Валерий Тодоровский - Любовь Страница 10

— Я и без маклера обменяю! — слишком громко заявил Саша. — Они только деньги берут и ничего не делают…

— Не согласен! — выпив рюмку наливки, заявил отец.

— А ну посмотри на меня! — повернула его к себе мать. — Боже мой, да он совсем пьяный! Нет, ты не прячь глаза, посмотри–ка…

И все вдруг увидели, что, действительно, отец пьян. Да и сами они сидели раскрасневшиеся, с блестящими глазами, говорили слишком громко и возбужденно.

— Ну и что? — сказал отец. — Не каждый день сын женится. Сашка, есть там еще?…

…Отец спал, откинувшись на стуле. Говорила Маша. Язык ее заплетался. Слезы наворачивались на глаза.

— …Вы — такие люди, понимаете?.. Вот я сижу, как будто всю жизнь с вами знакома… Нет, я знаю, так принято обычно говорить, а я — искренне, честное слово, я это чувствую… Давайте за вас выпьем, так мало хороших людей, вы даже не знаете, какие вы!.. Я вас так люблю… Нелли Павловна, можно я вас поцелую?..

— Девочка моя!.. — сказала мама. — Давай я тебя обниму!

Маша неожиданно разрыдалась на груди у Сашиной мамы. Мать тоже заплакала.

— Что это вы? Что вдруг такое? — говорил Саша, пьяно уставившись на них. И вдруг икнул.

— Боже мой, и этот напился! — сквозь слезы сказала мать.

— Ну и что, ну и напился! — сказал Саша. Он поднялся, пошел из кухни. Остановился. Приложил палец к губам: — Маша, слушай, скажу по секрету… Мама, ты тоже слушай… — улыбаясь, выдержал паузу. — Мама, я Машу очень люблю!

Зазвонил телефон.

— Это меня, — Саша взял трубку. Молчание.

— Это ты, старуха? — спросили на другом конце провода. Говорил мужчина, по голосу молодой. Саша молчал. Он растерянно посмотрел на Машу, которая вязала, сидя в кресле.

— Что, старуха, соскучилась? — сказал мужчина.

— Это кто? — сказал Саша.

На другом конце провода замолчали и, решив, что попали не туда, положили трубку.

— Кто–то хамит, — сказал Саша.

Маша бросила вязание, быстро подошла к нему.

— Выдерни из розетки, — сказала она.

— Зачем?

— Не надо, с ним бесполезно разговаривать.

— С кем с ним?

Звонок. Саша сорвал трубку. Услышал шепот:

— Сдохнете, сдохнете все, все сдохнете…

— Кто это? — сказал Саша. — Что за бред? Я сейчас пойду и засеку ваш телефон.

— Испоганили страну… — зловеще шептал человек в трубке. — От вас воняет, жидовская вонь…

Саша поднял глаза. Все, кто был в доме, окружили его. Ревекка Самойловна, Маша, Михал Михалыч и Ирина Евгеньевна. Ирина Евгеньевна нажала на рычаг:

— Саша, это звонит какой–то больной человек. Это уже давно, мы привыкли. Выключите телефон.

Саша долго смотрел на них и вдруг закричал:

— Выйдите отсюда! Все выйдите, ну что вы смотрите на меня? Идите!

Неожиданно они подчинились. Он задержал только Машу.

— Стой здесь.

Он уселся в кресло, на колени поставил телефон и впился в него глазами. Звонок.

— Ты думал, я тебя оставлю в покое? — сказал мужчина. — Сегодня мы придем. Пусть девочка раздвинет ножки.

— Ты подонок, подонок, понял?! — закричал в ярости Саша. — Сука, я тебя найду, сука!!!

Он прикрыл ладонью трубку и показал Маше на дверь:

— Иди к соседям, позвони на станцию, я буду с ним говорить…

— Я не знаю номер…

— Узнай!

Маша выбежала за дверь.

— Ну, что же ты не приезжаешь? — говорил Саша в трубку. — Ты ведь трус, трус, жалкое ничтожество, которое только по телефону может пугать… Ну, давай, приходи, я тебя жду, мы все тебя ждем. Что, пересрал, подонок? Где же ты?! — Саша истерически захохотал. В трубке замолчали.

— Ну что же ты не идешь?

— Ты кто? — спросил мужчина.

— Я — жид. Самый пархатый жид, и я орал на тебя, понял? — закричал Саша.

— Я хочу разговаривать со старухой, — сказал мужчина.

— Со мной не нравится? Ты хочешь, чтобы тебя боялись, а я тебя не боюсь, тварь ты такая!

В комнату вбежала Маша, кивнула утвердительно.

— И знаешь, что я тебе еще скажу? — Саша смеялся. — Мы поймали тебя, мы засекли твой номер, подонок, теперь все, ты обтрюхался, теперь я тебя повешу за яйца! Ты обтрюхался, гад!

— Я звоню из автомата, — сказал голос. — Ты засек автомат, дурак.

И засмеялся.

Михал Михалыч уходил. Он неловко поцеловал Ирине Евгеньевне руку.

— Ничего не могу, ждут… — бормотал он.

— Иди. — Она закрыла за ним дверь. Обернулась к растерянно стоящей в коридоре Ревекке Самойловне: — Мама, спать. Я говорю, иди спать.

— Боже, как молодой человек ругается… — сказала старуха и пошла в свою комнату…

— …Ты можешь объяснить, что ты хочешь? — уже другим тоном спрашивал Саша своего собеседника.

— Чтобы вы все сдохли.

— Понятно. Очень хорошо. Ты позвонил, а теперь все лягут и начнут дохнуть. Тебе не кажется это забавным? — Саша деланно засмеялся.

— Вы будете бояться, — сказал голос. — Вам будет страшно выходить из дома. Вы перестанете спать. А потом мы придем и перережем вам глотки. Или вы уберетесь из нашей страны.

— Они–то уберутся. А я останусь, — сказал Саша.

В трубке замолчали.

— Хочешь, встретимся? — неожиданно предложил мужчина.

— Когда?

— Сейчас.

— Где ты?

— Здесь, — в трубке хмыкнули.

— Где здесь?! — крикнул Саша.

— Подойди к окну.

Распутывая телефонный шнур, Саша подошел к окну. Маша шла за ним по пятам. Во дворе была ночь, ветер.

— Где ты? — Саша вглядывался в темноту, пытаясь что–либо разглядеть.

— Телефонный автомат, — сказал мужчина, — я там.

Автомат был совсем близко, в десятке метров от подъезда. В темноте белела его крыша, но разглядеть человека внутри было невозможно.

— Я сейчас приду, — сказал Саша.

— Я хочу, чтобы ты был один, — сказал мужчина.

— Хорошо.

Мужчина повесил трубку.

— Ты никуда не пойдешь, — сказала Маша.

— Пойду, — сказал он. — И не мешай мне. Я говорю, не трогай меня.

Он вышел в коридор. Здесь была Ирина Евгеньевна. Из комнаты выглядывала старуха.

— Дайте мне ключ, — сказал Саша. — Дверь закройте. Не открывайте никому.

Он прошел на кухню. Взял нож для хлеба с деревянной ручкой. Лезвие было тонким, с пятнами стертой ржавчины. Саша положил нож на место. Взял точильный камень и сунул его за пазуху. В коридоре старуха дала ему связку ключей. Маша плакала.

Он вышел на лестничную площадку. Вызвал лифт. Загорелась красная лампочка. Из двери квартиры на него смотрели три женщины.

— Никому не открывайте, — сказал он. — И закройте дверь!

Пришел лифт. Саша взялся за ручку, но раздумал и пошел по лестнице. Громко раздавались его шаги. Он спускался все ниже и ниже, пока не оказался рядом с почтовыми ящиками на стенах. Лампочка не горела. Саша на ощупь добрался до двери, мгновение постоял, с силой распахнул ее и вышел на улицу.

Впереди, в нескольких шагах, видна была телефонная будка… Три женщины смотрели на него из окна… Медленными шагами он приближался к телефонной будке. Он достал из–за пазухи точильный камень и сжал его в руке. В трех метрах он остановился. В будке было темно.

— Я здесь, — сказал Саша.

Тишина.

Света не было. Саша сделал еще шаг. Еще. Взялся за ручку и распахнул дверь будки. Здесь никого не было.

— Где ты?! — закричал он в темноту. Тишина. Саша бросил камень и побежал к подъезду. Он хотел вызвать лифт, но кнопочка горела, и Саша, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх. Он звонил в дверь, пока не сообразил, что есть ключи. Их было несколько, и Саша дрожащими руками пробовал один за другим.

Дверь открылась. Три женщины, бледные, как полотно, смотрели на него. В руках у Ревекки Самойловны была табуретка.

— Там… никого нет… — задыхаясь, сказал Саша. — Он обманул.

Ревекка Самойловна поставила табурет на пол. Села на него. Опустила руки на колени.

— Слава богу, — сказала она, — вейз мир…

Маша бросилась ему на шею и замерла.

— Я всегда говорила, эти люди хотят нас напугать! — Ирина Евгеньевна резко развернулась и пошла на кухню. — Я поставлю чайник. И не смейте больше брать телефонную трубку!

Зазвонил телефон.

Маша выдернула шнур из розетки.

— Дети, мне надоело, — сказала Ревекка Самойловна. — Пусть звонят, приходят… я старая женщина и хочу спать. — Старуха поднялась со стула. — Всем спокойной ночи. Поздно не сидите…

Ревекка Самойловна кокетливо помахала всем рукой и ушла в свою комнату.

Ночью втроем пили чай на кухне.

— Эй, лав стори, очнитесь! — сказала Ирина Евгеньевна. — Как пломба? Пока я жива, она будет стоять. А если выпадет, знайте, Саша, со мной что–то случилось. — Она заметила, что ее не слышат. — Эй, я тоже здесь, хоть и мешаю вечной любви.