Вампилов - Румянцев Андрей Григорьевич Страница 62

«Худсовет собрался в каком-то подсобном отсеке прекрасного здания драмтеатра, выстроенного, как любил говорить Вампилов, сообразно вкусам сибирского негоцианства. Нас поразило обилие старичков и старушек среди членов совета театра. Многих мы и не видели в спектаклях, но на теперешнем заседании они явно задавали тон. Даже главный режиссер Разинкин заискивал перед заслуженными этими старичками. А молодежь вообще теснилась по углам, не смея прерывать старших.

— Что за писатель такой?

— Какой-то Вампиров.

— Ну что ж, послушаем.

Вампилов уже с почетом прошел горнило Читинского семинара 1965 года и сейчас был уверен, что написал стоящую вещь. Главное, пьеса максимально сближена с треволнениями, надрывом сегодняшнего человека. Разве это может оставить равнодушными художественно чутких людей, пусть даже что-то еще не удалось по мастерству вывести на уровень высокой драматургии?

И Вампилов начал читать мягким своим, выразительным, расстановочным голосом. Мы заслушались в который уже раз… Вспомнили, что не в Рабочьем предместье, только тогда, когда Саша глуховато объявил: “Занавес”.

И тут начали прокашливаться члены худсовета, поглядывая ревностно друг на друга: не выскочил бы кто поменьше. Но поднялся самый знатный старичок с бакенбардами, багровым носом и галстуком-бабочкой.

— Нет, не Шекспир перед нами, далеко не Шекспир! — произнес он роковые слова.

За первым оратором слово взяла сухонькая старушка в капроновой шляпке, с раскрытой книжкой в руке и огромным значком передовицы областного смотра культуры на лацкане пиджака. Подкатив глаза к потолку, передовица затянула:

— Не знаю, как кто, но я целиком против… Где-то я уже видела гроб, который вносят на сцену… В зарубежном спектакле…

— Маяков нет! — забасил известный актер, который играл всегда исключительно героев положительного плана. — Где маяки, хочется спросить молодого автора?

— Так моя вещь не про море, — с наигранной растерянностью ответил Вампилов. — Это же про утиную охоту…

— Вот и охотьтесь в другом месте на здоровье, молодой человек!»

Помня теплые беседы с А. Твардовским в Красной Пахре и чтение ему отрывка из пьесы «Прощание в июне», драматург в один из приездов в Москву занес «Утиную охоту» в редакцию «Нового мира». После долгого ожидания автор получил письмо члена редколлегии журнала, известного публициста Ефима Дороша, с которым, кстати, он завязал доброе знакомство:

«Дорогой Саша! Меня не было в Москве, почему отвечаю Вам с таким опозданием. Лакшин пьесу прочитал, он того же мнения о ней, что и мы с Берзер, однако если мы считаем, что ее следует печатать, то он стоит на том, что “Новый мир”-де пьес не печатает. Впрочем, пьесу он мне не вернул, но отдал ее другому заместителю — Кондратовичу, этот, конечно, будет читать долго, вернее, держать ее у себя, поскольку это пьеса, т. е. нечто нашему журналу чуждое. Правда, я буду его поторапливать. Надежд у меня совсем мало, была бы это проза, я бы дал Твардовскому, а пьесу, боюсь, он не одобрит. Впрочем, подожду, что скажет Кондратович. Если у Вас возьмут “Сибирские огни” и Вам нужен будет мой отзыв, напишите, я сразу вышлю…»

Вампилов не предпринял ничего, и драма не была опубликована в прославленном журнале…

* * *

Неизменной оставалась только работа. Александр снова в Москве и в письме, строки из которого приведены выше, он добавляет: «Театр Станиславского требует вторую одноактную[31], боюсь, что написать мне ее придется здесь полностью, уже работаю. Вероятно (все зависит от денег), уеду в Переделкино недели на две. Оля, если я задержусь, то это очень нормально, сама понимаешь, все это моя работа и наши с тобой средства на существование. Так что не хнычь, нечего было выходить замуж за драматурга».

Осенью 1967 года в стране отмечается очередной юбилей Октябрьской революции. Столичные театры дают пример провинциальным, какими премьерами нужно отметить «священную дату». Широко идут спектакли по пьесам А. Корнейчука, М. Шатрова, А. Афиногенова, И. Штока, В. Тура, А. Софронова, И. Дворецкого. Для зрителя, предпочитающего «что-нибудь щемящее о любви», за первое полугодие в 83 театрах сыграна 3713 раз инсценировка по роману А. Калинина «Цыган». Для этой публики сохраняются в репертуарах и «Таня» А. Арбузова, и «Традиционный сбор» В. Розова, и новинки авторов помоложе — «104 страницы про любовь» Э. Радзинского, «Свадьба на всю Европу» А. Арканова и Г. Горина. Отдана щедрая дань популярной тогда теме бесстрашных разведчиков — на втором месте после «Цыгана» по числу постановок идет инсценировка по роману В. Кожевникова «Щит и меч». Даже детектив на сценах театров держится уверенно: спектакли «Тяжкое обвинение» Л. Шейнина и «Судебная хроника» Я. Волчека прошли за полгода более тысячи раз в шести десятках театров[32]. До «Старшего» ли «сына» тут и, тем более, до «Утиной» ли «охоты»?

Наиболее точно неприятие вампиловской драматургии в первые годы его творчества объяснил Олег Ефремов, главный режиссер Московского театра «Современник», а позже МХАТа. Сам он читал пьесы, которые ему давал Александр, и хвалил их, но добиться разрешения на постановку какой-то из них при жизни автора не смог или не захотел. В порыве самообвинения Ефремов писал после гибели драматурга:

«Очень распространено мнение, что пьесам Вампилова мешали только некоторые не в меру ретивые чиновники. К сожалению, мешали и стереотипно устроенные наши собственные мозги, наше, художников театра, сознание того, что все истины уже известны. Стандартность театрального мышления сильнее всего сказалась в истории с “Утиной охотой”. Наши отношения с лучшей пьесой Вампилова — поучительный урок. Когда пьеса была напечатана, возникло долгое молчание. У критиков не нашлось ни одного слова, чтобы объяснить природу появления такого персонажа, как Зилов. Тогда на сцену пришел Чешков[33], и все охотно и вполне справедливо занялись дискуссией о характере “делового человека”. Странный и “безнравственный” герой “Утиной охоты”, предложенный обществу для осмысления, даже не был принят в расчет. Его, Зилова, психологический опыт казался какой-то чудовищной аномалией. Потом, когда стала нарастать посмертная слава Вампилова, начались сложные и пространные объяснения и разъяснения “загадки Зилова” и “тайны Вампилова”. Нет, я совсем не против сложных толкований и разгадок…

Но когда все дело стали сводить к “загадке” и “тайне”, которую писатель унес с собой в воды Байкала, когда стали многозначительно поджимать губы и обращать очи долу, становилось как-то не по себе. Флер загадочности стал скрывать конкретный и, по-моему, классически ясный социальный и нравственный смысл вампиловского “предложения”, с которым он явился в “Утиной охоте”. Это предложение совсем не сводилось к обличению и осмеянию Зилова, в котором каждый непредубежденный читатель и зритель чувствует мощную авторскую симпатию и сострадание. На условиях обличительной сатиры мы, пожалуй, могли бы примириться с этой трудной пьесой и ее героем, и такой выход не раз предлагали. Суть же дела, мне кажется, заключалась в том, что Вампилов писал своего героя без всяких иронических кавычек, в том самом высоком значении понятия “герой”, которое вкладывали в него большие русские писатели. Когда-то Лермонтов, предвосхищая некоторые читательские эмоции, разъяснял название романа “Герой нашего времени”. Он писал о том, что людей долго кормили сладостями, что от этих сладостей у них может испортиться желудок. “Нужны горькие лекарства, нужны горькие истины”.

Зилов и есть такое “горькое лекарство”, которое, как выяснилось, нужно и нам, людям совершенно иного времени. Нужно для того, чтобы нравственно очиститься, содрогнуться от зрелища духовного опустошения человека, очень на нас похожего, совсем не изверга и не подонка».

Это, пожалуй, типичное признание, своего рода покаяние.

Дине Шварц, заведующей литературной частью Ленинградского Большого драматического театра им. М. Горького, молодой драматург из Сибири поначалу тоже «не показался»: