История театра в Харькове - Квитка-Основьяненко Григорий Федорович Страница 4

Видя готовность публики поддерживать театр, один из актёров пустился на спекуляцию: взял всё содержание театра на себя. Прекрасно. Кроме директора, по препоручению правительства, имевшего обязанность наблюдать за пристойностью в представлениях, не нужно было заниматься никакими экономическими расчётами вообще по театру и частно с актерами. Дело шло хорошо. Публика продолжала усердно посещать каждое представление; доходы театра множились... Но вот содержатель, не заплатив актерам за несколько месяцев следующего им жалованья и других своих значительных долгов, скрылся из города, не объявив прежде о том, но не забыв взять театральной кассы и начавшего составляться гардероба... Сиротствующие любимцы муз готовы были рассеяться, но Аполлон сжалился над ними и пожелал продлить удовольствие наше. Явилась новая труппа, и с остатками нашей — составилось целое. Публика взяла снова всё на своё попечение. Начались представления. Но что же? Главные лица были нерусские, худо говорившие по-русски, с чудным акцентом, с нестерпимым чванством и самоуверенностью. Графа, по нужде барона ещё возьмутся сыграть, но простого дворянина ни за что. «Гонор маю, не позволяет играть то же лицо, кеди я сам. Бо я шляхтич есмь». Так говорили они. Роли для них должны были писать латинскими буквами. Жалованье потребовали и по теперешнему времени значительное. Примадонна и первый актёр получали по 1200 рублей в год и по бенефису для каждого, в лучшее время. Прочие (а глядя на них. и наши, прежде двухсотные, потянулись за 1000) — 800 и бенефисы на каждое лицо. И вот на бенефис даётся «Гамлет», перевода самого актёра!!! Чудесные пьесы того же переводчика являлись часто: «Испытание огнём и также через воду», «Междоусобная война у французов с итальянцами», «Оба Фигаро» (Les deux Figaro), «Страшная чёрная маска», «Ариадна одна, оставленная на острове Наксосе», «Месть за злодеяние», — названия прочих ужасов не помню. Мало переводилось с польского, а по объявлению переводчика, переводы были с английского, испанского и, наконец, с американского, потому что действие было в Соединённых Штатах; явилась страшная пьеса и его сочинения... да, не прогневайтесь, так объявлено было. И это была трагедия «Бианка Капелла» из Мейснеровой повести русского перевода*, разбитая на действия. Страшно было смотреть, как эти короли, герцоги тиранствовали! На сцену выводилось десятка по два солдат, а предводители этих армий в шляпах с перьями, с нашитыми в разных местах какого-то платья буфами... И вот герой, геройственнейший пред соперником, закричит, заревёт, взмахнёт мечом, раздаётся сиповатый голос суфлёра: «Падайте, падайте!» — и противная армия чебурах вся наповал. Публика, заплатившая медные деньги, рукоплещет из всех сил, громче актёра кричит: «Фора! фора!» Мёртвые встают, и герой, изумивший своею храбростью, снова размахивает мечом, и враги его падают снова, якобы вторично побитые!

— Сделайте милость, батюшка, прикажите комедиантам представить «Гамлета». Мы его редко видаем. — Так, разглаживая свою пушистую бороду, молил один из первостатейных управлявшего тогда театром.

— Помилуйте, — отвечал тот, — пьеса искажена в переложении, и как ужасно сыграли они ещё вдобавок!

— Слова нет, батюшка, гадко, из руки вон. Сюжета мы не поняли. Но изволите видеть: всё приятнее видеть на сцене королей, герцогов и других героев, чем простых дворян, которых мы ежедневно встречаем.

Нерусские актёры сделались нестерпимы. Примадонна не явится раньше в театр, как в 8 часов, когда начало объявлено в 7. За всеми позывами её на сцену даже посланному за нею квартальному преравнодушно отвечает: «Нех почекают; я еще чай бендзе питця». Актёры пренебрегали всякою не героическою ролью и выходили на сцену в домашнем сюртуке. Их отпустили.

Начали пробиваться кое-как пьесами Коцебу и другими тогдашними. Одним из кандидатов университета сочинена была музыка на оперу «Чёртов замок», и эта опера дана была во всей полноте, к изумлению зрителей, впервые увидевших превращения, быстрые перемены декораций и всё тому подобное. Но далее и далее, это было в 1811 году, театр ослабевал. Наступало время думать не о театре. В начале 1812 года он прекратился совсем.

В 1813 году давались представления, но только во время ярмарок, приезжавшею на время труппою Калиновского*, плохого актёра, содержателя себе на уме. Часто перед началом представлений актёры, одевшись, не хотели выходить без получения следующего за месяц жалования. Часа два публика ожидала, пока они между собою сторгуются. Начальство вмешивалось, и выходили забавные сцены. Приготовлена была опера: «Земира и Азор»*. Азор, в полном костюме, обшитый мехом, перьями, с чудовищной головой, требует от содержателя жалованья; содержатель обещает выдать после спектакля, когда примет сбор. Азор не соглашается, сверх своего уродливого костюма накидывает шинель и идёт на квартиру, ожидая, что деньги будут непременно присланы ему. Приказывают силою привести Азора. Его ведут поневоле. Народ толпою преследует его, крича, что дикого человека поймали, и проч., и проч.

За сбором наблюдает полицейский чиновник. По окончании спектакля он разделяет кассу между актёрами, но не может удовлетворить всех претензий. Содержатель в отчаянии, — ему не на что купить румян для актрис.

Наезды этой труппы с героическими пьесами причиняли начальству одни беспокойства, а публика, кроме сцен, подобных описанным выше, вовсе не заботилась о поддержании временных бедных героев, бедных во всём и даже в гардеробе. Как вот является г. Штейн*, учитель танцевания. Из всех вольных театров он приглашает лучших актёров из Москвы, труппы Познякова, актрис и даёт представления отличные. Выбор пьес из новейших, постановка с большим старанием, издержками, Даже роскошью для провинциального театра предсказывали ему успех. А вскоре он выпрашивает мальчиков и девочек прямо из деревни и чрез месяц, в заключение спектакля, даёт балеты своего сочинения: «Принцесса Карарская», «Пигмалион», «Волшебная флейта»; был балет «Выстреленный вертопрах, или цыгане в своих шатрах» и ещё несколько, по сюжету таких же; но танцы шли превосходно. Актёров и актрис с ролями, кроме тех, что выходят на несколько слов, было более сорока; балет состоял из двадцати человек; оркестр отличный, первый во всех здешних губерниях. Штейн не думал о своих выгодах, не заботился о составлении капитала, но все доходы от представлений, и ещё занимая к тому, употреблял на улучшение труппы своей и на приличную постановку пьес.

Штейн снова заохотил публику к театру, и тогда-то, в 1816 году, выстроил он теперешний театр.

Со временем в труппе Штейна явился у нас в первый раз прибывший из Курска М.С. Щепкин*. Не во гнев некоторым сказать, его никто не наставлял и не учил: таланта, подобного Щепкину, нельзя произвести, он сам родится и часто бывает неизвестен своему хозяину — до времени. Мы все, не видавшие далее провинциальных театров, в Щепкине начали понимать, что есть и каков должен быть актёр... так нам ли было учить его?

Кстати, расскажу анекдот о Щепкине, слышанный мною от князя П.Г. Репнина*. Труппу Штейна взял князь из Харькова к себе в Полтаву, под своё покровительство и распоряжение. Тогда в Полтаве узнали Щепкина. Князь ездил в Москву; Щепкин как артист, всегда желающий учиться (без сомнения, он и теперь ещё учится по-прежнему у самого себя), просил взять его с собою, чтобы видеть первых артистов в Москве и заняться от них к своему усовершенствованию. По приезде в Москву, Щепкин был в театре... и на другой же день просил князя отпустить его обратно в Полтаву, чтобы не проживаться; он-де, мол, уже видел всё...

Доходы в Полтаве и добавляемая сумма собственно от князя Репнина не могли удовлетворить всем требованиям по театру. Как ни желал князь иметь театр постоянно при себе, но не было возможности. На полную труппу с балетом требовались десятки тысяч, гардероб был истинно богатый; где нужно было, там точно являлось золото, бархат, шёлк; музыка, по достоинству своему, требовала несколько тысяч. Для умножения способов, театр переезжал в Харьков на крещенскую и успенскую ярмарки. Щепкин, репертуар из первых отличных комедий и опер, едва только появлявшихся на сцене в столице, порядок, устройство, — всё это привлекало в театр, и в 15 спектаклей получалось 15 и более тысяч. Но и за всем тем не было возможности удовлетворить всем потребностям. Штейн снова принял всю эту огромную массу на своё содержание. В Харьков приезжал он с труппой к успенской ярмарке и потом, если публика поддерживала его абонировкою, он оставался до великого поста. Кажется, Штейн театром не устроил своего состояния и едва ли за свою ревность угождать публике всех здешних губерний не оставил по смерти долгов.