Михаил Ульянов - Марков Сергей Николаевич Страница 19

«Миша всегда пытался уходить от однозначного решения, никогда не боялся быть на сцене неприглядным, предстать в невыгодном для себя и даже в отрицательном свете, что является, безусловно, свидетельством таланта, — рассказывала мне Галина Львовна Коновалова, давняя, ещё с военных времён, подруга Аллы Петровны, бессменная заведующая труппой Театра Вахтангова. — Они и с Рубеном Николаевичем Симоновым, когда тот ставил последний свой спектакль, „Варшавскую мелодию“, спорили до хрипоты, весь театр дрожал. Михаил Александрович всё время пытался свой образ разнообразить, усложнить и почти отрицательным сделать, а Рубен Николаевич видел его в конфликте хорошего с отличным… Когда Ульянов работал Антония в спектакле „Антоний и Клеопатра“, прошёл слух, что на Арбате одна пожилая дама продаёт портрет Наполеона очень хорошего художника XIX века. И Миша попросил меня сходить разузнать, поторговаться. Дама оказалась из старой арбатской интеллигенции, вся утончённая, в шляпе с пером. Ну, стала я торговаться, уступите, говорю, чуточку, это же такой замечательный актёр хочет купить, Михаил Александрович Ульянов, у нас тут театр напротив… „Кто хочет купить?“ — насторожилась дама. Я повторила — мол, Митю Карамазова играл, Председателя… „Это тот, который Антония играет? — уточнила она таким тоном, что я поняла: ничего у нас путного с Мишей не получится. — Да он же не царём, не императором, не Цезарем сыграл Антония, а каким-то полотёром! Да я ему не то что уступить, ни за какие деньги не продам моего Наполеона! Вы поняли меня? Ни за какие, так и передайте!“ Я спускалась по лестнице, а на весь гулкий арбатский подъезд неслось сверху: „Полотёр!“ Когда рассказала ему о своём неудачном визите, он очень смеялся. А вообще Миша сам покупал живопись, например, разыскал и купил на каком-то развале картины замечательного художника Жуковского[5], любил многокрасочность, к чему и сам на сцене стремился».

— …И я всё-таки уверен, что самое существенное в актёрском деле — всегда петь своим голосом, — говорил Ульянов в Неаполе. — Пусть маленьким, но своим. Нет более жалкой картины, чем пыжащийся актёр, говорящий не своим голосом. На это так же тяжело и стыдно смотреть, как на подкрашивающихся стариков…

Не доехав до порта несколько сот метров, мы попросили Джакомо остановиться и, подарив наш джентльменский набор — матрёшку, октябрят-скую звёздочку с портретом Ленина в кружочке, палехскую шкатулку, — простились с ним, чтобы размять затёкшие в машинёнке ноги, пофотографировать.

По набережной Санта-Лючия бежали сверкающие от пота чернокожие морские пехотинцы в трусах. С утробным рокотом и рёвом проносились приземистые, будто вдавливаемые собственными немереными лошадиными силами в размякший асфальт «ламборгини», «феррари», мотоциклы; с оглушительным треском, давно утратив глушители, тащились, едва обгоняя пешеходов, мотороллеры сороковых — пятидесятых годов, времён знаменитых «Похитителей велосипедов» Витторио Де Сика и «Неаполя — города миллионеров» Эдуардо де Филиппо.

Я шёл с фотоаппаратом наготове чуть позади семейной группы. Утром на теплоходе нас предупредили о неаполитанских мотоциклистах, срывающих дамские сумочки, и Алла Петровна с Леной тщательно обмотали вокруг себя ремни сумок, а коренастый, набычившийся, натуживший плечи, как подростки на пляже, похваляющиеся мускулатурой, Ульянов, в солнечных очках, похожий на начальника службы охраны, следовал справа чуть позади, блокируя женщин от проезжей части и беспрерывно озираясь по сторонам.

Проходя мимо газетно-журнального киоска, я представил среди глянцевых обложечных красоток кричащий заголовок: «Маршал Жуков, спасая семью, бросается наперерез банде неаполитанских байкеров!» — и на всю страницу фотографию. Я столь живо всё это вообразил, что, когда дошли до трапа «Белоруссии» без приключений, почувствовал едва ли не разочарование.

После отхода судна из порта Неаполь на порт Генуя, расстояние между которыми, как напомнили по трансляции, составляет 334 мили, или 619 километров, бары музыкального салона и «Одесса» пригласили на коктейль дня «Джин Физ».

На коктейль дня мы не пошли, а сразу отправились на объявленный в Программе дня «капитанский ужин». И оказались с Ульяновым, облачившимся в свой клетчатый пиджак с золотыми пуговицами, в ресторане «Минск» первыми — наши дамы ещё «приводили себя в порядок» к ужину.

— Подавать? — подошла улыбчивая розовощёкая официантка Оксана. — Сегодня ушица, рыба всякая…

— Чуть попозже, Оксаночка. Женщин подождём, — улыбнулся в ответ Ульянов.

— Итак, Михаил Александрович, — тут же приступил я к «делу», — поиграв в театральной студии в Таре, потом в Омске, куда проводила вас мама, как вы говорили, с мешком картошки, на свой страх и риск вы отправились покорять Москву. Миллионы ваших сверстников жили по принципу «Где родился, там и пригодился», а вы отправились. Это что, чувство пути, о котором говорил Блок, вас толкало?

— Да ничего меня особо не толкало. Поехал… А без этого, возможно, и не сложилась бы жизнь. Могла бы выйти совершенно, так сказать, противоположная история.

— Например, могли бы спиться и давным-давно отправиться к праотцам?

— Этих примеров тьма. Но есть и другие. Вилли Вейнгер, москвич, еврей. Замечательный был парень, прекрасная семья. Я у них питался какое-то время, когда учился. После окончания Щукинского училища в 1950-м по распределению он уехал на три года в Иркутск. Стал там первым актёром, одним из лучших на периферии, народный артист, всевозможные премии… Он состоялся как творческая личность, счастливый человек! У меня бы, скорее всего, так судьба не сложилась. Я бы, наверное, попал под какое-нибудь влияние. Бог знает, куда утартало бы. Может, и спился.

— Aut Caesar aut nihil — или Цезарем или никем, как говорили римляне? А обратно смогли бы вернуться и, скажем, играть в Омском театре?

— Нет. В этом смысле мы, тайно уезжавшие оттуда, как бы сжигали за собой мосты. Потому что Самборская обратно уже никого не брала, считая отъезд в Москву изменой, предательством.

— А что за Самборская такая?

— Лина Семёновна. Замечательная личность! Увидев её, статную, величественную, как Екатерина Великая, я понял, что меня, небольшого такого крепыша-головастика, ни за что не примут. Но прочёл своего «Рыцаря бедного», которого выучил в сарае, убирая навоз, отрывок из «Мёртвых душ» о птице-тройке… И меня приняли. И помню, как плакал впервые в жизни, когда опозорился в роли Шмаги из «Без вины виноватые», — которого, кстати, и сейчас играю, вот кульбит судьбы… (Забегая вперёд о кульбите судьбы: последний раз в жизни Ульянов выйдет на сцену 29 января 2004 года в спектакле Театра Вахтангова «Без вины виноватые» в роли Шмаги. — С. М.) Тогда Самборская чуть по полу от хохота не каталась, глядя на мою игру. Когда я фразу произносил: «Ну и дальнейшее наше существование не обеспечено!..» — вся её царственная плоть сотрясалась от смеха. А я рыдал, сокрушался: конец, думал — я хуже, бездарнее всех!..

«Лина Семёновна Самборская своеобразная была дама, — вспомнит актриса Омского академического театра драмы Елена Аросева, сестра Ольги Аросевой. — Она в театр приезжала на лошадях и в коляске. Она была первой, кто углядел в молодом Мише талант. Любила его. Переживала, когда он уехал…»

Вообще Омск, где так любили гастролировать ещё в XIX веке великие Мамонт Дальский и Александра Яблочкина, традиционно щедр на театральные таланты: марсианского облика Владислав Дворжецкий, сыгравший с Ульяновым в «Беге» генерала Хлудова, головокружительная Любовь Полищук, «главный» голос российского телевидения Сергей Чонишвили, сын легендарного Ножери Чонишвили, самый популярный «мент» телесериалов актёр Юрий Кузнецов и многие, многие…

— …И каковы были ваши первые впечатления от столицы? Долго ощущали себя провинциалом? Ностальгия по Сибири не мучила? Вы столь пронзительно это чувство сыграли в образе генерала Чарноты из «Бега», что, уверен, и сами подобное испытали.