Голоса животных и растений - Владимир Алексеевич Корочанцев Страница 12

увеличилось…» — описывает Луций свои чувства в момент превращения. В ослиной шкуре он бродит в поисках эликсира, который должен вернуть ему человеческий облик. А его злоключения — словно своего рода наказание за чрезмерное увлечение плотскими удовольствиями. Дважды Луций претерпевал внешние перевоплощения, но его внутренняя духовная сущность не изменилась. Колдовство не повлияло на общее направление мыслей и чувств героя, оставшихся человеческими.

В произведении Лукиана «Лукий, или Осел» герой обращается в «длинноухого» тоже случайно. И в ослиной шкуре продолжает жить человеческими помыслами.

Анализируя идеи Пифагора о перевоплощении, француз Эдуард Шюре в книге «Великие посвященные» высказал весьма остроумную мысль: «Учение о перевоплощении объясняет как самые ужасные страдания, так и самое завидное счастье. Нам становится понятен даже идиот, когда мы знаем, что его тупость, от которой он страдает, есть последствие преступного употребления разума в предшествующей жизни». (Шюре Эдуард. Великие посвященные. М., 1990. С. 289.)

Благодаря философским изысканиям Пифагора можно, пожалуй, раскусить и любого осла, сколь бы безмолвен или, наоборот, криклив он ни был!

Под иным углом изучал эту проблему Гилберт Честертон в трактате «Святой Франциск Ассизский». Он припоминал, что в древности некоторые боги любили являться на землю в ослином обличье: считается, что Франциск называл себя ослом, но истина в том, что прежде имя Франциск давали настоящим четвероногим — ослам, превратившимся позже в героя или полубога, указывает философ и писатель Честертон. Добавим: святой Франциск звал братом конкретного осла, сестрой — конкретную ласточку, подразумевая возможность того, что в скромную птаху вселилось какое-нибудь божество. И в этом была дань уважения к природе, ко всем существам, обретшим приют на ее лоне.

Идея перевоплощения совершенно естественно и непринужденно укладывалась в средневековый быт и в представления того времени. Не об этом ли свидетельствует не лишенный философской подоплеки вопрос Тиля Уленшпигеля (героя романа Шарля Де Костера), заданный кухарке графа Мегема: «Если бы ты была ослицей, приглянулся бы тебе такой осел, как я?»

Временами ученые обнаруживали у ослов необычайно глубокую осведомленность в науках и рекомендовали наблюдать за ними, учиться у них. В средневековом «Романе о Ренаре» осел Бодуэн выступает в роли придворного проповедника. И действительно, следуя подсказкам ослов, люди совершали поразительные открытия. В Древней Греции один осел, действуя с умыслом или без такового, забрался в виноградник и объел кусты снизу. Сначала его за это побили, но потом, обнаружив через месяца полтора-два, что урожай на объеденных кустах оказался выше, чем на нетронутых, ослу (видимо, в порядке компенсации за побои) поставили памятник. С тех пор виноградари стали подрезать кусты.

Французский зоолог Альвер Жанэн поведал о распространенной в свое время средневековой басне, в которой ослу приписывались чуть ли не энциклопедические познания в астрономии. Жанэн обратил особое внимание на следующее наблюдение: в середине марта, в момент наступления весеннего равноденствия, осел издавал двенадцать пронзительных криков в полночь и двенадцать — в полдень. В средневековых трактатах по физиологии изумительному чувству времени у этого животного давалось довольно туманное, но красивое объяснение: это, мол, вызвано тем, что осел видит, что день и ночь уравниваются во времени, то есть народы, которые метались в потемках, обращаются к чистому свету… — растолковывал вычитанное в трактатах зоолог.

Счастливы и благословенны были те времена, когда натуралисты могли столь свободно формулировать свои выводы. Но не будем иронизировать… В Таджикистане мне рассказывали, что жители ряда районов Средней Азии в прошлом ориентировались во времени по крикам ослов. Размеренная, четко размеченная временами года жизнь не требовала тогда точности по минутам и секундам, можно было пренебречь и часами. «Осел уже охрип, — тормошила жена заспавшегося супруга. — Пора выгонять баранов на пастбище». (С 90-х годов минувшего столетия, если судить по нашим достижениям, вся Россия живет по ослиному времени.)

Философы с древнейших времен горячо спорили: умрет или нет осел с голоду, если поместить его между двумя копнами сена на равном расстоянии. Спор, кстати, и сегодня не завершен. Ответ же на вопрос существенно важен: ведь человечество в большинстве своем фактически состоит из «буридановых ослов». Общеизвестно, что так именуют тех, кто колеблется в выборе между двумя равноценными предметами, кто по слабости натуры не способен совершить окончательный выбор в предоставленной ему судьбой альтернативе — отдать предпочтение одному из двух возможных вариантов решения. А доверять «буриданову ослу» какое-нибудь важное дело, например проведение реформ, не рекомендуется.

Происхождение термина «буриданов осел» таково. Вплотную занимаясь проблемой абсолютно свободной воли, французский философ-схоласт Жан Буридан в качестве самого убедительного примера для оппонентов ссылался на поведение осла. Он уверял, что если на свете существует свобода воли и абсолютная возможность логического выбора, то, будучи на одинаковом расстоянии между двумя равными охапками сена, ушастый упрямец не сделает выбора и должен будет умереть с голоду. По логике ученого, при отсутствии какого-либо побудительного мотива в пользу одной из охапок абсолютно свободная воля бедного осла не могла бы ни на одной из них остановиться, и он даже не сдвинулся бы с места. В изданных сочинениях Буридана примера с ослом вообще-то нет; предполагают, что он привел его в устной беседе с учениками или в политической речи на каком-нибудь бессмысленном референдуме. Однако с тех пор именно этот пример постоянно цитируют. Нехлюдов в «Воскресении» Л. Н. Толстого, посмеиваясь над собой, называл себя «буридановым ослом», решая вопрос о собственной женитьбе…

Лично я всего лишь философ-любитель, но и меня долго терзал пресловутый вопрос о том, умрет или нет осел с голоду между двумя одинаковыми охапками сена. Однажды мы с буркинийским писателем Франсуа Бассоле решили разрубить узел сомнений. Поставили голодного осла (в знойном Буркина-Фасо ослы чаще всего голодные или полуголодные) посреди двора, отсчитали пять шагов на север до одной копны, пять на юг до другой — и сели на скамейку в тени сырного дерева ждать, пока неуверенная в себе скотина, окончательно оголодав, не околеет. В последнюю минуту мы условились все же спасти бедолагу, силой подведя его к охапке сена. Правда, надо признаться, перед опытом я и приятель выпили по паре кружек пива, чем сделали эксперимент, скажем, не стопроцентно чистым. Осел, однако, повел себя по меньшей мере странно: долго не раздумывая, сначала съел одну копну, потом и вторую, затем вернулся к месту старта и вопрошающе посмотрел вокруг и на нас, словно бы требуя