За белым кречетом - Орлов Валерий Константинович Страница 12

Не спуская с руки птицу, Деменчук встал, позавтракал, вышел на улицу. Ястреб опять протяжно, по-кошачьи закричал, попытался сорваться с руки, но вскоре, успокоившись, замер на перчатке. Мы сели в машину и попрощались с егерем.

Вышло все так, как и задумал Деменчук, но прежде мы заехали к Омуру Худаймедаеву. Старый мунушкер, осмотрев ястреба, причмокнул языком. «Черная гадюка»,— сказал он негромко. Это означало — высший класс. Потом мы побывали у самого «юного» мунушкера — продавца из магазина. Тот без особых уговоров согласился поменять свою птицу на новую, но при этом напомнил Деменчуку, что тот обещал ему достать щенка тазы — охотничьей собаки. Передавая свою птицу, он, спохватившись, отвязал от хвостового пера медный колокольчик. «Если с колокольчиком отдашь,— смущаясь, объяснил он,— потеряешь всю свою мунушкерскую силу, птицы слушаться не будут, такая примета». Прощаясь, будто ненароком он опять напомнил, что хотел бы иметь щенка тазы, и Деменчук заверил, что об этом не забудет.

С обученной птицей мы направились к Джологу. Дорога была неблизкой, и Деменчук рассказал, что когда-то Джологу был самым обыкновенным ружейным охотником. Занимался тем, что выслеживал и добывал архаров — горных баранов. Звери эти весьма осторожные, добыть их непросто, нужно долго выслеживать, сутками пропадать в горах у снежных вершин, лазать по скалам, но Джологу в этой охоте преуспел, пустым почти никогда в аул не возвращался. И быть бы ему охотником, если бы однажды, выстрелив по стаду, не прикончил Джологу маленького архаренка.

Подойдя к нему и став архаренка разделывать, Джологу вслух пожалел: «Ах ты, маленький».— «Да,— вдруг отвечал ему сердитый голос,— ты вот большой, не пожалел меня раньше, убил. Ведь убил же...»

Джологу отшатнулся, огляделся, но не увидев никого среди скал, решил, что с ним разговаривает дух. Он попятился назад, оставил архаренка и в большом смущении вернулся в аул, впервые прийдя без добычи. Обдумав все, Джологу собрал сельчан, дал званый обед по тому случаю, что он прекращает свою охотничью деятельность и больше никого не убьет. А вскоре выяснилось, что разыграл его сосед-охотник, оказавшийся в тот момент поблизости. Спрятавшись среди камней, он говорил голосом архаренка. Но от слова, данного вот так, при всех, на званом обеде, отказываться нельзя. И Джологу уже за ружье не брался, а стал заниматься ловлей соколов. Тут он никого не убивал, значит, и не нарушал данного им слова.

Вскоре и в этом деле он превзошел опытнейших стариков-саятчи. Не было птицы, которую, приметив в небе, он не сумел бы вскорости держать в руках. Джологу выискивал в горах ее излюбленное место отдыха и неподалеку, не скрываясь, оставлял манного голубя. Медленно ковыляя, уходил, будто возвращаясь в аул. А сам прятался в камнях, где у него наготове стоял ослик.. Стоило только соколу схватить голубя, чуть зацепиться за настороженную сеть, Джологу уже был тут как тут, доставал из сети птицу, не повредив на ней ни единого перышка.

Старый, саятчи будто, поджидал нас, прохаживаясь перед воротами своего дома, сцепив руки за спиной. Все в том же вельветовом халате, подпоясанный женским платком, в кожаной шапке набекрень. Подарку он обрадовался так, что в растерянности не знал, куда получше Деменчука усадить да чем повкуснее угостить. Старуха принялась готовить плов. А Джологу, усадив ястреба на перчатку, любовно оглядывая его с разных сторон, приговаривал: «Ну, Деменчук, угодил. Век не забуду. Будет чем теперь старому заняться». Всем было в этот момент радостно и весело, как в большой праздник. Не повезло только мне, сколько гоняюсь за кречетом, мечтая сделать его портрет, а все попадаются тетеревятники, и я сказал об этом. И тут Джологу припомнил, что несколько лет назад поймал кара-шункара — темной масти крупного сокола, которого ученые называют алтайским кречетом. Кара-шункар достался Курману Абды-калыкову. Джологу не сомневался, что он и сейчас живет у него — соколы у хозяев, как и беркуты, живут долго, иногда по нескольку десятков лет. Мы сели в машину и вскоре были у Абдыкалыкова.

...Алтайский кречет! Это родной брат северного кречета, не взглянуть на него я, конечно, не мог. Как и полярный кречет, этот сокол, гнездящийся у заснеженных пиков Алтая, с давних пор известен сокольникам, под названием «турул» занесен на скрижали истории. Так, известно, что турул был изображен на щите предводителя гуннов Атиллы. Жестокий правитель Востока Тамерлан любил охотиться с этими птицами на озерах в окрестностях Бухары. В начале зимы там скапливались огромные стаи водоплавающих птиц. Загонщики поднимали птиц с воды барабанным боем и посылали в небо соколов. В то время охота с соколами рассматривалась не только в качестве развлечения, но и как военное упражнение. Восточная поговорка тех времен гласила: «Соколиная охота — сестра войны». Добыча правителей мало интересовала. По преданию, охотившиеся с птицами турул дети Чингис-хана Джагатай и Октай нередко отправляли в Самарканд для раздачи народу по 50 верблюдов, нагруженных белыми лебедями. И птицы эти ценились не менее высоко, чем кречеты, присылаемые с севера.

Во дворе у Абдыкалыкова, на снегу, среди яблонь, сидели три огромных беркута в клобучках и противно, недовольно кричали. Курман пожаловался, что его стотрехлетний отец сам уже охотиться с беркутами не может и ему не разрешает, говорит, что еще молод, хотя Курману скоро будет семьдесят.

Беркуты, столь редко выпускаемые на охоту, взяли за правило, сразу не отыскав лисы или волка, нападать на первую же попавшуюся собаку. Причем берут их столь ловко,что изуродовали несколько овчарок в ауле. И что теперь делать с ними, Курман сам не знает.

Выяснив, зачем пожаловали к нему, семидесятилетний молодец горделиво заулыбался: кара-шункар был гордостью их семьи. Сокол уж дважды отлетал. Однажды целую ночь провел на дереве, пока переволновавшиеся охотники не отыскали его да не приманили на руку. Поэтому охотятся с ним реже, чем с беркутами, берегут. Курман настолько привык к этой птице, что без нее теперь и жизни не представляет.

Кара-шункара он держал отдельно, в пристроенном к дому холодном сарайчике. Уже занимались сумерки, на синем небе меж почерневших веток тополей забелела луна. Подмораживало. По хрустящему снежку мы прошествовали вслед за Курманом к соколиной обители. Звякнул замок, скрипнула дверь, пригнувшись, я шагнул в темноту. Курман чиркнул спичкой, засветил керосиновую лампу и, приговаривая, что птица любит холод, что ее нельзя, как ястреба, держать в теплой комнате, вынес на свет своего любимого сокола.

Много лет прошло с тех пор, но и теперь, вспоминая, я вижу эту картину с отчетливой ясностью. Курман держал кара-шункара не на перчатке, а на голой руке, как дорогую вазу. И птица была достойна столь бережного отношения. Увидев ее, я понял, отчего соколов называют и ясными, и благородными, отчего говорят, что, кто хоть раз их увидит, уже не спутает ни с какой другой птицей. Желтый свет керосиновой лампы подзолотил коричневато-черное оперение сокола. Все в нем было какое-то цельное, плотно сбитое, налитое. Кара-шункар стоял на руке гордо, держался прямо, выставив вперед упругую грудь, откинув голову,— боец-бойцом! И взгляд у него был резкий, пронзительный и благородный. Птица будто знала свою силу, ни перед кем в птичьем мире не испытывая страха. Я смотрел и не мог насмотреться. Душа ликовала — удалось-таки увидеть пусть не северного, но родного брата кречета. Жаль только, что света было мало и нельзя было сделать хорошего портрета птицы.

— Снимешь при солнышке,— заверил Деменчук, которому не терпелось побывать в заповеднике Семиз-Вель.— На обратном пути завернем сюда.

Два дня гостили мы у Альбинаса Шалны. Я увидел питомник, где в высоких вольерах держали-соколов-балобанов. Жили в питомнике разные птицы: и ястребы-перепелятники, и беркуты. Был даже очень симпатичный филин, пойманный в горах мальчишками и переданный заповеднику. Их держали в отдельных клетках, но все внимание было к балобанам. Надеялись получить от них птенцов, и дело будто к тому продвигалось: в одной из вольер загнездилась очередная пара. Самка сидела на яйцах, Оставалось только ждать, выведутся ли птенцы?