Вадим Трунин - Портрет моего отца Страница 3

— Здравствуй.

— Отчего не заходишь в дом?

— Некогда. Огород надо копать. За меня некому. — Мать повернулась и вышла, бабка незаметно за ней.

Лешкин отец спросил:

— Чего она приходила?

Катюша с ленцой пожала плечами и потянулась.

— Лешка где?

— Да тут гдей-то.

— Ты вот что, — сказал Лешкин отец, — кончай Наталью цеплять, поняла?

— Да кто в ней цепляется? Нужна она, бешеная…

— Леха! — позвал отец.

И Лешка сказал Кольке Бурлакову:

— Ладно, вали отсюдова, пока цел.

Прошло еще несколько дней. Раны на физиономии Коли зажили, остались только легкие царапины. В детстве всегда все легко заживает, но не все, к сожалению, забывается…

Как-то вечером он вернулся домой с рыбалки, принес длинную низку хороших подлещиков. Думал, дома обрадуются, но на рыбу только мельком взглянули и отвернулись. Коля сразу почувствовал напряженную обстановку: видно, бабушка и мама ссорились до его прихода, а когда он вошел, замолчали. Коля положил рыбу на стол, а бабушка, отодвинув ее, спросила строго:

— Ты уроки сделал?

— Сейчас доделаю.

Коля пошел к себе в уголок у окошка.

В доме у них с той поры мало что изменилось. Только там, где сейчас стоит телевизор, стояла радиола «Урал». Над ней висели фотографии Колькиного деда, погибшего на войне, и дядьев, которых он тоже никогда не видел, и еще каких-то очень бородатых и добротно одетых прадедов и молоденьких красивых прабабушек…

Мама подошла к радиоле и поставила пластинку: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня…»

Бабушка слушала, слушала, а потом подошла к радиоле и как хряснет крышкой, как раз в том месте, где она пела «я с тобой неловко пошутила».

— Ну зачем же вы так, мама? Мою любимую пластинку.

— Ты, может, думаешь, что у меня кубышка где-нибудь в огороде зарыта? — подбоченясь, спросила бабушка. — Нет у меня кубышки и не было никогда. И как тебе не совестно: тридцать лет, а ты все «дайте, мама, дайте». А мне, между прочим, уже седьмой десяток и руки болят. Скоро я совсем коровьи титьки держать не смогу и попросят меня из колхоза, что мне тогда? Ложиться и помирать? Или помощи ждать от тебя? Дождешься, как же…

— Мама, что же вы такое говорите!

— А то говорю, что думаю. Подарков навезла, напылила, а у самой задница голая. Да на эти денежки, что ты на подарки профукала, год можно было бы жить как у христа за пазухой!

— Ну ладно, хватит! Надоело. Не хотите дать денег, не надо. Обойдусь как-нибудь. А эти ваши разговоры в пользу бедных оставьте. Да и прошу-то я у вас ерунду какую-то, в долг. Было бы о чем говорить. Как устроюсь, сразу верну.

Коля насторожился. Оставил книги, подошел к матери. Обнял ее и тихо сказал:

— Не уезжай, ма…

— Сынок, да я ж не сейчас.

— Не уезжай, пожалуйста.

Тут она не выдержала и заплакала, стала Колю целовать, приговаривая:

— Господи, да куда же я от тебя денусь? Родной ты мой, маленький мой, любимый мой.

Так он и затих, прижавшись к матери, но краем глаза невольно видел, как бабушка открыла ящик комода, достала оттуда чистенький платочек, завязанный узелком, развязала, заслонясь спиной, послюнила пальцы. Потом узелок убрала обратно, ящик задвинула, подошла с поджатыми губами и положила на стол тоненькую стопочку красненьких.

Мама шмыгнула носом, высвободила осторожно руку, обнимавшую сына, и спрятала деньги в сумочку.

Коля вздохнул и пошел делать уроки.

Несколько позже, перед тем, как лечь в постель, он уловил минутку, когда никого не было в горнице, стянул со стола сумочку, спрятал ее под подушку и лег.

Мама подошла, склонилась, поцеловала.

— Спи, мой хороший, спи.

Когда она отошла, он нащупал сумочку под подушкой — на месте, — удовлетворенно вздохнул и уснул.

Проснулся утром. Солнце вовсю лепило в окна, птицы горланили.

Вспомнил и сразу рукой под подушку. Там было пусто.

— Мам! — крикнул. — Мама!

Вошла бабушка и села на стул, разматывая платок.

— Вставай, опоздаешь в школу. Я уж с утрешней дойки вернулась.

— А мама где?

— Уехала мама твоя. Ну-ну, ты ж мужчина. Вставай!

Дрова в печи прогорели. Он открыл заслонку, поворошил жар. Две головешки вспыхнули синеватым пламенем. Одну разбил кочергой, другая оказалась крепкой. И вдруг он отчетливо услышал знакомый до боли старушечий кашель. Сразу же вспомнился ему тот давний новогодний вечер…

Печка у бабушки никак не топилась. Она пыталась раздуть тлеющие полешки, дым вылезал из печки, слезил глаза.

Бабушка кряхтела и ворчала:

— О господи, и без того дровишки сырые, и ветер еще на тебе.

Коля стоял в дверях класса и смотрел на нее. За прошедшие шесть лет Коля вымахал в здоровенного парнягу, так что головой почти касался верхнего косяка, а плечами заслонял весь проем. Одет он был соответственно: джинсы, черный свитер, кожаная куртка — видно, мама неравно приехала.

— Ба, дай-ка я тебе помогу.

— Ох! — она вздрогнула. — Напугал. Вы чего — уже собираетесь? Так ведь рано еще. А погода-то, а? Новый год называется. Слякоть. Это в Сибири-то?! Деды переворачиваются в могилах.

— Ну, скажи еще: дырок своими ракетами понаковыряли в небе, вот и дует, — сказал с усмешкой Коля, выдирая фанеру из ящика учительского стола.

— А что ты про это знаешь? Люди поученей тебя и то сомневаются…

— Ох, бабуля, не смеши! — Коля стал фанерой махать перед раскрытой топкой. Пламя вспыхнуло, но тут же погасло, и дым повалил еще пуще, чем прежде.

— Эх-х ты, помощничек.

В класс ввалились все ребята во главе с Лешкой Горбатовым, из которого вышел крепкий коренастый паренек, от прежнего только вихры остались. Девочки и ребята тащили с собой коробки с елочными игрушками, магнитофон, рулоны с плакатами и рисунками.

— Выволакивай парты в коридор! — распоряжался Лешка. — Фу! А надымили-то, задохнуться можно. — И рванул окно так, что затрещала бумага, которой оно было заклеено.

В окно ворвался ветер, закружились снежинки.

Коля подскочил к Лешке, оттолкнул его от окна.

— Ты соображаешь? Охламон! Люди уродуются — печи топят, а он выстуживает.

— Кто охламон? Кто охламон? — попер на него Лешка.

Но тут меж ними встала девочка — так, ничего особенного, среднего росточка, стриженая, курносая — уперлась ладошками в обоих и растолкала.

— А ну, петухи, довольно! Ты, Лешка, давай парты таскай, а ты — в окошко за елкой, все равно она в дверь не пролезет, каждый топчется исключительно сам по себе, но это так казалось только на первый взгляд. Они не держались за руки, но все равно танцевали нарами, и каждая пара имела цепкую связь взглядом, ритмом, направлением движения. Лешкино плечо все время почему-то мешало Коле.

Колина мама тоже пришла. Она была все еще красива, даже не располнела почти. Но что-то едва уловимое изменилось в ней. Как-то суетливее и неувереннее стал ее взгляд, немного больше чем надо кривились губы в усмешке, и в опущенных плечах чувствовалась какая-то усталость.

Подошла учительница и встала рядом с ней.

— Все-таки так нельзя, — сказала учительница.

— Что? — спросила Колина мама.

— Я говорю, нельзя так баловать детей. Слепая родительская любовь может погубить ребенка.

— Это вы про меня? — спросила Колина мама. — А почему вы решили, что у меня слепая любовь? Я вижу, что люблю, пускай на пего все глядят и завидуют.

— Вы шутите, конечно, я понимаю.

— Нет, я не шучу. Чехов сказал: «В человеке все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда».

— Да ничего такого Чехов не говорил, — сказала учительница. — Это доктор Астров сказал-

— Да? А нас учили, что Чехов.

— Если все глупости, которые говорят персонажи Антона Павловича, начать цитировать…

— А я вам вот что скажу — это не глупость. Любить своего ребенка и делать для него все, чтобы он… чтобы он никогда не чувствовал, что он чем-то хуже других, по-моему, это вовсе даже не глупость. Извините.

Тут как раз зазвучало танго, и Колина мама отошла от учительницы, которая качала головой, глядя ей вслед.

Колина мама подошла к своему сыну и церемонно пригласила его на танец. Он засмущался было:

— Пусть сначала ответит за охламона!

— Я тебе отвечу, отвечу.

— Все, — сказала девочка. — Ты — сюда. а ты — туда.

Лешка подхватил парту. Коля выпрыгнул в окно и вскоре вернулся через окно с большой и пушистой елкой.

Его и елку встретили криком «ура!» Дрова у бабушки на сквозняке так разгорелись, аж печка гудела!

— Машенька! — окликнула девочку бабушка. — Скажи, пускай теперь окошко прикроют, хватит уже.

— Сейчас, — ответила Маша и приказала: — Леша, закрой окно.

Леша стал закрывать окно и встретился взглядом с Колей, с ехидной такой улыбочкой.

— Ладно, за мной не пропадет, — сказал Леша.