«Окраины моей углы и повороты…»

Окраины моей углы и повороты,

Квадратные дома, горбатые столбы.

Уехать бы куда, да словно жаль чего-то —

Забора, деревца, лихой своей судьбы?

Отсюда увезли на легковой сначала,

А после «воронки», «столыпинский вагон»,

Но снились мне мосты, соборы и ростралы,

Окраин корпуса в мой не врывались сон.

Лишь только иногда во мгле передрассветной

Вдруг электрички стук маячил в тёмном сне,

Далёкий и глухой, прощальный, безответный,

Дома и пустыри мелькали, как в окне.

1989

«Два дерева цветаевских стоят…»

Два дерева цветаевских стоят,

Они ещё с двадцатых уцелели,

С тех дней, когда рубили всё подряд:

Людей, деревья, строки, птичьи трели.

Деревья помнят — ветви и кора,

И корни под землёй, и сердцевина,

Как выходила с самого утра —

Нет, не поэт в тот миг, а мать, Марина.

Опять на рынок, что-то продавать,

Чтоб голод не убил, да не успела.

Строку и дочь выхаживала мать.

Не нам её судить.

И в том ли дело?

Деревьям не забыть.

Она сродни

Была им на земле. Сестрой, быть может.

И повторяют медленно они

её стихи.

Никто им так не сложит.

1987

«Я по мосткам обледенелым…»

Я по мосткам обледенелым,

Дома оставив за спиной,

Спешу к полям пустынно белым

И к лесу, вставшему стеной.

Здесь вороньё на холст небесный

То круг наносит, то черту.

Снежинки падают отвесно,

Подрагивая на лету.

В снегу избушки, как подушки,

Заборами обнесены,

И у калитки две старушки

Стоять готовы до весны.

Собака лает с подвываньем,

Цепь звякает и дребезжит,

И зимним медленным дыханьем

Огромный белый день дрожит.

И больше ничего не надо,

Но вдалеке, как перст судьбы,

Неотвратимая ограда

Кирпично-блочной городьбы.

1988

Игорю Бурихину

Неразборчивый почерк прощанья…

Прошлое, где ты? Достанет ли тщанья

Восстановить, оживить, воскресить

Твой неразборчивый почерк прощанья,

Смутных чернил узловатую нить?

Оба мы душу запродали слову,

Снова Шемякина ждать ли суда?

Ты и ушёл подобру-поздорову,

И замелькали твои города.

Вольно тебе и раскольно, и больно,

Мне ещё горше в российском углу,

Дымным громадам внимаешь ли Кёльна?

Падаю я в петербургскую мглу…

Что чужеродней нас нынче?

Свиданье —

Горький итог, жёлтый лист на ветру,

Твой неразборчивый почерк прощанья

Я никогда уже не разберу.

«В сырую непогодь такую…»

В сырую непогодь такую

Уже не хочешь ничего,

На жизнь свою, как на чужую,

Глядишь, теряя с ней родство,

А смутный дождь напропалую

Косит своё, да всё впустую.

И тротуар промок насквозь,

В нём облака плывут и листья,

У деревца все ветки врозь,

И оттого черней и мглистей

Оно, и дрожь его берёт

И дни и ночи напролёт.

А я — прохожий на земле,

С дождём, и деревом, и тучей,

Пока брожу в осенней мгле —

Всё сумрачней, всё неминучей,

Всё глубже ощущаю связь,

Как будто кровно породнясь.

То, может, мать-земля сыра

Меня зовёт иль от людского

Душа устала, и пора

Пришла — чему — не знаю слова,

Так дождь, и ветка, и трава

Не знают про себя слова.

1980

«Нынче видел я воочью…»

Нынче видел я воочью.

Трудно обходясь без сна —

Медленною звёздной ночью

Пробиралась тишина.

За деревьями во мраке

Тайна длилась и ждала,

Звёзды делали ей знаки,

Полыхая без числа.

Петушиный клич звенящий

Звал в дорогу утра свет.

До поры себя таящий,

Тот молчал ему в ответ.

И текла из дали дальней

Семизвёздного ковша

Всё прозрачней, всё хрустальней

Ночь живая, как душа.

1982

«Я отлучён от леса, от ручья…»

Я отлучён от леса, от ручья

Размокшим январём, февральской лужей,

Брожу по тротуарам, сгоряча

Мечтая о метельной жёсткой стуже.

Но понапрасну, видно.

Всё течёт,

Земля чернит последние ледышки,

Сосульки две иль три наперечёт

У оттепели просят передышки.

И тяжело дыхание строки.

Ей непривычно здесь. Она не в силе

Превозмогать всю будничность тоски.

Торчат дома. Бегут автомобили.

Народ у магазина мельтешит.

С набитою кошёлкою старуха

По улице так медленно спешит.

А о стихах ни слуху и ни духу.

Лишь вдалеке, где тёмен окоём,

Маячит лес, и словно бы маячит

Какой-то звук. Зачем он и о чём?

Пойму ли я сегодня, что он значит?

1989

Девяностые

«Мы прощаем Петру злодейства…»