Валерий Гаркалин - Катенька Страница 10

Первую сессию нам назначили на январь-февраль 1985 года. Мы вошли в большую аудиторию ГИТИСа на Таганке. Сегодня она в основном используется как репетиционный зал и для показа курсовых спектаклей, а тогда несла в себе не только эти, но и все возможные функции, включая и функцию учебного класса. Здание на Таганке было передано ГИТИСу недавно, и всё оно состояло из неотремонтированных коммунальных квартир, откуда выселили жильцов. В общем, тотальная разруха, символизировавшая нечто, происходящее в самом государстве. Нам представили нашего мастера, каковым оказался народный артист тогда ещё РСФСР Вячеслав Анатольевич Шалевич. Мы были поражены внезапно свалившимся на нас открытием, но и он был явно смущён увиденным. Уже позже мы узнали, что Иоаким Георгиевич Шароев пригласил Шалевича на разговор, который вылился в нечто, после чего ничего не подозревавший Вячеслав Анатольевич вынужден был принять на себя руководство курсом. Мы же получили замечательного мастера, который оказался не только прекрасным педагогом, благороднейшим человеком, но и очень нами любимым, что для людей взрослых было не менее важно, чем остальные его выдающиеся человеческие и профессиональные качества. Каким способом, кроме любви и полного доверия, мог бы он добиться того, что вполне состоявшиеся (а многие — знаменитые) люди добровольно превратились в юных студентов, прошедших обучение с нуля, не боясь потерять перед мастером и соучениками годами наработанное реноме и звёздный статус?

Вторую сессию нам назначили на конец весны 1985 года. За прошедшие с первой сессии пару месяцев в стране многое изменилось. То есть сменился Генеральный секретарь ЦК КПСС. На место «работавшего от сети» Константина Устиновича Черненко пришёл Михаил Сергеевич Горбачёв, по тем временам молодой и энергичный. Понятно, что мы даже близко не могли предположить, чем это всё закончится, но наблюдали за ещё слабыми изменениями с нескрываемым интересом. Отражалось это и на учебном процессе. Вернее, на выборе материалов для курсовых спектаклей. Например, одна из таких работ вся состояла из текстов ведущих публицистов второй половины 80-х и значительно опережала то, что тогда происходило в стационарных театрах. Мы становились популярными, на наши курсовые показы приходили зрители, что было не особо характерно для отделения эстрады ГИТИСа.

А для меня важно было и другое. Меня как-то очень хорошо (с профессиональной точки зрения) приняли соученики и наш мастер Вячеслав Анатольевич. Я не только начал играть на курсе ведущие роли, но и мои коллеги постоянно обращались ко мне за советами, приглашали играть в их самостоятельных отрывках. Да, моё положение лидера в Людях и куклах было для меня уже вполне привычным и практически незыблемым, но оно зарабатывалось годами тяжёлой пахоты. Мы стартовали все вместе практически детьми, и я был один из самых старших в ансамбле. В институте же меня окружали сплошь звёзды, люди не просто талантливые, но добившиеся успеха и признания каждый в своём жанре. И утверждать себя перед ними необходимо было на очень коротком временном отрезке. Ведь вся сессия длилась всего месяц, за который требовалось выбрать литературный материал, отрепетировать его, довести до ума, показать кафедре и получить оценки. Времени на раскачку практически не было, и доверие ко мне на курсе говорило прежде всего о признании моих профессиональных навыков. Понятно, что мне это льстило. Я доказывал свою профессиональную состоятельность прежде всего самому себе уже на совсем ином уровне.

Радость от повторного студенчества подкреплялась ещё большим счастьем от общения с семьёй. Я стал «кормящим отцом», гулял с Никусей, кормил её, читал ей сказки, в общем, воспитывал, как мог. Эта новая для меня роль никак не тяготила меня, а наоборот заполняла целиком, придавая моему существованию определённую осмысленность. Только безработица моя затягивалась. Я, конечно, что-то делал, руководил какими-то студенческими театральными кружками, иногда ездил на гастроли со своим бывшим коллективом, но реально моя занятость была минимальной. Я обзвонил практически все театры Москвы, но везде с разной степенью вежливости мне отказали. Вернее, объяснили, что артисты им не требуются, поэтому тратить время на просмотр меня они не считают целесообразным.

Образцов

Самым естественным в моём положении было пойти в театр под руководством Сергея Образцова, что я и пытался проделать неоднократно. Но оказалось, что Сергей Владимирович затаил на нас огромную обиду. Когда я приходил на прослушивание, он делал вид, что не знаком со мной, требовал, чтобы я подробно рассказывал, где учился, где работал, кто был руководителем моего курса.

Образцов был великолепным актёром, и каждый раз складывалось впечатление, что он действительно видит меня в первый раз. Конец всему этому положила его дочь, артистка того же театра Наталья Сергеевна Образцова. Перед очередным прослушиванием она подошла к отцу и сказала ему, что некрасиво обижаться так долго и разрушать молодую семью. Сергей Владимирович опять же изобразил крайнее изумление и сделал вид, что не понимает о какой семье идёт речь. Наталья Сергеевна тоже была артисткой не из последних и, изобразив безумную страсть, рассказала, что Валера — Катенькин муж, у них маленькая дочка, и будет неправильно, если ему опять придётся куда-нибудь уезжать.

Обида обидой, но перенести обвинение в нечуткости театральный классик не мог, тем более что к моему профессиональному уровню никаких претензий у него не было ещё со времён Гнесинского училища. Опять же Катеньку в театре все очень любили, включая самого Сергея Владимировича. И на сей раз я успешно прошёл прослушивание и почти через десять лет наконец был повторно зачислен в труппу Театра Образцова.

В том, что в наших взаимоотношениях решающую роль играла именно обида, я удостоверился очень быстро. Меня почти сразу ввели на роль Аладдина в одном из самых легендарных образцовских спектаклей, не сходившем с афиши многие десятилетия. За все эти годы Аладдина играли только несколько актёров, среди которых был великий Зиновий Ефимович Гердт. Если бы Образцов не считал меня достойным, он никогда бы не позволил мне сыграть одну из классических ролей своего репертуара. К тому же для него это была прекрасная возможность проверить, чего я стою на самом деле. Провал позволил бы ему отказаться от моих услуг навсегда, объяснив всем и себе в том числе, почему он так долго тянул с моим зачислением в штат театра, успех же продлевал жизнь его любимого детища.

Не знаю, возможно, он был по-своему прав. С позиций нынешнего возраста и уже многолетнего опыта преподавания я могу его понять. Всё же мы совершили по отношению к нему некое предательство. Он в нас поверил, а мы ушли в поисках лучшей жизни, пусть и творческой. В подобных случаях у всех своя правда, и какая из них ближе к истине, не знает никто. Хотя, должен признаться, что ежели бы всё повторилось вновь, я скорей всего поступил бы точно также. Только, возможно, подошёл бы к Сергею Владимировичу и постарался объяснить ему свою позицию. Понял бы он меня, согласился бы, кто знает? Но обижать немолодого, да ещё и выдающегося человека уж точно не стоило. Впрочем, и не выдающегося — не стоило.

Конец людей и кукол

Я очень благодарен судьбе, что с Людьми и куклами прошёл период студийности, который мне кажется необходимым для успешной актёрской судьбы. Обычно молодой артист, заканчивая училище, приходит в репертуарный театр с его устоявшимися нравами, системой актёрской иерархии, годами ждёт там ролей, профессионально дисквалифицируясь, теряя веру в себя, и в лучшем случае вводясь за несколько репетиций в спектакли, давно потерявшие всякие художественные достоинства. Студийность же даёт возможность широкого эксперимента, проб и ошибок, поисков своего места в искусстве. Так некогда ворвался в театральную жизнь театр-студия Современник (да и любимовская Таганка), сразу заявив о себе во весь голос. Они на десятилетия стали кумирами, а большинство их актёров оставили ярчайший след в российском театральном искусстве и кинематографе.

Ансамбль Люди и куклы окончательно прекратил своё существование, вернее, влился в труппу Московского театра кукол, а Леонид Абрамович Хаит стал главным режиссёром нового образования. Но я даже не стал предпринимать попыток вернуться в некогда родной коллектив.

Что-то безвозвратно ушло. Несмотря на самые тёплые и дружеские отношения с Хаитом, я уже не верил в возможность творческого роста там. В одну и ту же воду не только нельзя было заново войти, но и совсем не хотелось. Вероятно, обучение в ГИТИСе окончательно убедило меня в том, что я всё же актёр не кукольного театра, а драматического, и всё, что связано с древним и прекрасным искусством кукольников, у меня в прошлом. При этом самому факту своего десятилетнего служения театру кукол я несказанно рад. Это очень острое, предельно гротесковое искусство неимоверно много мне дало для понимания театрального действа вообще, природы актёрского существования, принципиального отличия реализма театрального от жизненной реальности. Именно в театре кукол я понял, что такое партнёрство на сцене, когда одну роль одновременно играют сразу несколько актёров, потому что вести сложную куклу самостоятельно попросту невозможно. Там же я познал, что такое ансамбль единомышленников. Не было бы этого этапа моей жизни, не исключено, что я не состоялся бы как актёр вовсе.