Зиновий Гердт - Гейзер Матвей Моисеевич "Матвей Моисеев" Страница 28

Прошло какое-то время, и Чичибабин написал стихи, в которых выразил свое отношение к Гердту:

По голосу узнанный в Лире, Из всех человеческих черт Собрал в себе лучшие в мире Зиновий Ефимович Гердт. …В присутствии Тани и Лили, В преддверье бастующих шахт. Мы с ним нашу дружбу обмыли И выпили на брудершафт. Не создан для теплых зимовий Воробышек — интеллигент, А дома ничто нам не внове, Зиновий Ефимович Гердт.

Я не раз в разговоре по телефону с Зиновием Ефимовичем возвращался к теме Чичибабина. Из рассказа Зиновия Ефимовича я узнал, что жизнь Чичибабина изменилась, когда он встретил свою настоящую любовь, что напомнило мне встречу Гердта с Татьяной Александровной:

Возлюбленная! Ты спасла мои корни! И волю, и дождь в ликовании пью. Безумный звонарь, на твоей колокольне в ожившее небо, как в колокол, бью. О как я, тщедушный, о крыльях мечтал, о как я боялся дороги окольной. А пращуры душу вдохнули в металл и стали народом под звон колокольный…

От него же я узнал об отношении Чичибабина к эмиграции, точнее, к отъезду евреев в Израиль:

Дай вам Бог с корней до крон Без беды в отрыв собраться. Уходящему — поклон. Остающемуся — братство.

Рассказывал мне Зиновий Ефимович и об отношении Бориса Алексеевича к Твардовскому. В 1971 году поэт, уже гонимый за сочувствие к диссидентам, посвятил памяти Александра Трифоновича пронзительные строки:

…Иной венец, иную честь, Твардовский, сам себе избрал ты, затем чтоб нам хоть слово правды по-русски выпало прочесть…

Бывая в Переделкине, Зиновий Ефимович часто приходил на кладбище и всегда навещал могилу Бориса Пастернака. Возможно, стоя у памятника, он произносил строки Чичибабина из стихотворения «Пастернаку»:

…Обстала, свистя и слепя, стеклянная слякоть. Как холодно нам без тебя смеяться и плакать!

«Мы в Израиле так много общались, — рассказывал мне Зиновий Ефимович, — что все решили: дружба у нас давнишняя, а вправду я познакомился с ним только в самолете, когда мы летели из Москвы в Тель-Авив. Звонили друг другу часто, я из Москвы, он из Харькова. А уж когда он бывал в Москве — непременно приходил к нам».

Борис Алексеевич был среди тех, кто не мог примириться с распадом Советского Союза. Он откровенно плохо отзывался о тех, кто содействовал развалу СССР. Гердт повторял слова Чичибабина: «Я ненавижу эту власть, но если коммунистов станут убивать — я буду на их стороне… Быть на их стороне, когда их преследуют, — значит жалеть. У настоящего поэта есть такая мера жизни — прощение всех».

Не помню уж по какому случаю, но на каком-то из своих вечеров Зиновий Ефимович читал стихи Чичибабина. Среди них стихотворение, в котором рефреном звучали строки: «Не умер Сталин». Как мне известно, стихотворение это Чичибабин написал задолго до евтушенковского «Наследники Сталина». Другое дело, что читали его в ту пору очень немногие:

…Как будто дело все в убитых, в безвестно канувших на Север — а разве веку не в убыток то зло, что он в сердцах посеял? Пока есть бедность и богатство, пока мы лгать не перестанем и не отучимся бояться, — не умер Сталин. Пока во лжи неукротимы сидят холеные, как ханы, антисемитские кретины и государственные хамы, покуда взяточник заносчив и волокитчик беспечален, пока добычи ждет доносчик, — не умер Сталин…

Как близки душевно были Гердт и Чичибабин! Они остались вместе не только в книге «Гостевая виза», но и в памяти всех, кто их знал, кто любит и помнит.

Глава девятая «ПОЭЗИЯ НЕ ПРОПОВЕДЬ, А ИСПОВЕДЬ»

Зяма — это форма причастности каждого друг к другу.

Из письма Давида Самойлова

Среди друзей Зиновия Ефимовича, кроме Твардовского, Чичибабина, Слуцкого, были и другие замечательные поэты. Прежде всего это Давид Самойлов. Знакомство с ним состоялось еще до войны, в арбузовской студии, и продолжилось в 1960-х, когда Самойлов с женой Галиной Медведевой поселился в эстонском городе Пярну (Пернов).

Самойлов посвятил Гердту немало стихов. Даже письма писал иногда в стихотворной форме. Начнем с шуточного «Из города Пернова Зиновию Гердту»:

Что ж ты, Зяма, мимо ехав, Не послал мне даже эхов? Ты, проехав близ Пернова, Поступил со мной хреново. Надо, Зяма, ездить прямо, Как нас всех учила мама, Ты же, Зяма, ехал криво Мимо нашего залива…

В «Поденных записях» Самойлова часто встречаются упоминания о Зиновии Ефимовиче. И всем, кто бы ни приезжал в Пярну в гости к Самойлову, Давид Самойлович задавал один и тот же вопрос: «Как там Гердты?» (именно Гердты, а не Гердт). Гердты незримо, но ощутимо присутствовали в доме Самойловых в Пярну. О них поэту напоминали даже безделушки, оставленные или забытые у него Гердтом:

…Ждал, что вскорости узрею, Зяма, твой зубной протезик, Что с улыбкою твоею Он мне скажет: «Здравствуй, Дезик». Посидели б мы не пьяно, Просто так, не без приятства. Подала бы Галиванна Нам с тобой вино и яства…

Давид Самойлович, как ребенок, радовался напиткам, привезенным Гердтами из Москвы, и особенно обыкновенной московской водке. За рюмочкой крепкой «белой» они вспоминали московских друзей, по которым Самойлов скучал. Но главное в их разговорах сводилось к чтению стихов: оба они знали огромное их количество.

И через одно стихотворение возвращались то к Пушкину, то к Пастернаку.

…Мы с тобой поговорили О поэзии и прочем. Помолчали, покурили. Подремали, между прочим. Но не вышло так, однако. Ты проехал, Зяма, криво. «Быть (читай у Пастернака) Знаменитым некрасиво». И теперь я жду свиданья. Как стареющая дама. В общем, Зяма, до свиданья. До свиданья, в общем, Зяма.