Григорий Дашевский - Дума иван-чая Страница 9

Близнецы

Н.

Близнецы, еще внутри у фрау,в темноте смеются и боятся:«Мы уже не рыбка и не птичка,времени немного. Что потом?Вдруг Китай за стенками брюшины?Вдруг мы девочки? А им нельзя в Китай».

Стихи разных лет

Стихотворение в «Литературном дневнике»

«Марсиане в застенках Генштаба…»

Марсиане в застенках Генштабаи способствуют следствию слабои коверкают русский язык

«Вы в мечту вековую не верьтенет на Марсе ничто кроме смертимы неправда не мучайте мы»

РВБ: Неофициальная поэзия

«И комната поблекла…»

И комната поблеклапод взглядом темноты,которая на стеклалегла ничком, но ты

по направленью тенипойми, откуда свет,который на коленитвои упал и пред

тобою на колениупал, потупив взгляд,раскаявшись в изменетебе, родной закат

забыв, тебе доверясьи липы осветивкак траурные перьяне видящих пути

коней, что вереницейступают под землей,которым только снитсязакат, а нам с тобой

сияющий из оконвсе виден он, покаим освещен твой локонили моя рука,

но к брошенной отчизнемы не вернемся впредь,по направленью жизнипоняв, откуда смерть.

«Склоненный к ограде стеклянной…»

Склоненный к ограде стекляннойне знает: останки ли зданий,кусты, пустота ли глазамего не видны. Из туманасгущаются клинья сияньяи тянутся к фонарям.

Незримые вещи покорнытому, кто тоскует по ним,тумана оконною граньюв кресте переплета храним.Их облика скрытые корнитуда протянулись, где рано

раздавшийся стон заглушен,к зарытому в воздух покою,который и им все родней.Но тает тайник и с собоютот клад, что в нем был заключен,уносит за ряд огней.

Найти бы, сиянию вторя,источник и счастья и горя.

Но жизнью всегда загражденвзгляд встречный, страданье чужое —прозрачною, прочной, своей.

«Ни себя, ни людей…»

Ни себя, ни людейНету здесь, не бывает.Заповедь озаряетСныть, лопух, комара.

Ноет слабое пенье,Невидимка-пила:Будто пилит злодей,А невинный страдает,Побледнев добела.

Но закон без людейНа безлюдьи сияет:Здесь ни зла, ни терпенья,Ни лица — лишь мерцаетКрылышко комара.

«Чужого малютку баюкал…»

Чужого малютку баюкалвозьми говорю мое оковозьми поиграй говорю

Уснул наигравшись малюткаи сон стерегу я глубокийи нечем увидеть зарю

Сергей Завьялов

Рефлексии

Рецензия на: Григорий Дашевский. Генрих и Семен

Имя Григория Дашевского — не самое громкое на литературном слуху, однако, у этого поэта имеются, на первый взгляд незаметные, черты, ставящие его в первый ряд тех, кто привлекает внимание. Это проявляется и в биографии (а куда мы от нее денемся?) и в стихах. Филолог-классик, преподающий в одном из наиболее престижных интеллектуальных центров страны, РГГУ, являет собою скорее западный тип поэта-профессора (Чеслав Милош, Шеймас Хини, Дерек Уолкотт), чрезвычайно далекий от прожженной российской богемы. Дашевский, тем не менее, прошел школу Тимура Кибирова. Будучи на десятилетие моложе мэтра, он отдал ему дань в открывающей книгу поэме «Генрих и Семен» (у Кибирова в «Интимной лирике» в свою очередь есть трогательное посвящение нашему поэту), да и в целом поэтика Дашевского построена всё на том же центоне и всё на той же пастиши, но только как она построена? Вот перед нами знаменитое стихотворение Сапфо, известное также в переложении Катулла:

Тот храбрей Сильвестра Сталлоне илиего фотокарточки над подушкой,кто в глаза медсёстрам серые смотрит         без просьб и страха

а мы ищем в этих зрачках диагнози не верим, что под крахмальной робойничего почти что, что там от силы         лифчик с трусами.

Тихий час, о мальчики, вас измучил,в тихий час грызёте пододеяльник,в тихий час мы тщательней проверяем         в окнах решетки.

Это совсем непохоже на обычный стеб, мы чувствуем, как нечто зловещее изображается пастишированием одного из самых трагических текстов античности. Напомним греческий оригинал:

Мне кажется он может быть причислен к богамэтот муж что сидит напротив тебяи так близко слышит твой сладостный лепет и смехчто рождает желанья

У меня же сердце оборвалось внутри с первого взглядаИ вот уже на языке замирают словаозноб пробегает подкожным огнемпочернело в глазах звон какой-то в ушах

Я насквозь промокла от потастала зеленее травыменя колотит озноб еще немногои я умру мне кажется

(Перевод свободным стихом наш)

Но если у Сапфо Эрос изводит героиню до того состояния, когда она уже не в силах отличить его от Танатоса, а у Катулла, за которым в последней строфе (её нет у лесбосской поэтессы) следует автор, при всей его дурашливости, слышно биение сердца, подозрительно рано остановившееся (мы не знаем обстоятельств его смерти), то у Дашевского Смерть (по-русски в отличие от греческого существо женского пола) является в больничную палату в обличье сексуально влекущей молодой медсестры. И как бы ни были простодушны молодые поклонники попсовой героики, даже у них нет ни малейшего повода усомниться в том, с кем (с чем) они имеют дело.

Увлекательны и игры поэта с экзотическими размерами. Так, приведенное выше стихотворение «Тихий час» было написано достаточно тривиальной для античной традиции (но не для русской поэзии, тем более современной) сапфической строфой. Но вот в предыдущем, «Москва-Рига», мы встречаемся с более редким видом строфы, составленной из трех гликонеев и одного ферекратея. Строфа подобного вида встречается у Анакреонта (PMG 3, 13, 15) и у Катулла (34). В своем стихотворении Дашевский следует за Катуллом, стихотворение которого, гимн Диане — богине луны, хрестоматийным не назовешь, актуальность его для современного читателя невелика. И, видимо, здесь для поэта и возникает тот случай заманчивой высокой игры, сродни решению сложной задачи или шахматной партии, смысл которого в постулировании того возможного драматического смысла, который мог быть в латинском источнике, но который оказался закрыт для нас толщей времени:

Чистые мальчики и девочкиМы поем песню в честь Дианы

— говорит Катулл, и вот в совершенно безнадежной для читателя ситуации Дашевский разрабатывает свои, далеко не тривиальные, штрихи для исполнения партитуры:

Мы Луне подчиняемся,мальчик мы или девочка.

Нарушен синтаксис родного языка, но этой языковой неуклюжестью создается ощущение как бы отроческой угловатости персонажей. И так до самого конца стихотворения: перед нами то будут мелькать побледневшие при свете той самой луны-Дианы лица пассажиров поезда, то девочкам напомнят о специфически на них действующем лунном влиянии, то всем нам вместе — о непрочности кровообращения в наших сосудах…