Надежда Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя] Страница 4

— Пора. Пойду. Простите…

— Только не уезжайте! — спохватилась мать. — А то Кирилл ругаться будет, что я не сагитировала… А общежитие около кладбища, по улице налево… — Пошла в дом, обернулась еще раз, сморщив лоб: гость так не сказал, кто он, откуда.

Это еще ничего!

— Бога душу, что ж это… — Сергей остановился у стены дома напротив, чтобы справиться с дурнотой. Смотрел, как мать ушла в дом, ходила по комнате. Успокаивался, потому что отсюда окошко с матерью можно было не воспринимать как настоящее. Можно было думать, что это кино. Картинка, телевизор. Посыпался дождик.

Мимо вдруг пробежал кто-то, вслед ему неслись крики, угрозы. Бежавший развернулся на полном ходу, подскочил к Сергею: это был Немчинов. Узнал:

— Cepeгa?! Беги! — И побежал дальше. Пшеничный постоял секунду и рванулся за ним.

Они завернули за угол, Немчинов остановился, выглянул:

— Все, оторвались! — Отдышался, объяснил: — Я к своим пошел, идиот! — Засмеялся счастливо. — Здрасьте, говорю, как дела? А пахан: «Кто такой?! Документы!» А я забыл: кассу-то ограбили, они сегодня все бандитов боятся. Я говорю: «Ты чего, мужик, может, я корреспондент». А он за топор — и за мной! Оба живы — и пахан, и мама. И я, маленький, бегаю… — Опять посмеялся счастливо. — А ты у своих был? Тоже грушовский? Надо же! Ну, думай, что делать. Надо устраиваться, а то родной отец в ментовку сдаст…

Они пошли вперед по улицам. Немчинов говорил на ходу:

— А представляешь, в войну бы попали? Поживем, да? Познаем прошлое родной страны. А психологи в сорок девятом были? Можно пожениться на ком-нибудь…

Утро

Сергей сидел в комнате, где спали под солдатскими одеялами на кроватях пять человек. Оглядывал спящих. Встал, опорожнил полную банку окурков, открыл окно. За рекой поднимались по отлогому берегу одноэтажные домишки, слышалось пение петуха. На востоке светлело. По дороге бежал кто-то: это был отец Сергея, молодой, встревоженный, с громоздким свертком в руках. В Грушовке кто-то кричал долго, истошно.

Отец

Отец Сергея, еще не отдышавшись от беготни и страха за жену, выговаривал ей, как ребенку, пытаясь запугать по-настоящему:

— Убьют, да!.. Застрелят, зарежут и концов не найдут! Чтобы каждого шороха боялась!.. Еще раз калитка будет открыта, я в дом не войду! Будешь жить одна и растить одна. Совсем меня не любишь. Не ждешь! Не думаешь!

«Не ждешь» проняло. Мать опустила вниз уголки рта, и лицо, только что бывшее хитрым от счастья, что муж здесь, как она и ждала, стало унылым и донельзя обиженным.

Он обнял, прижал к себе. Молчал, гладил ее по волосам, гладил живот.

— Глупая у нас мамка.

Мать притихла от ласки, и отец доиграл, чтобы примириться совсем:

— Как слышим? — Приложил ухо к животу. — Прием!

Взошло солнце.

Велосипед

Сергей спал.

Жилистый парень в голубой майке колдовал над его босыми ногами, осторожно пристраивая между пальцев слежавшуюся вату из матраса.

Никто в комнате не обращал на него внимания. Укладывали чемоданы, вещмешки. Щуплый паренек лет семнадцати лежал на кровати, натянув одеяло до носа и, казалось, один не одобрял происходящего.

«Рукодельник» отошел на шаг, оценил работу. Теперь все отвлеклись от дел, смотрели, что будет дальше…

— Пошел! — приказал лысый незаметный мужик, его послушались, ушли. Парень запалил фитильки. Сергей вскинулся и в ужасе засучил ногами, пытаясь избавиться от боли. Побежали-побежали, парень сторонне наблюдал за тем, как Сергей попробовал руками вытащить вату, ожегся, плеснул на ноги воду из чайника. И зашелся от боли: в чайнике был кипяток. Процедил сквозь зубы: — Кто это сделал?

Парень вышел, треснув дверью.

Сергей стоял посреди комнаты в луже воды, жалкий, беспомощный.

— Фашисты они! — вдруг разъярился паренек, соскочил с кровати. — И рвачи к тому же! Двенадцать тысяч заломили за восстановление площадки и орут: «Обещал — плати! Пашу как негра!» А сами при немцах работали! И над человеком издеваются! Больно?

— Больно, — огрызнулся Сергей.

— Ничего, — сказал паренек, — меньше народу, больше кислороду. Федя, — подал руку. — Будем вдвоем держаться. На шахте-то не были еще?

Федя

Сергей с Федей шли к шахте. Сергей прихрамывал. Навстречу вышла группа шахтеров с черными лицами.

— К нам надолго? — спросил Федя.

— Посмотрю.

— Вы на них не обращайте. Из-за таких никому доверия нет. Людей на шахте не хватает, а им недоплатили! Как будто другие ослы за зарплату работать! Уголь стране нужен позарез. Я тут полтора года, полторы тысячи на книжке. Мать у меня в деревне бедствует с невесткой. Братан на войне погиб, двое малых осталось. А я решил: грошей накоплю и женюсь на невестке.

— А день какой сегодня?

— Воскресенье. Сергей остановился:

— А куда же мы идем?

— В шахту, — Федя удивился, — «День повышенной добычи».

Вот мы и дома

Спускались в клети, лязгающей металлом.

— Сначала тоже шахты боялся, — посмеялся Федя. Помолчали.

— Посвящается в шахтеры! — Федя поднял над головой Сергея лампу, подержал. — Аминь!

Помолчали еще.

— Как думаешь, война с Америкой будет? — спросил Федя. Сергей не понял сразу, потом ответил:

— А… Нет.

Федя удовлетворился ответом.

Едва успели выйти, откатчицы ловким броском подали в клеть вагонетку с углем.

Сергей рассматривал без энтузиазма сырое пространство квершлага — горизонтального тоннеля, ведущего от рудничного двора к пласту.

— Зачерпнул? — засмеялся Федя. — Снимай. Сергей разулся, вылил воду.

— Высохнет, а дальше к забою теплее. А спиртного шахта не любит, за двадцать метров разносит запах по выработке. Никогда не пей перед спуском.

Они снова тронулись. Федя вращал лампой, ее лучом, будто рукой, ощупывая стены. Скрылись в темноте. Из темноты доносится голос Феди:

— Шахта-то дореволюционная еще.

Федин фонарь высвечивает Сергея. Тот поежился. Штрек был намного уже квершлага, при неровном свете ламп деревянные крепления походили на ребра окаменевшего чудовища, порода — высохшие бока. Казалось, что бока, ссыхаясь, жмут на ребра, и те под давлением ломаются, как спички, затрудняя проход людям. Сергей направил свет под ноги, боясь споткнуться об осыпавшуюся породу.

Что-то липкое и мягкое шлепнулось по его лицу. Он вскрикнул, отпрянул назад, чуть не сшиб с ног Федю. Под верхним бревном крепления свисала, качаясь, мохнатая седая груша величиной с голову. Федя сорвал ее и смял в руках.

— Шахтная плесень. Если в мире ничего не лишнее, то и ее когда-нибудь используют. Про пенициллин слыхал?

— Читал.

— Чудеса, говорят, делает. Чуешь, сухо стало? А тишина, а воздух? Так и хочется вздремнуть трошки.

— Лава близко? — Сергею стал поднадоедать Федин энтузиазм.

— Та под нами, вот и лаз, — Федя ткнул пальцем в небольшое темное пятно в правой стороне штрека и приник к отверстию, — угольком отдает. Сидай, передохнем перед спуском.

Сели.

— Не страшно? — спросил Федя. Сергей пожал плечами.

— В лаве хуже, клетки семьдесят на семьдесят сантиметров. Узко, — высморкался, — зато дороги из лавы широкие. Потому что в забое человек поставлен лицом к природе, легче проявить себя. С виду неказистый перед громадиной, а обязательно выходит победителем. — Расправил худые плечики. — А наколенники я тебе из автомобильной резины сделаю.

— Зачем? — удивился Сергей.

— Так колени до костей сотрешь, — теперь удивился Федя наивности товарища.

Шум падающего угля приближался, сливался с приглушенными ударами молотка. Федя одним рывком поднялся на два крепления, вдоль шланга со сжатым воздухом. Сергей — за ним.

Видна была только часть забоя. Можно было разглядеть в темноте спину человека. Пыхтя и нажимая всей грудью на рукоятку молотка, забойщик вгонял зубок в толщу пласта. На корточках, на стойке, он был похож на большую черную птицу, примостившуюся на обглоданном суке. По мере продвижения зубка приподнимался и точно расправлял крылья, готовясь взлететь.

— В добрый час уголек добывать! — Федя приподнял лампу. Мастер не обернулся. Федя смущенно перебирал руками по стойке:

— Бухарев. Лучший забойщик. Зубки личным способом закаливает.

От груды отделился и осыпался вниз порядочный кусок. Потом последовал второй, выработка на глазах ширилась.

В новом уступе света не было. Федя осветил лампой рабочее место:

— Вот мы и дома! — И на черном от угольной пыли лице появилась ослепительная улыбка.

Нечаянная радость

— Инженер?! Горняк?! — кричал Тюкин, большой тучный мужчина с длинными залысинами на голове. — К нам?!