Борис Казанов - Роман о себе Страница 11

Вот набросок, верный лишь отчасти, поскольку я изменяюсь.

Теперь я подписываюсь под портретом: «Неудавшийся большой писатель».

Однако я начинаю томиться. Меня раздражает дождь, стучащий по зонту. Смотрю, откуда он льет: вот из этой низко осевшей тучи, похожей на гигантские ягодицы великанши. Присев на минуту, она, похоже, никак не может унять себя. Я вижу, что небо вокруг, по-февральски живое, легко сдвигает и раздвигает высокие облака, забыв о том, что делается внизу. Может, готовится отчудить каким-либо новым дивертисментом? И все же мне жалко загубленной зимы.

Или не обойдусь без нее? Сколько перевидал зим - по несколько в году! Даже прихватил весну, придя осенью из Новой Зеландии… Порт Данидин, дождь; бредешь, останавливаясь: то висящий аквариум, то выставка кошек, то забредешь в парк с полчищем попугаев, летающих под проволочным каркасом, обтягивающим гигантский эвкалипт. Опускаюсь, не боясь испачкать брюк, на ступени памятника Роберту Бернсу, и он, из темно-зеленой бронзы, глядя, как я присел, униженный судьбой, неосуществившийся гений, сказал мне: «В чем дело, парень? Или ты не свободен, как я?» Я мог остаться там, в Данидине или Тимару, воспользовавшись отметкой в морском паспорте, - как некоторые моряки, ловившие рыбу в Тасмановом море; или в Сан-Крусе, где меня разгадала одна еврейка с немецкой фамилией… Пустая ферма, холмы, катание на велосипедах вдвоем с фрау Хельгой; изумительно пахнущий чай в чашечках, расписанных еловыми шишками; полуслепая собака Густав на ковре из ламы. Немецкие картины, немецкие книги, немецкая речь. Ночью фрау Хельга стонала на идиш, но не об этом речь!… Я мог бы остаться в Сингапуре, где интеллигентная, без сентенций китаянка, владелица магазина детского оружия, облюбованного моряками, предложила стать ее мужем. Я мог заявиться в Париж к Боре Заборову, когда стояли на разгрузке в Гавре. Разве он бы не помог мне там, как когда-то в Минске? Но если уже не удерживала Наталья, то было существо, из-за которого мыкался по морям, когда они уже потеряли для меня всякий смысл; привязал себя к судьбе, как к электрическому стулу; из-за кого ждал-дожидался, когда кучка негодяев снизойдет ко мне, и я войду, открыв дверь, с бутылкой пива в руке, и, опережая немой вопрос Натальи, она бросится с криком ко мне на шею: «Папу приняли в писатели!» Есть одна-единственная душа, перед которой я ни в чем не повинен, разве что в том, что прирос к ней нераздельно. Я подглядел у нее и приобщил к собственным те годы, когда был мал и не запомнил себя; и еще до того, как она появилась, посвятил ей рассказ «Мыс Анна» - о безумии, охватывающем моряка, когда он внезапно, среди веселого застолья, открывает для себя, что жизнь коротка, - это моя дочь Аня; она меня бросила.

Толпа воспрянула, подходил троллейбус 38. Я поразился, как он выглядит: засыпан снегом доверху, до контактного электродержателя, - вот это дивертисмент! Оттуда, из района Юго-Запад, где был 38-й, стлалось, текло, растекалось стеной, поневоле приближаясь и к нам, снежное облако… Значит, еще не ушла, окончательно сникнув, зима?…

Пассажиры в троллейбусе, запоздало разглядев через засыпанные стекла, где остановились, кинулись к дверям, сталкивая с приступок тех, кто уже почти вошел… Куда они торопились? Что они боялись упустить? Недавно Наталья, споткнувшись на ступеньках автобуса, была выброшена под колеса, растянула связки, не могла подняться и лежала, ужасаясь, так как автобус готовился отойти. А тот, кто ее столкнул, не подал руки: раз упала, то лежи! Подобное происходило везде и толкало к мысли, что случилось нечто, похожее на радиоактивный распад. Перевесила критическая масса зла, пошла неуправляемая реакция… Как ты ее остановишь, если пошла?

Войдя, подивился, сколько их вылезло на проспекте Пушкина. На задней площадке стояло всего несколько человек, должно быть, из числа вошедших. К ним присоединился, взявшись за поручень. Тотчас кто-то пристал насчет лишнего талончика. Талончики ограничивали в продаже, чтоб покупали проездные билеты. Я не имел проездного билета, зачем он мне? За два года, что здесь, я купил всего один проездной талончик. Этот талончик и был сейчас при мне.

Замечательный талончик, как я его добыл?

Намеренно стал в длинную очередь, чтоб успеть сложить нацденьги. Продвигаясь к кассе, складывал их по убывающей, зверя к зверю: «зубры», «медведи», «лоси», «волки», «зайчики», наконец. Все не хватало, пока не добавил свалявшиеся в кармане «белочки». «Белочки» только принимали, так как они выпали из оборота, обесценившись. Выложил кучу денег и еле наскреб на талончик, который стоил 500 «зайчиков»

Немыслимое соотношение, хотя бы по весу: вес сданной денежной массы, не говоря уже о ее качестве: все-таки деньги! - и какой-то талончик размером с почтовую марку, из оберточной бумаги - плюнь, уже дыра. Абсурд безвременья! Абсурд еще был в том, что ничего не стоивший «зайчик»не робел перед долларом. Доллар падал, а «зайчик»стоял, поскольку стояла зарплата. Я постоянно терял на обмене валюты.

Одно утешение, этот талончик! Попался с широкими полями с четырех сторон. По этим «полям»я бил компостером, не задевая за живое. Потом прислюнивал, проводил ногтем - и дырок как не бывало. Никто меня не заставил бы купить другой талончик, даже наш лидер. Штрафовали же таких, как Наталья, а не таких, как я.

Из людей, что отметили мое появление, исключил мужчин, так как не отношусь к гомосексуалам. Но если видеть в мужской дружбе разновидность сексуального чувства, то им я обладаю вполне. Мало кто так пострадал из-за друга, как я. Не имею понятия, как далеко протянется мой «Роман о себе» а то бы сказал и о своем друге Шкляре, который был для меня Вселенной, а потом меня предал. Что же до гомосексуалов, раз зацепил их, то я запомнил только двоих. Вошел в «Бульбяную» еще в молодые годы. Сажусь за стол с картофельными оладьями. Смотрю: вся обслуга высыпала, куда-то глядит. Там сидел мужик, по виду крестьянин, белорус. Мужик встал, оказавшись в юбке, сел в телегу и уехал… Ну и что они такое увидели в этом гомосексуале? Вот второй был - да! В Ленинграде; я ездил после соревнований в Павловский парк. Встречался с Тиной, манекенщицей с трикотажной фабрики, моей знакомой по Рясне, которая из-за меня приехала в Ленинград из Риги. Не то подустал в боях на ринге, не то выдохся так - валил ее под каждым кустом, и все - бесполезно. Парк большой, что лес; на каждой скамейке - старушка. Они взлетали, как куропатки. Тина потеряла трусы, а тут, откуда он взялся, гомосексуалист с Тиниными трусами! Бежит и кричит; он хотел, используя Тинины трусы, добраться до меня. Мы еле убежали.

Никаких гомосексуалов в троллейбусе 38 не было, я зря отвлекся на них. Сидели пенсионеры, заняв почти все сидячие места. С утра они вот так садились и ездили целый день. Куда? Какая разница, если они ездили бесплатно? Весь народ справедливо возмущался, что они катаются так. Помимо пенсионеров, исключил из наблюдения и совсем молодую девушку, одарившую меня недочерним взглядом. Не так давно водился с женщиной ненамного ее старше; я, может быть, еще упомяну о сумасшедшей Нине, если доберусь до нее. Теперь меня интересуют женщины до 35, на этой отметке я держусь пока.