Дэвид Николс - Вопрос на десять баллов Страница 4

Следующая вещь – папин вельветовый пиджак. Я разглаживаю его на кровати и аккуратно складываю рукава на груди. Спереди на нем небольшое чайное пятно, которое я посадил пару лет назад, когда совершил ошибку – надел его на школьную дискотеку. Знаю, это слегка ненормально, но мне казалось, что это хороший жест, нечто вроде дани памяти. Наверное, надо было сначала спросить у мамы, потому что, когда она увидела меня перед зеркалом в папином пиджаке, она издала пронзительный крик и швырнула в меня чашку чая. Когда она наконец поняла, что это всего лишь я, она разрыдалась, упала на кровать и проплакала полчаса, что было очень хорошим разогревом перед вечеринкой. Когда мама успокоилась и я ушел на дискотеку, у меня состоялся следующий разговор с моей возлюбленной-на-всю-жизнь той недели Джанет Паркс:

Я: Медленный танец, Джанет?

Джанет Паркс: Прекрасный пиджак, Брай.

Я: Спасибо!

Джанет Паркс: Откуда он у тебя?

Я: Это папин!

Джанет Паркс: Но разве твой папа не… умер?

Я: Ага!

Джанет Паркс: Так ты носишь пиджак покойного отца?

Я: Точно. Так что насчет танца?

…Тут Джанет прикрыла рот рукой и медленно удалилась в угол, где стояли Мишель Томас и Сэм Добсон, начала шептаться с ними и показывать на меня пальцем, а после вечеринки ушла домой со Спенсером Льюисом. Но я не затаил злобу после того случая, ничего подобного. Кроме того, в университете ни одна из этих историй уже не будет иметь значения. Никто, кроме меня, не будет этого знать. В университете это будет всего лишь неплохой вельветовый пиджак. Я складываю пиджак и убираю его в чемодан.

Мама входит, потом стучит, и я поспешно закрываю чемодан. У нее и так был заплаканный вид, ей только папиного пиджака не хватает, чтобы разреветься. В конце концов, она взяла отгул на полдня, чтобы как следует выплакаться.

– Уже почти собрался?

– Почти.

– Возьмешь с собой сковородку для картошки?

– Нет, мам, без нее обойдусь.

– А что же ты тогда будешь есть?

– Люди питаются не только жареной картошкой, знаешь ли!

– Только не ты.

– Хорошо, может, я начну. В любом случае, всегда можно приготовить картошку в духовке. – Я оборачиваюсь и вижу, что она почти улыбается.

– Тебе еще не пора?

До поезда уйма времени, но мама думает, что путешествие на поезде – это что-то вроде полета на международном авиарейсе, поэтому регистрироваться надо часа за четыре до отправления. Вообще-то, мы никогда не летали на самолете, но меня все равно удивляет, как это мама не заставила меня сходить сделать прививки.

– Выхожу через полчаса, – отвечаю я, затем наступает тишина.

Мама что-то бормочет, слова застревают у нее в горле, а это значит, что вот-вот прозвучит старая песня о том, как папа гордился бы мной, или что-то в этом роде, но она решила приберечь эту песню на потом, так что просто разворачивается и уходит. Я сажусь на чемодан и закрываю его, затем ложусь на кровать и осматриваю свою комнату в последний раз – такой момент, что если бы я курил, то непременно закурил бы.

Я не могу поверить, что это происходит со мной на самом деле. Вот она, независимая взрослая жизнь – то, что я чувствую сейчас. Разве сейчас не время для какого-нибудь ритуала? В определенных далеких африканских племенах затеяли бы по такому случаю невероятный четырехдневный обряд инициации, включающий нанесение татуировок и употребление сильнодействующих галлюциногенных наркотиков, извлеченных из древесных лягушек, а старейшины деревни натерли бы мое тело кровью обезьян. Но здесь обряд инициации – это всего-навсего три пары новых трусов и упаковывание пухового одеяла в пакет для мусора.

Когда я спускаюсь вниз, то вижу, что мама собрала для меня вещи: два огромных короба, в которых поместилась бо́льшая часть нашей домашней утвари. Не сомневаюсь, что и сковородка для картошки тоже лежит там, искусно спрятанная под полным сервизом для ужина, а еще тостер, который я спер в «Эшворт электрикалз», чайник, брошюра «Восхитительные блюда с фаршем», а также хлебница с шестью сдобными булочками и батоном «майти уайт». Здесь есть даже терка для сыра, хотя мама прекрасно знает, что я не ем сыра.

– Мама, да мне все это барахло не утащить, – говорю я, так что символичные и трогательные последние минуты моего детства потрачены на перебранку с матерью: «нет, мне не нужен венчик для взбивания яиц; да, там будет гриль, чтобы приготовить тосты; да, мне нужен магнитофон вместе с колонками», – и когда переговоры наконец завершены, остаются чемодан, рюкзак со стереосистемой и книгами, два баула с одеялом и подушками и, по настоянию мамы, бесчисленное количество кухонных полотенец.

Наконец пришло время уходить. Я очень настаиваю, чтобы мама не провожала меня до станции, потому что так мне кажется более эффектно и символично. Я стою на пороге, пока она роется в сумочке и торжественно вкладывает мне в руку десятифунтовую банкноту, сложенную в несколько раз, так что она напоминает маленький рубин.

– Мама…

– Бери-бери.

– Со мной все будет в порядке, не волнуйся.

– Давай иди. Позаботься о себе сам.

– Позабочусь…

– Постарайся как можно чаще есть свежие фрукты, хоть по чуть-чуть…

– Постараюсь…

– И… – Вот оно. Она сглатывает и говорит: – Ты же знаешь, твой папа гордился бы тобой, правда?

Я быстро целую маму в ее сухие сморщенные губы и короткими перебежками как можно быстрее бегу на станцию.

В поезде я надеваю наушники и слушаю специально записанную подборку абсолютных хитов Кейт Буш, моих любимых песен на все времена. Это довольно хороший сборник, но дома у нас нет настоящей хай-фай системы, поэтому посреди песни «The Man with the Child in His Eyes» можно услышать, как мама кричит с первого этажа, что котлеты готовы. Я с важным видом открываю новое издание «Королевы фей» Спенсера, которую мы будем проходить в первом семестре. Мне нравится думать, что я вполне хороший читатель, непредвзятый, открытый всему новому и все такое прочее, но этот опус кажется полным бредом, поэтому я убираю «Королеву фей», осилив всего восемнадцать строк, и вместо чтения концентрируюсь на Кейт Буш, глядя, как мимо меня проносится английская сельская местность, и на старании выглядеть задумчивым, сложным и интересным. У меня есть большое окно, четыре сиденья и столик, который полностью в моем распоряжении, банка кока-колы и упаковка «Твикс», и единственное, что могло бы сделать мою жизнь лучше, – это если бы привлекательная женщина вошла в вагон и села напротив меня и сказала что-нибудь вроде: «Извините, не могла не заметить, что вы читаете „Королеву фей“. Вы, случайно, не едете сейчас в университет изучать английскую литературу?» – «О да, конечно», – ответил бы я. «Это прекрасно! Не возражаете, если я присоединюсь к вам? Кстати, меня зовут Эмили. Скажите, а вы знакомы с творчеством Кейт Буш?»

И я веду такой утонченный, изысканный и остроумный разговор, и между нами такая почти осязаемая сексуальная наэлектризованность, что к тому времени, как мы подъезжаем к станции, Эмили наклоняется ко мне, наваливаясь на столик, и, жеманно покусывая пухлую нижнюю губу, говорит: «Послушай, Брайан, мы едва знакомы, и я еще не говорила раньше такого мужчинам, но, может, мы могли бы пойти… в отель или еще куда-нибудь? Просто дело в том, что я вряд ли смогу долго бороться с желанием…», и я молча соглашаюсь с усталой улыбкой, словно говоря: «Почему это происходит со мной каждый раз, как я сажусь в поезд?», беру ее за руку и веду в ближайший отель…

Подождите минуточку. Для начала, что мне делать с моим багажом? Не могу же я заявиться в отель с двумя черными баулами, правда? А ведь за отель нужно еще и платить. Деньги, заработанные летом, ушли на оплату жилья, а чек со стипендией должен прийти только на следующей неделе. Хотя на самом деле я еще ни разу не останавливался в гостинице, но знаю, что это будет недешево – сорок, может, пятьдесят фунтов, – и давайте посмотрим правде в лицо, все дело будет длиться минут десять, если повезет – пятнадцать максимум, и я не хочу, приближаясь к моменту экстатического сексуального кризиса, волноваться о том, сколько денег мне пришлось потратить. Полагаю, Эмили может предложить заплатить пополам, но мне придется отказаться, а то она подумает, что я дешевка. Но даже если она настоит, а я соглашусь, ей придется дать мне наличные в руки, и независимо от того, сделает ли она это до или после того, как мы позанимаемся любовью, это обязательно лишит нашу встречу определенной меланхолии и сладко-горькой страсти. Сочтет ли она меня за чудака, если я останусь в отеле, чтобы по максимуму воспользоваться удобствами номера? «Дорогая Эмили, наше соитие было прекрасным и необычайно пикантным. А теперь не поможешь ли запаковать полотенца в рюкзак?» И кстати, разве это хорошая идея – прыгать в постель с девушкой, с которой собираешься учиться? Что, если сексуальное напряжение между нами помешает учебе в университете? На самом деле, может, это и не очень хорошая идея? Может, мне нужно немного подождать, пока я не узнаю Эмили чуть получше, и только после этого вступать с ней в сексуальные отношения. И к тому времени, когда поезд подходит к станции, я чувствую огромное облегчение оттого, что Эмили – всего лишь плод моего воображения.