Матвей Гейзер - Зиновий Гердт Страница 6

А вот что пишет об этом времени Софья Абрамовна Милькина, участница студии со дня ее основания, жена режиссера Михаила Швейцера: «Когда наш Зяма был еще худеньким юношей и уже очень талантливым, интересным человеком искусства, мы с ним работали и учились в Московском театре-студии под руководством Валентина Плучека и Алексея Арбузова». Милькина обучала Зиновия Ефимовича игре на скрипке. Михаил Швейцер позже вспоминал: «У меня на стене висит Сонина скрипка, на которой она играла еще в спектакле “Город на заре”… Поскольку Зяма играть на скрипке не умел, то на сцене он просто водил смычком, а за кулисами играла Соня…»

Дружба Гердта со Швейцерами продолжалась до последних дней жизни Зиновия Ефимовича. У Михаила Абрамовича сохранилось немало стихов, переписанных Зямой и подаренных им с Соней. По мнению Татьяны Александровны Правдиной, Михаил и Софья Швейцеры были ближайшими друзьями Гердта. Она пишет в предисловии к воспоминаниям Швейцеров о Гердте: «Однажды Зяма спросил меня: “Ну, есть муж лучше меня?” — “Конечно, — ответила я, — Миша Швейцер”. То, что я сказала это не задумываясь, заставило Зяму тут же согласиться: “Ты права, это так”. Миша — человек редкой эрудиции и даже философской глубины — сохранил до конца дней детскость, непосредственность, умение чувствовать настоящее».

Еще один фрагмент воспоминаний Швейцера о Гердте: «Я помню, как мы сидели у нас в большой комнате, пировали… Болтали, шутили, смеялись, читали стихи… Я думаю: все что-то читают, и я что-нибудь прочту… Прочел и сказал: “Александр Блок”. Что тут сделалось с Зямой!.. Сначала он затрепетал, как будто его родного дедушку или бабушку обозвали матерным словом, а потом разразился криком: “Как Блок?! Это Пастернак!..” А я-то слегка выпимши… Начал на свою дурную голову с ним спорить: “Нет, это Блок!..” И тут же почувствовал, что неправ, а Зяма уже завелся всерьез: “Ноги моей больше не будет в этом доме!.. Пусть здесь путают Блока с Пастернаком!..” Конечно, он был прав. Через полторы минуты, за которые я успел залезть на книжную полку и проверить свою ошибку, я уже проклинал себя: “Осел! Кретин!.. Как же это я так?!”

Зяма меня великодушно простил».

И еще из воспоминаний Михаила Львовского: «Я вижу Зиновия Гердта в кругу его друзей: Александра Володина, Виктора Некрасова, Булата Окуджавы, Давида Самойлова, Петра Тодоровского. В них есть что-то общее. Прежде всего, они солдаты Великой Отечественной. И, кроме того, люди, сказавшие о своем времени главное и незабываемое».

Однажды я от Гердта услышал такие слова: «Дружба, семья и публика — вот три кита, на которых я стою и буду стоять долго». Они были настолько искренни и правдивы, что могли бы стать эпиграфом ко всей биографии Гердта.

Пройдут годы, и Давид Самойлов, вспоминая эти времена, напишет стихотворение:

Перебирая наши даты,Я обращаюсь к тем ребятам,Что в сорок первом шли в солдатыИ в гуманисты в сорок пятом…

Я вспоминаю Павла, Мишу,Илью, Бориса, Николая.Я сам теперь от них завишу,Того порою не желая…

А я все слышу, слышу, слышу,Их голоса припоминая…Я говорю про Павла, Мишу,Илью, Бориса, Николая.

Михаил Львовский учился в ту пору в Литинституте и, конечно, он был ближе, чем Гердт, к московской поэтической богеме, в особенности к семинару Ильи Карловича Сельвинского, у которого учились Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, Николай Майоров, Евгений Агранович. Нередко во время семинара они распевали звукоподражательные строки «Улялаевщины» Сельвинского:

Ехали казаки, да ехали казаки.Да ехали каза-ha-ки, чубы по губам…

Это он, Михаил Львовский, привел на занятия в студию Плучека — Арбузова поэтов из Литинститута, это с его легкой руки студийцы запели сочиненную Павлом Коганом «Бригантину». Но больше всего они полюбили стихотворение того же Когана «Гроза», написанное еще в 1936 году:

Косым, стремительным угломИ ветром, режущим глаза,Переломившейся ветлойНа землю падала гроза…

Один из студийцев написал: «Увлеченный работой в студии, влюбленный в студийность, в содружество единомышленников, он [Гердт] работал с упоением. В спектакле “Город на заре”, как и большинство его участников, он сам сочинил для себя роль. Его героя звали Веня Альтман… После репетиций спектакля я отказался от участия в нем и передал свою роль Саше Галичу. Я понял, что сыграть Вениамина так, как играл Гердт Альтмана, я не сумею. К тому же Альтмана Зиновий Ефимович писал для себя. Я такие роли не создавал».

Со спектаклем «Город на заре» связано еще одно важное для Гердта событие — появление его знаменитого псевдонима. По воспоминаниям Исая Кузнецова, это произошло на квартире одной из участниц студии Милы Нимвицкой, где «арбузовцы» часто встречались, обсуждая творческие планы: «Именно здесь произошло превращение Зямы в Зиновия Гердта. Случилось это незадолго до показа двух актов представителям тех ведомств, от которых зависела дальнейшая судьба нашей студии. И тут кому-то пришла мысль, поначалу шутливая, что Зямина фамилия звучит несерьезно и недостаточно благозвучно. Не потому что еврейская — никому не пришло в голову считать неподходящей фамилию Саши Гинзбурга. Решили, против чего не возражал и Зяма, придумать ему псевдоним.

Посыпались предложения, самые неожиданные, подчас не лишенные насмешливого подтекста. Они отвергались одно за другим. Кто-то предложил фамилию известной балерины Елизаветы Герд.

Предложение было встречено одобрительно, в том числе и Зямой.

— Только обязательно — Герд-т! С буквой «т» на конце, — категорически заявил Арбузов.

— Герды-ты — это звучит гордо-то, — сострил кто-то. Так Зяма, Залман, как мы часто его называли, стал Зиновием Гердтом».

Это событие было отмечено в шуточной поэме, которая, как и пьеса, сочинялась коллективно — Арбузовым, Плучеком, Кузнецовым и самим Зямой:

…Это Зяма Храпинович,Что от имени отрекся,Ради клички сладкозвучной.И как только он отрекся,«Гердт» — прокаркал черный ворон,«Гердт» — шепнули ветви дуба,«Гердт» — заплакали шакалы,«Гердт» — захохотало эхо.И, услышав это имя,Он разжег костер до небаИ вскричал: «Хвала природе!Я приемлю эту кличку!..»

«Город на заре» стал первым и единственным спектаклем, созданным студией. Он объединил вокруг себя молодых, ярких, талантливых людей, осветив их жизнь — у кого-то долгую и славную, у кого-то, увы, совсем короткую — вечным светом Искусства.

Глава третья ТЕАТР НА ЗАРЕ

Театр — это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра.

О студии Плучека — Арбузова осталось немало интересных воспоминаний. Что-то в ее замысле шло от самого Станиславского: он еще в начале XX века мечтал, чтобы актеры театра были и его авторами. В Государственной театральной студии этот замысел классика воплотили молодые, но совершенно непохожие друг на друга режиссеры. Заметим, что идея студии вызвала одобрение и сочувствие многих писателей, артистов, прессы. Создатели студии понимали, что им предстоит трудное существование: без материальной поддержки, без помещения, без драматургического материала. Да и Комитет по делам искусств не торопился признать студию, юридически закрепить ее существование.

Стоит подробнее рассказать о некоторых участниках студии. Начнем с Марии Новиковой, которая пришла в студию одной из первых. Ее сразу же прозвали «девушка-огонь». Поводов тому было немало, но прежде всего необыкновенный ее артистизм и яркая внешность. Неудивительно, что ею увлеклась вся мужская половина студии. «Я помню влюбленные глаза Саши Гинзбурга», — рассказывал мне Исай Константинович Кузнецов. Но среди поклонников Марии на первом месте, пожалуй, был Гердт — по слухам, ради него она отвергла предложение самого Валентина Плучека. Чтобы не осложнять отношения с режиссером, влюбленные скрывали свои чувства. Для студийцев оказалось большим сюрпризом, когда в марте 1941 года Маша и Зяма принесли на репетицию несколько бутылок вина и торжественно объявили, что теперь они муж и жена.

Вот рассказ Всеволода Зиновьевича Новикова, сына Гердта: «Семья папы к маме относилась плохо: ее не приняли, хотя Фира была замужем за русским и брат папы Борис был женат на русской, на Нине. Прекрасно относилась к маме только Рахиль Исааковна, ее свекровь… Мама окончила среднюю школу в Москве. У нее была интересная судьба, которая могла реализоваться только после революции. Она жила в деревне в многодетной семье в Тульской области, Липецкий район, деревня Дурново. Это была бедная крестьянская семья, мама осталась сиротой в три года. Ее взял на воспитание дядя, у него она прожила до восьми лет. Шел 1925 год, в стране нэп. В деревне есть было нечего, а в Москве были ее братья и сестры, устраивался, кто как мог. Из столицы приехал брат и забрал ее в Москву. С тех пор она жила у брата и ходила в школу на Ленинградском шоссе, закончила семь классов. То есть у нее образование такое же, как у отца. Таков путь девушки из деревни Дурново в Москву, потом — в театральный кружок и в арбузовскую студию. Такова порой актерская судьба».