Фархад Агамалиев - Старый причал Страница 9

Непобедимый петух Исы валялся на сырой земле, срамно разбросав голенастые ноги.

— Ты что, мерзавец, сделал?! — дрожащим шепотом подступил к Салману Иса. — Зачем птицу убил? — И вдруг закричал голосом, полным отчаяния: — Что же вы, сволочи, все кругом убиваете, все пачкаете, все поганите?!

Иса пошел на Салмана с кулаками. А эхо его крика все раскатывалось но реке.

Салман коротко стукнул его по голове. Паромщик упал без звука.

Паром медленно удалялся от берега. Салман, стиснув зубы, неумело управлял его движением.

Иса, застонав, с трудом поднялся на колени. Поглядев на далекий паром с едва сереющим пятном «Волги». Встал на ноги, заковылял к ящику возле причала, пошарил в нем, достал топор. Шагнул к блоковому механизму, из всех сил прижал к деревянной балке толстенный направляющий канат и перерубил его несколькими сильными ударами.

Паром па середине реки дрогнул, словно споткнулся, потом медленно начал разворачиваться вокруг оси, подчиняясь силе стремительного течения.

Салман метался по скрипящим доскам, а паром, вращаясь, все быстрее несся вниз по реке.

«Икарус» мчался по шоссе.

Лейла-ханум сидела с осунувшимся лицом, неподвижно смотрела в одну точку перед собой. Муса Лятифович рядом с ней полуприкрыл веки.

Лейла-ханум повернулась к мужу:

— Ты ужасный, равнодушный человек. Разве ты отец? Почему ты ничего не сделал, чтобы оставить ребенка в городе? Мой бедный мальчик!.. У всех дети дома остались, а моего зарезали в этой проклятой… — Не договорив, Лейла-ханум заплакала.

— Успокойся, все обошлось. Сказано тебе, что все самое трудное позади. Эмин поправляется, — отозвался, не меняя позы, Муса Лятифович.

— И ты уже успокоился? Камень бы упал на тот день, когда я тебя узнала!

Муса Лятифович вздохнул, тяжело поднялся с сиденья.

— Вы не могли бы поменяться со мной местами? — обратился он к молодой женщине. — Очень вас прошу, что-то меня там укачало…

Ильяс-киши, в накинутом на плечи белом халате, осторожно открыл дверь и вошел в палату. Эмин спал, глубоко и ровно дыша. Амина дремала у его изголовья, уронив голову на грудь. Открыла глаза, разбуженная звуками шагов.

— Тс-с! — приложил палец к губам Ильяс-киши. Он поглядел на дочь долгим взглядом: — Уже утро, иди домой. Тебе выспаться надо.

Ильяс-киши тихо, стараясь не шуметь, выкладывал из авоськи фрукты.

Прошло время, пока Эмин открыл глаза.

— Где Амина?

— Ты уж прости, сынок, но я ее отправил домой. Устала она. Я побуду с тобой, все сделаю, что надо.

— Да я себя прекрасно чувствую! — воскликнул, окончательно просыпаясь, Эмин. Ои стал выбираться из-под одеяла и прикусил губу от боли. — Валяться надоело. Что нового?

— Да как тебе сказать. Народ в селе волнуется, будто в тихую воду камень бросили. Забрали Агамейти и Керима. Все на Салмана валят: он их с пути сбил и прочее. А тот пропал. В море рыбаки поймали перевернувшийся старый паром. А Салман вместе с машиной сгинули. Может, утонул, сильный шторм был тогда, говорят… А Иса требует, чтобы его в Сибирь отправили.

— Понятно. А где председатель?

Ответить Ильяс-киши не успел. Отворилась дверь, и в палату вбежала Лейла-ханум. Следом вошел Муса Лятифович.

— Бедный мой мальчик! — бросилась Лейла-ханум к Эмину. — Что они с тобой сделали?! Бессердечные люди! Почему сразу не сообщили мне?

— Это я просил, мама, — улыбнулся Эмин, целуя мать. — Не надо плакать, все уже позади. Обнимемся, папа.

— Я как знала, я плохой сом в этот день видела, — причитала Лейла-ханум. — Сильно болит? Ну ничего, ничего. Врач сказал, что тебя уже можно перевозить. Сейчас же возьмем тебя домой, подальше от этих страшных мест, от этих убийц…

Ильяс-киши поднялся с места, подошел к молчавшему Мусе Лятифовичу:

— Выйдем, пусть они поговорят.

Они вышли в больничный садик, сели на скамейку под деревом.

— Почему это произошло? — спросил Муса Лятифович.

— Почему? — переспросил Ильяс, внимательно глянув на Мусу Лятифовича. — Я думаю, потому, что вы его так воспитали.

Муса Лятифович в задумчивости поднял усталые глаза, чуть улыбнулся уголками губ:

— Спасибо. Только не надо этого говорить моей жене.

Пришла осень, дождливая, ветреная прикуринская осень. На реке догоняли друг друга крупные мутные волны, с деревьев облегали последние листья.

Утром Эмин выписался из районной больницы. За оградой его ждал красный «Москвич» председателя.

Шофер вел машину, что-то всю дорогу насвистывая. Эмин в задумчивости глядел в окно.

У въезда в село Эмин тронул водителя за плечо:

— Останови.

Он шел по селу. Раскланивался с людьми, отвечал на приветствия. Он дошел до дома, взошел на крыльцо, толкнул дверь. На пороге потянул носом воздух:

— Эй, тут, кажется, долму готовят?

В прихожую вышла Амина:

— Приехал…

Он шагнул вперед, взял ее за плечи, обнял и стал жарко целовать глаза, губы, плечи…

— Что ты делаешь, что ты делаешь, — слабеющим голосом шептала она. — Ты с ума сошел, сейчас кто-нибудь войдет… Ну, постой, надо дверь закрыть…

Уже и зима пришла в эти края — кружится первый мелкий снежок, красит белым цветом поля, дома, сельские проулки…

Был глухой вечер. Под навесом, во дворе базы механизации, при неярком свете фонарем Эмин и Халида возились с огромным старым насосом. Дело шло к концу, закручивали последние гайки на корпусе.

— Ну, ты прямо двужильный, механик, — выпрямилась Халида. — Давно я так не работала. Думаешь, будет крутиться?

— Обижаешь, Халида, — ответил Эмин. — Насос — дело нехитрое, не то, что лошадь подковать.

И засмеялись оба.

Эмин подошел к щитку, чуть помедлив, включил рубильник. Заурчал, мгновенно набирая обороты, мотор насоса.

— Слушай, а ведь работает, а? — крикнула, перекрывая шум, Халида.

Эмин молча подмял вверх большой палец.

Во дворе появился Омароглу. Подошел к ним, послушал, как работает насос.

— А где кожух достали? — спросил председатель.

Эмин опустил рубильник. Мотор постепенно стих.

— Точно говорят в народе: если богатый человек с обновкой, все поздравляют. Если бедный — обязательно спросят, где взял. Халида, спасибо ей, сделала кожухи лучше заводских.

— А где я возьму деньги сверхурочные вам платить? — смущенно улыбаясь, спросил Омароглу.

— За деньги, председатель, я в такой собачий холод не стала бы здесь возиться, — нахмурилась Халида. — Ладно, я пошла домой.

Они проводили взглядом ее рослую фигуру.

— Что, механик, совсем уже не уважаешь меня?

— Я думаю, ты сам себя меньше стал уважать, — негромко отозвался Эмин. — Ты ведь не боязливый человек, а тут по течению поплыл. А надо было действовать, доказывать, что нельзя сразу свертывать табак и овощи… Да ты сам все понимаешь…

— А ты думаешь, очень легко действовать? Или ты думаешь, Сабит Омароглу за место свое боится? Я крестьянин, погонят с председателей — лопату везде найду.

— Лопата здесь ни при чем. Ты руководитель и, прости, отвечаешь не только за себя. Начинать здесь надо было с мертвых земель.

И снова настало лето. Жаркое светило солнце. На реке с веселым визгом целыми днями напролет плескалась деревенская детвора.

На полях, сколько хватало глаза засаженных виноградом, шла напряженная работа. Крестьяне поднимали лозу на шпалеры, подрезали ее, вскапывали междурядья.

Ильяс-киши ходил по междурядьям, присматривался к работе, иногда подправлял лозу, подвязывал.

На середине плантации столкнулся с председателем.

— Ну что скажешь, Ильяс-киши, ведь все принялись!

Ильяс-киши задумчиво тронул лозу, помолчал, потом отозвался:

— Э-эх, Сабит, если бы можно было сразу шагнуть на четыре года вперед. Трудно придется, сыпок, очень трудно.

Амина спала в своей комнате. Разбудил ее какой-то шум. Она встала, подошла к окну, шире распахнула его.

Откуда-то со стороны реки доносился постепенно нарастающий шум. Амина быстро натянула па себя платье и выскочила из комнаты.

Ильяс спал на эйване. Амина наклонилась к нему, тронула за плечо:

— Проспись, что-то происходит па реке. Кажется, вода поднимается…

Река взбесилась. В предрассветной мгле было видно, как бурливая мутная вода несет какие-то обломки, вырванные деревья, мусор. На самой стремнине крутило пустую лодку. Началось наводнение. Вода стремительно прибывала.

Люди, всей деревней вышедшие на берег, молча отступали перед разливающейся рекой.

А она уже затопила старый паромный причал, чуть ли не до половины скрыла ветхий домишко, чахлый прибрежный кустарник. И поднималась все выше, дальше, подбиралась к полям…

Тут сила реки словно бы пошла на убыль. Мрачный как туча Омароглу шлепал в высоких резиновых сапогах по воде, замеряя в разных местах уровень воды.