Надежда Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя] Страница 10

— Нет, я здоров.

Лицо у отца стало жестким, на скулах ходили желваки:

— А почему отдыхаешь? И давно? Не совестно перед людьми? Они после трудового дня работают! — И, не дав сказать, заключил: — Уйдите отсюда. Идите, я вам говорю! — И, круто развернувшись, ушел прочь, туда, где работали люди, где ждала мать.

— Ой-ой… — тихонько передразнил Сергей, несильно, не зло, покраснел почему-то, не ушел, как было сказано, только смотрел, уже с обидой, на отца с матерью. Он стоял и видел веред собой…

…картину из тех, что не заключают в себе сложного сюжета или потрясают значительностью, а запечатлеваются раз и навсегда в памяти своей истинностью: люди, земля, труд. Жизнь.

Приезжий фотограф с бантом на шее стоял возле Люткина и ждал, когда же наконец тот отсмеется. А смеялся Люткин потому, что его причесали и надели на него галстук, и остановиться не мог, прикрывал рот рукой, настраивался — и опять закатывался смехом, дергал сам себя за галстук и показывал на все стороны, как это смешно…

— Успеем до темна! — Мужики, закончившие работу, будто спохватившись, бежали за мячом к ровной площадке, на ходу скидывая ботинки и сапоги, разминаясь по земле босыми ногами с твердой и толстой, не хуже сапог, подошвой. С маху, вкладывая всю свою силу, били по мячу, без толку, но с остервенением и восторгом.

Федя взял на руки, словно ребенка, едва слышный на природе патефон и ходил среди танцующих пар по кругу, чтобы слышали все.

— А, черт с тобой, спорнем! — Бухарев выплюнул сигарету, хлопнул Люткина по ладони, сел в «Победу». — До того куста!

Болельщики побежали по сторонам. «Победа» разогналась и въехала на террикон до нужного куста…

…и с грохотом, скрежетом покатилась обратно.

Красиво, как памятник, сидел на лошади Рябенко, въезжая на воскресник. Сокрушенно покачал головой, увидев искалеченную «Победу».

Федя знал страсть Рябенко. Сменил пластинку, побежал к нему. Танцоры с восторгом собрались вокруг, чуть-чуть, для красоты, поуговаривали. Началась «Барыня», и Рябенко пошел. Красиво, умело, страстно.

И не видел, что мужики сорвались вдруг с травы, где отдыхали. Один сбегал и принес откуда-то ведро.

Плеснул туда воды и быстро, чтобы не видел танцующий Рябенко, плеснули туда хорошенько из бутылки. Лошадь аж задрожала от нетерпения, почуяв запах спиртного. Ведро поднесли ей, она вылакала в секунду налитое, мужики подумали, плеснули еще, она напилась и опьянела в момент.

Заржала, вскинулась и пошла, ее заносило то в одну сторону, то в другую. Мужики покатились от хохота.

Рябенко, отплясавшись, обернулся, увидел скандал, разозлился:

— Та шо ж вы мне лошадь споганили совсем! То ж государственное имущество!

— А праздник! — хохотали мужики. — И скотине хочется!

— Сидай! — Это кричал Бухарев, мокрый от волнения, распахивая дверцы покалеченной, но живой «Победы».

Бригада полезла в машину, забила ее до отказа, Бухарев полез за баранку:

— А Федька где? Залез?

Люткин втащил Федю в машину, и «Победа» покатилась вокруг субботника, поднимая за собой невиданное количество пыли. Маленький Немчинов в красной разорванной майке в машину не попал, плакал теперь и чихнул раз от пыли, поднятой «Победой». Лошадь неслась по полю, нелепо вскидывая зад.

— Товарищ Бухарев, я вам запрещаю в нетрезвом виде… — Рябенко махнул рукой и побежал за лошадью.

Второй звонок

Во дворе шахтоуправления было пусто. Мотоцикл Немчинова стоял у открытого окна кабинета Тюкина.

Немчинов стоял в темном кабинете, говорил в трубку:

— Два двенадцать… Жду… Я предупреждал вас сегодня насчет ограбления, хочу добавить. Доподлинно известно, что организатором ограбления является начальник шахты Тюкин. Вот так. — И положил трубку, постоял.

Корреспондент

— Я рижанин, поэтому у меня такой акцент. — Сергей и Роза шли среди высаженных сегодня шахтерами саженцев. Вокруг было пусто. Роза слушала удивляясь, что с ней говорит ой серьезный и, видимо, уважаемый человек.

— В войну командовал разведротой на Первом Белорусском, сейчас вернулся к мирной профессии корреспондента. Как вас зовут, простите?

— Роза, — сказала Роза.

— В древности имя Роза означало тайну, тишину и покой. Значит, вы сама тайна, тишина и покой. — Наклонился и нежно поцеловал ей руку.

— Что вы! — Роза отняла руку. — Мы с вами и в кино не ходили. Нас люди вместе не видели.

— У вас сегодня хороший фильм, — оживился Сергей, — может быть, составите компанию?

— Помните, Джемс! — сказали с экрана. — Дружба народов России и Америки — это самый важный вопрос, который стоит сейчас перед человечеством!

Сергей рассмеялся во все горло, удивив Розу и зал.

Песня

— А ты не шахтер! — Слепой щупал руку Сергея, улыбался. — Издалека пришел?

— Что ты к человеку пристал? — сказала Роза. — Товарищ корреспондент первый раз в городе…

— Одно могу сказать твердо, Александр, — сказал Пшеничный слепому, — с такими тружениками, как вы, мы обязательно выдадим норму на гора! — Осекся…

…потому что из комнаты вышел и изумленно смотрел на него Немчинов. Подал руку:

— Немчинов. Андрей Иванович.

— Яак Йола, — ответил Сергей. Заканчивался трудовой воскресный день.

Поселок сиял огоньками и звуками человеческой жизни.

Они сидели за столом вчетвером. Слепой был взволнован, ерничал, как в прошлый раз. Роза подливала горилки, переживая за нищету перед «корреспондентом».

— Голову мне ломит, Роза! — сказал слепой.

Роза отмахнулась: она тоже была хмельная.

— Ну иди и спи. Такие гости враз: и товарищ инженер, и Яак… Попой лучше. — Сняла с комода баян, подала слепому, спела: — Вьется в тесной печурке огонь…

— А дай мне песню, корреспондент, — сказал слепой. — Есть такая песня, чтобы не про войну?

Сергей сделал знак: «Сейчас будет», налил, встал:

Пролог «Поэмы северных рек». Из последних газет.

Чтобы даром силы не рассеиватьВодному могучему потоку,Говорят, что наши реки СевераМожно повернуть к юго-востоку.Есть проект: чтоб силы вод текучие,Изобилье драгоценной влаги,Перекинуть на пески сыпучие,На сухие степи и оврагиЗатевали и американцы, — он повернулся……к Андрею, —Поворот своей реки Лаврентия,Да как стали в спорах препираться!Так и продолжают полстолетия!

Роза рассмеялась.

— Переложим на музыку, — сказал Сергей. — И песня будет жить века! Грандиозные планы должны иметь гимн!

— Роза, голову ломит! — Слепой сказал, почти крикнул: — Угарно, тягу проверь!

— Враги сожгли родную хату, — заговорил вдруг Немчинов. — Сгубили всю его семью. Куда идти теперь солдату?.. Кому нести печаль свою?

Слепой выпрямился и напрягся, запоминая слова и интонацию, заиграл, на ходу подбирая мелодию. Они с Немчиновым с трудом проговорили — пропели песню.

— Я знал, что такая песня должна быть, — тихо сказал слепой. — Как сказано: «Звезда несбывшихся надежд!» То ж про меня.

— Устал я, — неожиданно сказал Немчинов никому.

Удар

Он вышел во двор, вывел мотоцикл. Сергей вышел за ним.

— Кончай, Андрей… Я же не знал! Хочешь — ты оставайся, хотя я первый открыл! — Засмеялся, сдержался. — Или ты взрывать поехал?

— Завтра к матери зайди ночью, — сказал Немчинов, не глядя на Сергея.

— Андрей, если у вас серьезно, я уйду, я не козел. Это святое. Или благослови!.. А солдат ребенка не обидит.

Немчинов развернулся и выдал Пшеничному по лицу один раз, по-зэковски, так, что тот отлетел к сараю, сшиб по дороге козлы и заорал, ударившись головой о висячий железный замок:

— Ты что?! Сука…

Немчинов завел мотоцикл и уехал, не оглядываясь.

Гуд бай, Америка!

— Гуд бай, Америка. О! — орал Немчинов во все горло, взбрызгивая колесами мотоцикла грязь на дороге. На заднем сиденье за ним сидел пацан в красной разорванной майке — маленький Немчинов.

Сидел прямо, вцепившись кулачками в пиджак большого Немчинова, широко раскрыв глаза и крепко сжав зубы от неожиданного счастья: его катали на мотоцикле…

Они сделали круг. Немчинов с шиком подкатил к дому, где жила его семья, пацан соскочил с мотоцикла, побежал к матери за подзатыльником.

Андрей уехал, слыша вслед рев пацана и крик матери:

— Поселок обыскала, паразит! Я тебе пореву! Мало? Мало?.. Чтоб тебя мыши съели, паразит!

Арест

Немчинов стоял в кустах у дома Тюкина, как когда-то Тюкин у дома Пшеничных.

У калитки стояла черная «эмка».

Из дома вышел Тюкин. Его пригласили в машину. Он убеждал, говорил, смеялся, постепенно наливаясь краской. Будто случайно зацепился за калитку пальцем… Никак не садился, как будто самое страшное было — сесть. Его не пугали, не уговаривали, просто ждали, когда он выговорится, и, тоже будто случайно, отцепили его пальцы от калитки.