Марк Ефетов - Звери на улице Страница 12

И это не было чудом. Просто Егор Исаевич знал, что не только человеку, но и зверю нужна забота и ласка. А в глазах Маньки он увидел теплоту и как бы просьбу о добре и снисходительности. Конечно, не сразу удалось приручить новую пассажирку. Но чем больше добра и ласки отдавал Дидусенко Маньке, тем больше исчезали у гепарда враждебность и недоверие. А потом возникла просто дружба.

В этом же вагоне ехала маленькая выдра. Егор Исаевич кормил её рыбой, насыпая маленьких рыбёшек в глиняную мисочку. Наевшись, выдра протягивала Егору Исаевичу одну или две оставшиеся рыбёшки. И она была в числе его друзей.

Третью клетку занимала просто собака, по имени Инга. Но собака эта была «гвоздём» цирковой программы. Она умела считать, читать и даже писать. Как Инга справлялась со всей этой программой начальной школы, знал её дрессировщик. Зрители в цирке видели только конечный результат: учится на пятёрку. Лохматая, среднего роста — ничем внешне не примечательная, — Инга сидела в своей клетке с таким видом, точно общество гепарда и выдры и даже самого Егора Исаевича было ей не по душе. О чём говорить! Со своим дрессировщиком Инге доводилось ездить в отдельных купе мягкого вагона и даже летать на реактивном «ТУ». Она была аристократкой. И характером своим никак не походила на Славиного Шустрика.

Егор Исаевич недолюбливал Ингу, как вообще ведь всегда не любят тех, кто много воображает и высоко задирает нос. Но кормил он собаку так же заботливо, как других пассажиров этого звериного вагона, потому что был человеком честным и свои личные отношения не примешивал к служебным обязанностям. Привели знаменитую Ингу неизвестно почему в его вагон — значит, надо оказать ей гостеприимство и внимание. А это было первым правилом Егора Исаевича.

Вот в эту-то компанию и попал Лесик. И как?! — запертый в душном, тёмном, пропахшем водкой и бензином чемодане.

— Ах ты бедолага! — сказал Егор Исаевич, так низко наклонившись над Лесиком, что длинная борода проводника зверей коснулась мордочки медвежонка. А поскольку Егор Исаевич был непьющий и некурящий, борода эта пахла только мылом да ещё молоком и хлебом.

Ну, как тут Лесику было не вспомнить маму! Ведь известное дело: у нас, людей, зрительная память — то есть мы видим и запоминаем, снова увидим и вспомним. А у зверей память иная. Запомнит зверь запах и по этому запаху вспомнит человека, еду, дом — всё, что у людей запечатлевает зрение.

Когда к Лесику наклонился проводник, медвежонок заурчал, приподнялся и стал тереться об его бороду.

— Хороший, хороший, сиротка ты моя, — гладил его проводник большой, огрубевшей от работы ладонью.

Но для Лесика не могло быть ничего радостнее. Эта же рука дала ему бутылку с тёплым подслащённым молоком, и сладкое тепло полилось в желудок.

Возможно, при этом Лесику снилась мама-медведица, а ещё вернее, ему просто казалось, что мама рядом с ним.

Между тем гуднул электровоз, звякнули буфера, и, щёлкая и покачиваясь на рельсах, поезд понёсся на юг, увозя Лесика в новую, неизвестную жизнь.

Далекие времена

Егор Исаевич начал возить зверей в те далёкие времена, о которых мы уже стали забывать. На заводах и фабриках работали тогда по десять — двенадцать часов, спали на двухэтажных нарах, в школах провинившихся учеников били линейкой по пальцам, а то и сажали в карцер на хлеб и на воду; офицеры давали солдатам зуботычины. Много было тогда людей, которые работали и голодали. А попадались и такие, что никогда не работали, принимали ванны из молока или из дорогого вина и страдали оттого, что объедались.

В такие вот времена, что были не когда-то там давным-давно, а в начале нашего же века, Егор Исаевич, или, по-тогдашнему, Егорка, оставшись без родителей, пристал к цыганскому табору. Ему было хорошо: вольготно спать под звёздами, есть из котла кашу с дымком, купать лошадей — жить жизнью цыгана. Но так было, пока цыгане не взяли его с собой покупать медведей. Мишки — это же первые артисты цыган. Егорка знал уже, что медведей обучают кувыркаться, бороться, становиться вниз головой и ещё многим штукам. Мишки привлекут зрителей, будут развлекать их и смешить, а потом пойдут на задних лапах, с медным тазиком в передних. И звонко посыплются в этот тазик монеты.

И вот на ярмарке, в передвижном цирке, цыгане купили двух медведей-подростков.

Это были первые медведи, которых Егор увидел в своей жизни. Шерсть на них свалялась, глаза были грустными, и ничто не говорило о том, что это звери, хищники, хозяева леса, тайги. Жаль было, ох как жаль этих пригорюнившихся, робких и забитых зверей.

Егорка хотел погладить медведя, но ему сказали: «Нельзя. Он только кажется смирным, а подойди к нему, сунься — загрызёт».

Нет, не верилось Егорке, что этот усталый и сонный мишка может наброситься на человека…

Получив деньги, хозяин зверинца спросил цыгана:

— Как повезёте без клеток?

— Повезём.

— Не боитесь?

— Пусть они боятся.

— Дело хозяйское — медведи уже ваши… Егорка видел, как новые хозяева дали медведям солонину, да ещё вываляли её в крупной рыжей соли. При этом Егор подумал: «Пить захотят мишки. А дорога длинная». Но им уже готовили питьё. В большом ведре разбавляли тёплой водой и сахаром вонючую белую жидкость, и на Егора пахнуло тем отвратительным запахом, который шёл и из раскрытых дверей кабака.

Да, мишек спаивали. Объевшись солёным, медведи жадно набросились на подслащённую водку, перепились и заснули крепчайшим сном.

Теперь звери были не страшны.

Новые хозяева клещами выломали у них клыки и когти, а сквозь ноздри продели тяжёлое железное кольцо. К этому кольцу была прикована цепь, и теперь закованные звери были совсем беззащитны. Попробуй не потянись за цепью — кольцо станет рвать ноздри.

Недолго ехали мишки в повозке. Проснувшись и ещё не соображая, что к чему, они свалились на землю, но тут же побежали за повозкой — кольцо рвало нос, причиняло нестерпимую боль.

Как же они при этом жалобно ревели!

Егорка убежал от цыган. Много жестокого, несправедливого испытал он уже в те годы, но этого издевательства над беззащитными животными перенести не мог. Крадучись и прячась, Егорка пропутешествовал в товарных вагонах и на платформах в более тёплые края. А попался ему эшелон со зверями, и он пристал к нему, стал помогать проводникам убирать клетки, кормить четвероногих пассажиров. Было ему тогда столько лет, сколько Славе: меньше тринадцати.

Так вот и пристрастился Егор Исаевич к своей профессии, можно сказать, сызмальства. И, может быть, именно потому, что в детстве, когда виденное запоминается на всю жизнь, он столкнулся с жестокостью, проводник Дидусенко был всегда ласков и добр со своими четвероногими пассажирами. Когда же ему говорили что-нибудь вроде того, что трудная, дескать, зверюга, намаешься с ней, надо быть построже и поосторожнее, он отвечал: «Зверь — он тоже ласку любит. А полюбит человека, станет послушным».