Юхан Смуул - Мурка-моряк Страница 11

Мурка относится к работе с уважением. Он знает: когда забрасывают и выбирают сети, бегать по палубе не дело, нога может запутаться в них, и тогда на свете будет одной собакой меньше. Он попадёт вместе с сетью за борт, и тогда уж никакая сила его не спасёт. А при выбирании сетей напастей ещё больше: могут придавить бочкой лапу, наступить сапогом на хвост, а то вдруг шальная волна швырнёт тебя на поручни. К тому же какая собаке радость — бегать по заваленной сельдью мокрой палубе, пахнущей медузами и солью? Во время работы каждый должен быть на посту и заниматься своим делом. Мурка уже знает, что шнырять по палубе, посыпанной солью, дело опасное. Знает это по весьма печальному опыту, из-за которого моряки чуть не перессорились.

Случилось это в первую неделю лова, в 150 милях к северу от Фарерских островов. Стояла на редкость безветренная погода, рыбы было мало, и, как уж это водится в дни рыбацкого невезения, настроение у команды сильно испортилось. Работы хватало лишь одному потрошильщику. Вытягивая на палубу пустую сеть, люди мрачно молчали, больше не раздавалось шуток, никто не посмеивался друг над другом. Над океаном низко навис молочный туман, скрывший линию горизонта. Казалось, что мы плывём по огромному ушату с молоком. Но, несмотря на безветрие, траулер безжалостно трепала послештормовая зыбь. У зыби нет ни вспененных волн, ни острых гребней. На воде незаметно возникает какой-то плоский холм. Он с такой большой тяжестью обрушивается на корабль, что тот еле ползёт.

В тот несчастный день такие холмы непрерывно окатывали борт и швыряли траулер с боку на бок. Палубу всё время посыпали солью.

Мурке не нравились ни эти медлительные тяжёлые удары, ни мокрая палуба, ни захлёстывающие её десятитонные массы воды. К тому же собаки очень чутко воспринимают настроение людей, угадывают его по взгляду, по голосу, по жестам. Мурке не нравились мрачные лица и молчание, лишь изредка нарушаемое сердитым словом. Что ж, и море и небо выглядели невесело, да и работать в тот день было трудно и безрадостно.

Хоть добросовестный Мурка и появился утром на своём сторожевом посту, всё же ему скоро стало скучно и он решил вернуться к себе в каюту. Как опытный моряк, он выждал затишья между волнами и, соскочив с лебёдки, побежал на корму по палубе, посыпанной свежей солью.

Я как раз сидел в каюте и писал, когда Мурка принялся скрестись в дверь, жалобно скуля. Я открыл ему. Мурка вошёл и завертелся по каюте, словно слепой, а потом неуклюже вскарабкался на диван, положил голову на подушку и закрыл глаза лапами.

Я не обратил внимания на такое странное поведение пса. Решил, что он просто устал и хочет поспать. Я продолжал заниматься своим делом, а лежавший на диване Мурка тёр лапами глаза, и чем дольше он это делал, тем больше скулил.

Нас позвали обедать. Время обеда всегда было для Мурки самым беспокойным. Хотя в коридоре ставили для него миску, он всё-таки без конца носился по кают-компании. Пока на корабле было свежее мясо, всякий раз за обедом из-за всех трёх столов то и дело слышалось:

— Мурка! Мурка! Кость!..

Мурка мчался за новой костью, но тем временем кто-то прятал старую. Мурка начинал искать её под столами, пробираясь меж больших морских сапог. Его интересовала не столько кость, сколько охота за нею. На эту охоту он тратил без остатка всю энергию, накопленную за время, которое просиживал до обеда на палубе. В этой чудесной игре можно было и рычать, и скалить зубы, и вилять хвостом, и пускаться на разные уловки — словом, применять всю свою собачью хитрость. Крик «Обедать!» был для Мурки сигналом тревоги, по которому следовало сломя голову мчаться в кают-компанию.

Но сегодня Мурка даже не шевельнулся. Я окликнул его дважды, но он лишь тявкнул в ответ, что означало: «Дай попить!»

Я принёс воды. И, когда Мурка начал пить, я увидел, что с ним что-то неладно. Пса было не узнать.

Я не сразу понял, в чём дело. Лишь после того, как он провёл лапой по глазам, я заметил, что глаза у него опухли, гноились и, видно, болели от света. Он с большим трудом приоткрывал их чуть-чуть и тут же закрывал снова.

Мурка напился, а потом снова улёгся и продолжал тереть глаза. Он был почти слепой, и я не знал, как ему помочь. Оставив его на диване, я пошёл в кают-компанию обедать.

Кок угостил нас в этот день последней свежей рыбой. Рыбы, правда, было мало, но костей вполне достаточно. И уже минуты через две кто-то крикнул:

— Мурка, кости!

Но Мурки не было.

— Где же собака? Тут ей столько поживы! Где Мурка? — посыпались вопросы.

— Мурка заболел, — сказал я.

— Морской болезнью?

— Нет. У него что-то с глазами. Очень сильно опухли. Пёс почти ничего не видит.

— Но на палубе он был совсем здоровый, — сказал матрос, рядом с которым Мурка сидел обычно во время работы.

В кают-компании воцарилась тишина. Ведь Мурка дружил тут со всеми — с одними больше, с другими меньше. К нему всегда протягивался с десяток рук: погладить его, поиграть с ним, дружески подразнить, угостить чем-нибудь. Он всем напоминал о суше и о детях, которые где-то вдали резвятся с собаками на зелёном лужке. Никто не смел обидеть Мурку, каждый считал своим долгом защищать его, И вдруг — почти слепой…

Кто-то принёс Мурку на руках в кают-компанию, и мы принялись обследовать его глаза. Они ещё больше опухли и покраснели, ещё больше боялись света. Пёс, которого передавали с рук на руки, страдал от боли, хоть ни один врач не обходился так бережно со своим пациентом, как обходились с Муркой эти пропахшие селёдкой рыбаки в высоких, до самых бёдер, морских сапогах.

Но из-за него же так внезапно и так сильно опухли глаза у Мурки? Этого никто не мог объяснить.

— Какая-то свинья насыпала ему что-то в глаза! — сказал наконец старший матрос, угрюмый татарин.

Обвинение было нелепым. Кто из двадцати шести человек на судне сделал бы такую вещь? Но трудно было объяснить случившееся по-иному, тем более что был и предполагаемый виновник — один член команды, которого пёс почему-то не выносил. Играя с Муркой в начале плавания, моряк этот раза два причинил ему нешуточную боль. А пёс не простил этого моряку. И укусил его за руку, когда тот опять было затеял с ним игру. С тех пор матрос невзлюбил Мурку, да и Мурка — матроса. Собаки не выносят тех, кто сделал им больно и кто их боится.

Сейчас матрос отпирался, а все остальные нападали на него:

— Скажи, зачем ты так сделал? А если бы тебе пришлось ковылять по палубе почти слепым?!

— Чем ты засыпал глаза собаке?…

— Идите вы к дьяволу! — рассердился обвиняемый. — Ничем я не засыпал ему глаза!

Атмосфера накалялась. Но её разрядил мастер лова, старый морской волк. Он взял собаку на руки, присмотрелся внимательно к её глазам и сказал лишь одно слово: