Валентин Ежов - Первая Конная Страница 15

Маслак, вдев ногу в стремена, садился на лошадь. Злой рыжий жеребец с куцым хвостом, прижав уши, кружился па месте и мочал головой.

— Держи крепче! — сердито сказал Масля к ординарцу, перенося через круп толстую ногу, грузно опустился в седло и разобрал поводья. — Вот гадкая капитель. Нету спокоя от энтой контры ни днем пи ночью. Тимошка, выкидай флаг!

— Щоб душа с него вон и кишки набок, — закричали из строя.

— Ур-р-а-а!.. — вновь грянули бойцы.

— Шашки к бою!.. — пропел Буденный.

Скрежещущий шелест прошел над рядами. Блеснули клинки.

Тысячи глаз устремились туда, где, утопая в тумане, их ждал невидимый враг.

Армия пошла в бой…

И внезапно наступила глубокая тишина. Только слышался тяжелый конский топот. Огромная конная масса, развертываясь к атаке, широким потоком заливала степь.

— Прижалась наша гайка, — прошептал Маслак и поднял копя па дыбы. — Повод!

И тут же голос казака Тихомолова произнес:

— Не переводи ты с места на рыся, Тарас Григорьевич, до его три версты бежать. Как будешь рубать, когда копей заморишь?.. Поспеешь к богородице груши околачивать…

— Рысью! — скомандовал Маслак.

Все вокруг ожило и зашевелилось. С частым топотом бригада стала спускаться рысью по балке. Перешли ручей, поднялись, и перед ними открылось холмистое поле, еще закрытое туманом.

Молодой казак потянул из-за плеча винтовку.

— Ты это брось, — сказал ему Пашка. — Шашку бери.

— Страшно… — с опаской сказал казак.

— А мне, думаешь, не страшно? Ты как будешь рубить…

— Вот так, — махнул казак шашкой. — Наискося!

— Годится! — одобрил Пашке. — Главное, распались. А если не срубить, то он тебя срубит! Понял, миляга? Руби его до седла, а дальше он сам развалится.

— Понял, — ответил казак.

— Покурить бы, братва, — тихо сказали в рядах.

— Отставить, — строго сказал «гусар», — теперь смотрите, во всех отношениях.

Пехота, выставив штыки, шла вперед. Ездовые тачанок шевелили вожжами.

— Но-о, милые, трогай…

Лошади жали уши, плотно ложились в норки, просились вперед. Тачанки все звонче постукивали колесами.

— А окопов не будет? — спросил ездовой.

— Еще тебе проволоку, — ответили ему. — Ты чо, на Германском?..

Из тумана с тяжелым топотом поднималась темная масса.

— Батарея идет.

— Набьют нам ряшку…

Теперь уже совсем рассвело. Выглянуло солнце, и легкий ветерок раздернул завесу тумана. Среди его уплывающих клочьев все увидели стену из черных мундиров и бледных лиц.

— Вот они, Семен Михалыч, — сказал Ворошилов.

Буденный поднял бинокль.

— Отборные казачьи части, — сказал он, разглядывая всадников, построенных в каре, с шашками наголо. Черные бороды лежали на груди, как иконы. Тускло блестели погоны офицеров.

— Ишь, сволочи, прах их возьми! Как на картине стоят, — сказал Ворошилов.

— Чувствуют силу, вот и красуются, — сказал Буденный, не опуская бинокля. — Сплошь — офицерские полки! Да, рубка будет!

В передних рядах лошади, горячась, переходили на галоп. Тачанки, охватывая фланги, понеслись вскачь.

Над полками и дивизиями загремело «Ура!». Возникнув в головных эскадронах, крик катился все дальше и дальше и, подхваченный остальными бригадами, скатывался то к правому, то к левому флангу, усиливаясь и переходя в сплошной гул. Конная лава стремительно приближалась к безмолвно ожидавшему ее противнику. До него оставалось не больше версты, и расстояние быстро сокращалось.

Под копытами лошадей с бешеной скоростью летела земля. Всадники грохочущей лавой вырвались на ярко освещенное солнцем, испещренное лощинами и перелесками поле.

Ряды противника качнулись и пошли вперед. Всё быстрей и быстрей.

И вдруг все остановились, замерли.

Две стены всадников недвижно стояли друг против друга. Бились под ветром знамена, штандарты, значки, блестели пики и шашки.

— Вот тебе и тактика, — сказал Буденный. — Голуби! Встали, как на плацу.

Он махнул рукой, и сразу все вокруг наполнилось железным грохотом и криками ездовых. Могучие лошади, пластаясь к земле, во весь карьер помчали вперед орудия. Сорвавшись с места в намет, пошли тачанки.

Скакавший впереди всадник широким движением руки определял фронт.

С полного галопа развернулись тачанки. Ездовые повисли на вожжах.

Лошади зарылись копытами в землю, и батарея снялась с передков. Не прошло и минуты, как полыхнули дымы, с визгом ушли снаряды.

Обе массы всадников, прибавив ходу и пустив лошадей во весь мах, бурей понеслись навстречу друг другу.

Уже видны бледные лица, черные кричащие рты, лезвия шашек, наконечники пик.

Обе массы всадников, словно две большие черные волны, с размаха ударили одна в другую, и строй прошел через строй, а потом, расколовшись на группки, всадники закружились на месте. На земле бились, мотая головами, смятые лошади. В бинокль было видно, как двое сцепились, катались по земле, били и рвали друг друга, пытаясь добраться до горла.

Всадники развернулись и вновь сошлись. «Ура!» смолкло. Канонада сразу задохлась. Шрапнель неуместно лопнула над лесом. И над полем повисло великое «безмолвие рубки».

Топот, скрежещущие звуки клинков, визг и ржанье лошадей слились в один общий гул.

Взвился белый конь трубача и тут же рухнул на землю.

Рубя сплеча и наотмашь, Пашка увидел, как у эскадронного лопнул клинок. Размахнувшись в седле, эскадронный хватил кулаком в ухо усатого есаула, тот качнулся и обвис, конь унес всадника, застрявшего в стремени.

Пашка спрыгнул и выхватил из рук убитого казака клинок, подал его эскадронному…

Тихомолов метался в сече с криком:

— Даешь офицеров!

Два молодых солдата — красный и белый, — видимо, участвуя в рубке первый раз, нерешительно махали клинками в воздухе.

— Руби, чего смотришь?! — зло крикнул Пашка.

И красный нанес сильный удар.

Полк казаков-стариков стоял лицом к бою, и вдруг все подняли руки. Когда комполка Баранников и Мирошниченко подъехали к ним, из рядов грянул залп. Командиры упали.

Возмущенные крики понеслись над рядами:

— Обманули! Предали! Руби их, ребята!

Припадая на стремя, Пашка ожесточенно рубил. Как в полумгле кипела дико ревущая масса людей, у которой было одно багрово-красное, мокрое от крови и пота лицо, один черный, перекошенный криком рот.

— Сдавайся, отец! — кричал молодой, гибкий в седле казак, ловко уходя от ударов бородача-казака. — Сдавайся, батя!

— Зарублю тебя, поганца! — кричал бородач…

…Комбриг Тимошенко рубил направо и палево длинным мечом. Рыцарский меч гнулся, как плеть, и валил врагов…

Лязг клинков, выстрелы, ругань, крики и стоны раненых людей, топот и ржанье лошадей, треск пулеметов и уханье пушек впереди, позади, справа, слева. И трудно различить, где свой, где чужой — все кричали и ругались на русском языке.

— Степан Андреич! Товарищ Зотов! — кричал командир резервной бригады. — Вы бы ушли отсюда. Пристрелялись они.

Начштаба Зотов лежал в кустах и что-то торопливо писал. Он поднял голову:

— Когда ты в атаку идешь, я тебе мешаю?

Рядом рванул взрыв. Осколок разметал в клочья бумаги.

— Чтоб тебя разорвало!.. — в сердцах выругался Зотов. — Нигде покоя нет… — И пошел к командному пункту.

— А, не любишь! — говорил Добров. — А ну, орлы, шрапнелью! Четыре патрона! Беглым! Огонь!

Солнце поднималось все выше. По всему горизонту, мешаясь с дымом пожаров, дрожало туманное марево.

— Как у тебя, командир?

Добров оглянулся. Позади орудий стоял Морозов.

— Нормально, товарищ начдив, — ответил Добров.

Послышался сверлящий звук. Лошадь под Морозовым присела.

Граната ударила между орудий. Доброва подбросило и швырнуло на землю.

Когда он с трудом поднялся, зеленое поле повалилось на него до горизонта. Потом он различил Морозова, стоявшего на старом месте и смотревшего в бинокль.

— А ну, крой беглым, — спокойно сказал Морозов. — По мельнице!

Добров вытер грязное лицо, выкрикнул:

— По мельнице! Гранатой! Трубка… Прицел… Четыре снаряда! Беглым! Огонь!

У мельницы земля взметнулась фонтанами. Прянуло ввысь рыжее пламя, и вражеская артиллерия смолкла.

— За мной! В атаку! — крикнул Зорин и побежал.

Цепи пехоты поднимались за ним. Замелькали гимнастерки. Тяжело дыша, пригнувшись и размахивая руками, бежали люди, вооруженные кто винтовками, кто топором, кто огромной оглоблей с насаженным на нее железным крюком.

Позади дружно ударили пушки.

Федор Морозов вел свой полк в лоб на офицерскую бригаду.

Ряды сошлись.

Офицеры рубились насмерть.

Под Морозовым упал конь, он вскочил на другого и с револьвером и шашкой в руке стал пробиваться к генералу Арбузову, окруженному офицерами. Кровь стекала с головы и разрубленного плеча, но это не останавливало Морозова.