Вильям Козлов - Дай лапу, дружище! Страница 13

Надо отдать Нюрке должное: ругала она мужа, лишь когда он был выпивши, трезвого никогда не задевала. Доставалось от ее ядовитого языка и соседям, с которыми, по ее мнению, пил муж, а иной раз и мне, якобы давшему ему с утра опохмелиться, хотя ничего подобного и не было.

Прекрасная природа, чудные вечера, ясные ночи, хорошее настроение — все это искупало некоторые житейские неудобства. Есть такая старинная русская поговорка: «Собака лает, ветер носит…» Ее мне привел однажды Николай Петрович. Он сказал, что давно уже, второй десяток лет, свято следует этой поговорке, и вот ничего, жив, здоров и разводиться не думает…

Варден очень любил гулять, причем в любую погоду. Трусил впереди меня, часто останавливался и смотрел, иду ли я за ним. Смешно так вытягивал шею, вертел головой. Если не видел меня, то бросался разыскивать. Уткнет нос в землю и бежит. Иногда я прятался за сосной или елью, но он всегда меня находил.

Маршрут у нас был один и тот же: дворами, мимо бани, мы выходили на узкую лесную дорогу. Справа — небольшое болотце с окнами маслянистой воды. Не было случая, чтобы Варден прошел мимо и не принял грязевую ванну. Выбирался он из болота весь заляпанный коричневой жижей. Он вообще ни одной лужи не пропускал: топал по воде, на ходу громко лакал. Вода его притягивала в любое время года. Помнится, раз чуть было в прорубь не полез, да я его вовремя остановил. Лесная дорога скоро выводила нас на более светлый и широкий проселок, ведущий в другой пионерлагерь «Юный строитель», что на озере Жигай. Здесь осенью попадаются грибы. Дойдя до просеки, Варден выжидающе смотрел на меня: прямо пойдем, к Жигаю, или свернем направо к озеру Красавица? И хотя я всегда сворачивал к Красавице, он неизменно повторял этот ритуал. К озеру вела широкая просека, которая то взбиралась на холм, то круто спускалась с него. Наконец начинало поблескивать сквозь ветви деревьев озеро. Оно небольшое, можно с холма все окинуть взглядом. Полная до краев гигантская малахитовая чаша. Береговые сосны и ели опрокинуты в озеро. Кое-где в бор вкрапливаются березы, осины, ивы.

На берегах, как и водится, валялись обрывки газет, ржавые консервные банки. Мне надоело смотреть на это варварство, я нашел подходящую ямку и весь мусор свалил туда. Однако после первых же выходных дней опять ветер гонял меж сосен обрывки бумаги, надувал грязные полиэтиленовые пакеты, поблескивали во мху консервные и стеклянные банки.

Почему люди поступают так? Я убежден, что природа облагораживает человека, делает его лучше. Мне приходилось встречаться с людьми, годами живущими в лесу, на озерах. Это лесники, работники турбаз, домов отдыха. Они нравились мне. Я чувствовал, что они любят природу, заботятся о лесах, птицах, животных, да и сами они в большинстве люди с возвышенными принципами, совестливые, склонные к философскому мышлению.

Я гоню прочь мрачные мысли. Очень уж хорошо вокруг, хочется, чтобы так было всегда. Может быть, если бы все люди почаще сталкивались с истинной красотой, научились понимать ее и ценить, они стали бы добрее, человечнее?

Я смотрю на Вардена: он сгорбившись стоит у самой воды, и с его черной спутавшейся бороды со звоном срываются в озеро большие блестящие капли. Он стоит неподвижно, взгляд его устремлен на ровную гладь. Понимает ли он прекрасное? В том, что он о чем-то задумался, я не сомневаюсь. Раз собака видит сны, почему же она не может думать? Хотя его глаза и прячутся в курчавой шерсти, он видит Красавицу, слышит птичий гомон. И не только видит и слышит, он еще и чует нечто мне недоступное. Легкий ветер принес из леса запахи, которые ему могут рассказать о многом. Я лишь ощущаю запах хвои и прелых листьев. Ну еще пробуждающейся после дождей грибницы. А может быть, все это лишь в моем воображении?

Не хочется мне разбивать малахитовое зеркало, но придется: Варден в болоте испачкался, ему надо выкупаться. Сам он далеко не полезет в воду, нужна команда. Я ищу подходящую палку, а он, наклонив лобастую голову, наблюдает за мной. Он уже знает, что дальше последует. Потому и ждет у воды. Я швыряю палку, кричу: «Апорт!», и мой Варден с шумом бросается в треснувшее озеро. Плавает он неуклюже, черная голова двигается: Варден ищет палку и, как часто с ним бывает, проплывает мимо. Я подаю ему с берега советы, куда держать, он оттопыривает висячее ухо, значит прислушивается, но плывет по собственному разумению Пес он упрямый и не вернется без палки. А если не найдет, то, хитрец этакий, прихватит камышину или водоросль. Красиво смотрится плывущая собака на воде. Дышит он тяжело, с присвистом, иногда хамкает пастью, фыркает. Черная нашлепка носа торчит над водой, коричневые глаза поблескивают в свившейся колечками шерсти. За ним тянется широкий блестящий след.

Мне и самому хочется выкупаться, но вода еще холодная. Открою сезон в июне. Нынешняя весна не слишком теплая. Варден возвращается с палкой. Медленно выбирается на берег, с его блестящих боков ручьями хлещет вода, он сразу похудел, очертился изогнутый хребет, лишь огромная голова поворачивается на мощной шее. Ко мне он палку не несет, а кладет на берег и яростно грызет, — он знает, что эта палка еще не раз полетит в озеро, а купаться ему нынче не очень хочется. Даже и для него вода прохладна. Покончив с палкой, он с озабоченным видом трусит в мою сторону. Я знаю, что сейчас будет, и прячусь за толстый ствол. Варден останавливается и виртуозно с головы до кончика хвоста отряхивается, брызги летят во все стороны.

И почему все собаки любят отряхиваться вблизи от людей?

После купания от приходит в игривое настроение, я это тоже предвидел, и, прежде чем мокрая взъерошенная махина прыгнет на меня и начнет хватать красной пастью за ноги, я швыряю другую палку в озеро. Рефлекс срабатывает мгновенно, и Варден снова плюхается в воду.

Солнце щедро позолотило вершины сосен и елей, облака, будто под прессом, сплющиваются на горизонте, из кучевых превращаются в перистые и поднимаются выше. Птицы перед самым носом перелетают просеку. Это мухоловки, пеночки, трясогузки. На усыпанных желтыми иголками полянках яркой голубизной стреляют в глаза мохнатые подснежники. Их много сортов, вон по краям дороги мерцают синью маленькие цветки, на другой стороне белеют тоже подснежники. Я люблю вот эти, большие, с цветком-колокольчиком, пушистые, все в волосках, будто обросшие белесой шерстью. Я их никогда не срываю, — бывает, подойду, нагнусь, поглажу пальцами, понюхаю и пойду дальше. Цветок родился, чтобы жить на земле, питаться ее соками, тянуться к солнцу, дать семена, а если его оборвешь, то погубишь. Здесь он живет, а дома в вазе с водой медленно умирает. И странно, что многим людям приятно смотреть на умирающие цветы. Раньше я как-то не обращал внимания на то, что взрослые и дети охапками срывают полевые цветы, даже умилялся, вот, дескать, какие они, любят природу, тянутся к прекрасному! А теперь у меня портится настроение, когда я вижу людей с букетами полевых цветов в руках. Сколько красоты погублено! И никогда уже эти цветы не дадут семена.