Корней Чуковский - Бородуля Страница 3

«МЫШОНОК В ЗАПАДНЕ. ПРИШЛИТЕ ТЫСЯЧУ».

Малатеста дель Бомба ответил:

«ПОСЫЛАЮ ТЫСЯЧУ ПРОКЛЯТИЙ».

Драгоценная находка

Наконец-то тов. Лейтесу удалось набрести на следы Бородули!

Как-то вечером в его камеру спокойно вошла высокая краснощекая девушка, молча подала какой-то сверток.

Тов. Лейтес развернул этот сверток, и папироса у него в руке задрожала.

Это были письма Бородули. Подлинные письма Бородули! Но отчего они такие мокрые, словно сейчас из воды?

— Где вы их нашли?

— В Неве.

— Как же они попали туда?

— Их бросил с моста какой-то мальчишка. Горбатый.

— А вы были в это время в воде?

— Да, я шла на баркасе в Гавань.

Лейтес внимательно посмотрел на свою посетительницу. «Где я видел это лицо?» Лицо было круглое, красное, свежее, несколько сонное. Лицо суровой и спокойной крестьянки.

— Как вас зовут? — спросил Лейтес.

— Малявина.

— Вы — Екатерина Малявина?

— Да.

Екатерина Малявина была необыкновенная, почти легендарная девушка. Впрочем, нужно ли рассказывать о ней. Кто не видел ее портретов в «Огоньке», в «Экране», в «Красной Ниве»?

Она — гордость ленинградской физкультуры. Мировая чемпионка гребли и плавания. Скромная рабфаковка оказалась искуснее лучших профессиональных спортсменок Европы.

Над Бородулей сгущаются тучи

Всю ночь напролет сидит Лейтес у себя за столом и разглядывает в лупу те рукописи, которые принесла ему Екатерина Малявина.

Чтение этих рукописей дело нелегкое. Бумага сильно пострадала от воды, размокла, расползлась — ничего не понять. Иные строки сплошное пятно. Но Лейтес не приходит в отчаяние. Он изучает каждую букву, каждый ничтожный штришок.

Наконец, перед самым рассветом, наполнив комнату дымом пятидесяти трех папирос, он вскакивает с места и выразительно кричит:

— Негодяй!

Страшная злоба душит его. Рано утром он мчится в Гавань.

— Ваш Бородуля — подлец!

— Это невозможно. Нет. Вы ошиблись!

— Когда бы вы знали о нем то, что известно мне, вы были бы счастливы, если бы мне удалось пристрелить его.

Девушка молчит и наконец произносит:

— Он — великий ученый.

— Тем хуже для него — и для нас!

— И для нас?

— Да, и для нас! Если бы ему удалось привести в исполнение тот дьявольский план, ради которого он приехал сюда, мы снова вернулись бы к ужасам голода, холеры, сыпняка.

— Не верю!

— А между тем это так. Этот человек — один — может сделать нам больше зла, чем целая армия белых бандитов!

— Не верю! — повторила Малявина.

Малявина любила Бородулю.

Она твердо верила, что изобретение Бородули несет крестьянам великое счастье. Она привыкла видеть в этом знаменитом ученом друга и помощника трудящихся. То, что сказал ей Лейтес, показалось ей чудовищной ложью.

— Вы ошибаетесь! — сказала она.

Лейтес побледнел.

— Я ошибаюсь?! Нет! Ошибаетесь вы. Это — чудовищный изверг! Это — опаснейший преступник. Он несет голодную смерть миллионам трудящихся. Пока он на свободе, наша революция в опасности. Нужно связать его по рукам и ногам.

— Это вам не удастся, — сказала Малявина.

— Кто же может мне помешать?

— Я!

Торонто-Вена-Варшава

Но где же Бородуля? Почему, почему он скрывается?

Этой загадкой был занят весь город. Эту же загадку пытался разрешить мистер Чарльз Брэнч из Торонто. Он прибыл в Ленинград сегодня утром и, только что занял номер в «Европейской гостинице», сейчас же обратился к маститому привратнику с вопросом:

— Где проживает известный ленинградский ученый профессор Иван Бородуля?

— Неизвестно-с! — сказал маститый привратник на ломаном английском языке. — Это никому неизвестно-с!

— Как?! Вы не знаете, где живет ваш величайший ученый?!

Маститый привратник улыбнулся с приятностью.

— Вы не первый справляетесь у нас о профессоре Бородуле. Господин, что стоит в восьмом номере, прибыл вчера из Парижа и тоже, чуть вошел, первым долгом: где живет профессор Бородуля?

Мистер Брэнч заметно побледнел:

— Господин из Парижа?

— Да, господин из Парижа. Господин Луи Сан-Бернар. А третьего дня господин из Берлина — фон Граббе.

— Из Берлина! И вы дали ему адрес?

— О, нет. Я ответил ему на пяти языках, что в нашей стране никому неизвестно, где живет профессор Бородуля.

Мистер Брэнч энергично выругался и послал телеграмму в Торонто.

Принцесса

Мистер Брэнч расспрашивал о Бородуле всех — даже свою маникюршу.

Эта маникюрша внушала ему благоговейное чувство: до революции она была принцессой. Да, всего лишь десять лет тому назад ее визитную карточку украшала большая корона, а под короной было напечатано:

Княгиня Евпраквия Иоанновна

БЕЛОМОР-БЕЛОГОРСКАЯ.

урожденная графиня УДИЩЕВА

По ее словам, отыскать Бородулю мог лишь один человек — Чугунов.

— Когда моя бель-сер баронесса Инзель Ферлаг потеряла на балу у моей кузины графини О'Гурме свой знаменитый бриллиант, подаренный ей великим князем Трувором Кирилловичем, никто не мог отыскать его, хотя десять сыщиков целый месяц искали его. Позвали Чугунова, и он отыскал бриллиант.

— Где же он его нашел?

— У моего бо-фрера, князя Бел-Конь-Белоконского.

— Приведите его ко мне! — закричал мистер Брэнч.

На следующий день рано утром Прасковья Ивановна привела к мистеру Брэнчу великого русского сыщика Илью Чугунова.

Илья Чугунов был по профессии банщик.

Увидев его, мистер Брэнч в первую минуту испугался: настоящий убийца! Огромен, лохмат, бородат. Ох, не похож, не похож он на Шерлока Холмса!

Мистер Брэнч встретил Чугунова недоверчивым взглядом, но не прошло и минуты, как Чугунов обнаружил перед ним свой несравненный талант.

Войдя в комнату, он так и вонзился острыми своими глазами в какую-то лиловую книжку, лежавшую на кровати у столика.

Это был старинный молитвенник, с которым богомольный мистер Брэнч не расставался ни разу в жизни.

Указав на этот молитвенник своим волосатым перстом, Чугунов подмигнул мистеру Брэнчу и хрипло сказал:

— Угости-ка, сыночек, молитвой!

Мистер Брэнч покраснел как рак.

— О чем он говорит? Какой молитвой?

— Известно, какой: ямайской!

Тут мистеру Брэнчу пришлось со стыдом признаться, что его молитвенник совсем не молитвенник, а плоская бутылка без горлышка, искусно вделанная в бархатный футляр, которому придана форма молитвенника.

Мистер Брэнч был вне себя от восторга и сразу уверовал в великий талант Чугунова.

— Гений! Гений! — повторял он ликуя. — Вы только подумайте, я молюсь по этому молитвеннику уже одиннадцать лет, и никто, даже моя жена, не знает, какие в нем прекрасные псалмы. Приходит сюда этот гениальный медведь и сразу открывает мою тайну!

Чугунов и вправду был гений. Это признавал даже Лейтес, который нередко в затруднительных случаях обращался к нему за советами.

— Да, он гений, но до первой рюмки!

Увы, это было так. Хуже всего было то, что во хмелю он становился хвастлив и в несколько минут разрушал все плоды долгих усилий.

Но теперь этого не будет! Нет! Он не прикоснется к вину, покуда не разрешит той загадки, которую взялся разрешить!

Чугунов за работой

Загадка трудная, почти неразрешимая. Но Чугунов не отчаивается.

Он сидит у себя в предбаннике в одном нижнем белье и, почесывая волосатой рукой волосатую грудь, внимательно изучает какие-то письма, исписанные кривыми каракулями.

Это продолжается весь день. До самого позднего вечера Чугунов размышляет над своими бумагами. Бумаги непонятны, сумасбродны и дики. На одной из них, например, написано следующее:

«Обо мне не беспокойся. Саван теплый, из соседнего склепа не дует. Но повторяю: пришли мне валенки и шаровидную молнию».

Другая записка такая:

«Конечно, S. I. S. лучше, чем К. К. К., но я предпочитаю USSR. Можешь сказать об этому М. D. В. и L. М. L.».

Третья записка длиннее других:

«У меня на New Maidens тихо. Я уже провел электричество от купчихи Жеребчихи к Почтанникову. Двадцать девятого приезжай непременно. Мне без тебя будет трудно. Нажми правый сосок Жеребчихи, и я тебе тотчас открою. Лишний гроб тебе всегда найдется!»

Над этой третьей запиской Чугунов размышлял часа два, а потом позвал к себе парикмахера Зиммеля, работавшего тут же, при банях, и, тыкая пальцем в иностранные буквы, спросил его, что они значат. Парикмахер Зиммель недавно вернулся из Бруклина, где прожил четырнадцать лет. Он считался великим лингвистом, так как умел говорить (главным образом о мозолях, бриолине и перхоти) на девяти языках.