Вампилов - Румянцев Андрей Григорьевич Страница 57

Гляди,

Гляди на каждого —

Они!

И, как тогда,

Как перед той дорогой,

На них

Крест-накрест

Желтые ремни…

Это написано 25-летним поэтом. И кажется, в любой лирической исповеди А. Передреева сохранялся мостик от близких ему судеб и от своей собственной тоже — к размышлениям и переживаниям, к мучительным поискам ответов. И разве не продолжением классики было, например, стихотворение, обращенное к любимой женщине:

Среди всех в чем-нибудь виноватых

Ты всегда откровенней других…

Но зрачки твоих глаз диковатых

Для меня непонятней чужих.

По каким они светят законам,

То слезами, то счастьем блестя?

Почему в окруженье знакомом

Ты одна среди всех, как дитя?

И зачем я сегодня все время,

Окруженный знакомой толпой,

Объяснялся словами со всеми,

А молчанием — только с тобой?..

Но когда я тебя обнимаю,

Как тебя лишь умею обнять,

В этой жизни я все понимаю,

Все, чего невозможно понять!

В глубинах нашей жизни, как в неиссякаемых подземных колодцах, сохранялась национальная поэзия. В отличие от экстравагантных упражнений, гладких стихотворных новелл, пресных публицистических монологов эстрадных поэтов в стихах Н. Рубцова и А. Передреева боль была не придуманной, слезы не театральные, гнев не наигранный. Какая-то тонкая щемящая мелодия, полная непроходящей печали и неизбывной нежности, сопровождала стихи двух поэтов. И на нее не могла не откликнуться душа Вампилова…

Кстати, комический случай в связи с отношением молодого драматурга к «идейным» темам припомнил А. Симуков. Как-то он решил представить Александра своему товарищу, крупному чиновнику Министерства культуры СССР. Автор воспоминаний специально подчеркнул, что это был добрый человек; он радушно принял молодого автора. А так как встреча происходила накануне пятидесятилетия Октябрьской революции, то хозяин кабинета спросил: каким творческим взносом готовится молодой писатель отметить «священную дату»? «Наступила маленькая пауза, — рассказывает А. Симуков, — и я увидел на лице Саши столь знакомую мне полуулыбку, добрую, чуть насмешливую, одновременно подчеркнутую дымкой какой-то задумчивой грусти. И я понял, что в эту минуту из нас троих самым взрослым был он — по сравнению с нами, великовозрастными дядями, совсем еще мальчик! В выражении Сашиного лица, в его мудрой, всепонимающей улыбке было как бы снисхождение к нам, к нашим, в общем-то, близоруким расчетам, словно Саша хотел нам сказать — магии дат для искусства не существует…»

Живые подробности учебы Александра на ВЛК и времяпрепровождения в общежитии Литинститута оставил его сокурсник Николай Сидоров:

«Как-то по весне на нашем седьмом этаже был создан “крышком” — крышной комитет. Членам его предписывалось ночевать только на крыше… Притаскивали матрацы, подушки и устраивались лагерем в огромной корытообразной выемке, откуда свалиться было просто невозможно. Внизу сиял безбрежный разлив миллионов огней московских площадей и улиц, совсем рядом светилась под луной Останкинская телебашня, а на нашем высотном пятачке стоял хохот и гомон. Саша тоже был членом крышкома. От него исходили многие идеи нашего чудаческого бытия. Он слыл большим выдумщиком.

С чьей-то легкой руки ровно в полночь на крыше проводилось чаепитие и обязательно с вареньем. Очередной дежурный, ответственный за эту полуночную трапезу, кипятил и заваривал на кухне крепкий чай, доставлял на верхотуру и разливал ароматный напиток по нашим кружкам. Словом, было здорово и чертовски весело.

Крышком наш, правда, продержался “на высоте” недолго. О его существовании, ночных пиршествах прознало начальство Литинститута, и на чердачной двери, через которую мы проникали к звездам, комендант общежития нацепил пудовый, амбарный замок.

Но вечера в общежитии скучней не стали. Теперь шумные чаепития устраивались нередко в моей комнате. Конечно, без Саши Вампилова они не обходились. Постоянным участником застолий был наш общий друг, замечательный человек и талантливый поэт из волжского Рыбинска Николай Якушев. Частенько забредал “на огонёк” Коля Рубцов. За разговором, чтением стихов засиживались обычно допоздна. А когда все расходились по своим комнатам, Коля Рубцов, сугубо неприхотливый к вопросам быта, устраивался в том самом, оставленном у меня, кресле, как в укороченной кровати, и, подтянув к подбородку острые коленки, блаженно отходил ко сну…»

О поэте из Рыбинска надо сказать особо. «С Якушевым, — продолжал далее Н. Сидоров, — Саша был очень дружен. Они иногда уединялись, и Николай Михайлович часами рассказывал всевозможные истории из своей трагической лагерной жизни. Судьба ему выпала не из легких. Более пятнадцати лет провел опальный поэт в заключении, как говаривал сам, “по политическим соображениям ума”. Был полностью реабилитирован. Пройдя через тюремный ад, он не утратил оптимизма, остался честным и порядочным человеком. Тогда, в годы учебы, я как-то не вникал в истоки их привязанности друг к другу. Со временем это все прояснилось. Николай Михайлович напоминал Саше его отца. И не только своим возрастом. Во многом одинаковыми оказались и их судьбы. Валентин Вампилов тоже в свое время был безвинно, по наговору, брошен в сталинские застенки, где и погиб. И вот откровенным рассказом Якушева о его мытарствах в “Архипелаге Гулаг” Саша как бы пытался воссоздать неизвестные ему эпизоды страшной жизни в неволе дорогого ему человека — его отца».

Было бы странно, если бы автор очередных мемуаров не упомянул о душевных качествах Александра. Его обаяние было притягательным и запоминающимся, так что этой особенности Вампилова не мог обойти ни один его знакомый. Вот и Николай Сидоров извлек из копилки памяти один эпизод, вроде бы обыкновенный, житейский, но для него дорогой.

Однажды Николай попросил Сашу купить для сына гитару: Вампилов знал толк в этом инструменте. Отправившись в центр города по своим делам, он заглянул в музыкальные магазины, но ничего подходящего не нашел. Гитары тогда были в моде, и хорошие инструменты буквально сметались покупателями с полок. Саша принес Сидорову свою гитару и сказал:

— Увезешь сыну. От меня.

Николай стал отказываться. Вампилов настоял:

— И не стесняйся. Подарок не тебе.

В те минуты в комнате был и Николай Якушев.

— Бери, Микола, бери. Саня знает, что делает, — вмешался Якушев и пошутил: — Для тебя последней гитары не пожалел. А мне хоть бы одну струну сердечную подарил.

Саша расхохотался. Ему нравились удачные экспромты.

— За такие каламбуры плату брать надо, — сказал он. — Впрочем, для тебя, Николай Михайлович, мне и всех струн сердечных не жаль.

Вампилов заторопился к себе и вскоре принес журнал «Театр» № 8 за 1966 год, в котором была опубликована его пьеса «Прощание в июне». Сел к столу, отыскал сто сороковую страницу и ниже своего портрета размашисто написал: «Николаю Якушеву, которого я люблю и с которым мы однажды (наконец-то!) выпьем всё до конца! Вампилов».