Игорь Голубев - Собачья площадка Страница 13

Евсей отдавал им все.

Если бы не эта проклятая болезнь… Амнезия…

И вот теперь Евсей сидит в бассейне, варит себе какао из пачки, найденной на помойке у универсама. Вполне хорошее какао.

У него лично было несколько версий собственной жизни, и состояли они из кусочков.

Он сначала отдал квартиру. Как не отдать, ведь ушел к молодой. Потом дачу под Чебоксарами — дочерям. Одна уехала в Лиепаю, другая в Донецк. Но жизнь не покерный расклад, это в картах жизнь можно придумать, в жизни придумывать нечего. Все уже придумано до нас. Расклад для Евсея был запрограммирован ещё Шекспиром — его кинули. Молодая жена сошлась с шофером управления, он, как витязь, оставил ей все, а оставшись один на один с узкоглазой действительностью, запросился в родные края.

Родные края встретили Евсея сурово — в лице коменданта общежития Костромского речного пароходства. По вечерам пили водку, били бутылки о фанерные перегородки и приводили сомнительных женщин. Евсей был далек от такого времяпрепровождения, но все равно заставляли участвовать. В принципе никто и никогда не интересовался, о чем думает бывший инженер. А он разрабатывал для пароходства новый план выхода из кризисной ситуации.

Короче, Евсей разругался и здесь. Его попросили съехать. Он подался на турбинный завод. Здесь без разговоров включили в комиссию по приемке. Дважды побывав на испытаниях, составил бумагу, в которой резко осудил членов комиссии. Что за этим последовало? Правильно. Тогда Евсей решил вернуться домой, попросить у бывшей жены комнатенку и проживать на пенсию. Однако его не приняли. Больше того, ткнули носом в им же подписанную бумагу.

И Евсей поехал в Москву искать правду. Деньги на первое время были, и он расположился в гостинице. В кабинетах встречали любезно, отказывая, улыбались.

Его промурыжили два года. За это время успел сносить выходной костюм, потратить все накопления и приобрести стойкий иммунитет на улыбку. Пойти бы сразу в адвокатуру, предложить, когда было что… Но жизнь ничему не научила Евсея, и только начавшиеся странствия доказали тщетность всех устремлений. Против бумаги человек ничто.

Евсей задумался и чуть было не упустил взвар. Чертыхнувшись, налил. Сел, как в каком-то фильме, и помолился. Молился как умел. Евсея радовало уже одно то, что есть какао и есть огонь.

— «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».

Евсей налил напиток и пригубил. Несмотря на все что перенес, бомж радовался только оттого, что мир кругом вот-вот зазеленеет. Почки на вербах покрылись рыжей пыльцой, и его, Евсея, никто не убил.

— Альберт, Альберт! — разносилось над пустырем.

Это подполковник ищет своего шпица, решил бомж.

После того как Соломон дал ему твердый совет, мысль пойти в баню целиком и полностью подчинила себе всего Евсея. Он потрогал фуфайку, и сторублевая бумага отозвалась ласковым хрустом.

Он ездил в Донецк. Другая страна. Другие законы. В поезде сперли паспорт. Кому был нужен — непонятно. Во всяком случае, Евсея ссадили. Без документов не прокомпостировать билеты.

Все-таки в Донецк он добрался. Встретили как полагается. Евсей за неделю съел столько сала, сколько не ел за всю свою жизнь. Но вечером третьего дня случайно услышал разговор между своей дочерью и её мужем. Выходило, что старик загостился. Он-то, мятежный, хотел как лучше. А оно вона как…

В Лиепаю не поехал вовсе. Зачем? Снова услышать, что никому ничего не жалко? Ну сколько он съест? Евсей никогда не задумывался, что для жизнедеятельности организма нужны калории. Еда. И только теперь, когда очутился в состоянии невесомости, каждый батон хлеба приобрел свой первоначальный смысл.

Евсей вскрыл банку с мясом цыпленка и понюхал. Не то чтобы боялся умереть, умрет, и прах с ним, просто корчиться не хотелось. Больше всего он любил желе. Дрожащую субстанцию, которая таяла во рту и оставляла ощущение полноценности жизни.

Когда Кривой рассказывал о тюрьме, Евсей всегда удивлялся делению по признаку: работаешь — мужик, не работаешь — больше достанется. Но самое страшное — никому нельзя верить. Есть записные трепачи. Они в камере чуть меньше шестерок. Вспоминают. Зэки любят слушать. Всю шелуху сразу отметают. Он. Она. Любовник. Драл он ее? Если не драл, об чем базар? Нет, если бы всех, кто советует, как лечить и чем, если бы все, кто советует, как забивать голы, если бы всех, кто скажет, как написать ту или иную книгу, слушать — надо садиться и писать новую библию.

— Альберт… Альбертик…

С ума, что ли, сошел? Тварь поганая. В прошлый раз этот Альбертик чуть не опрокинул таз с костянкой. Они бульон варили. Засранец.

Евсей поковырял в банке и не нашел никакого удовольствия. Если взять, к примеру, правительство, то он бы решил все по-другому.

Надо было идти на ВВЦ и отрабатывать. Евсей — человек с правилами. Он не может просто взять из общего котла и съесть. Сто рублей на баню. Можно, конечно, пригласить Фишера и Гашека, но тогда это будет не помыв, а размазывание грязи. У Евсея был хороший товарищ, такой же, как он. По несчастью. И жил при бане. Бабки носил своим детям. А дети не принимали. То есть деньги принимали, а банщика не пускали. Стеснялись.

Что же это в мире делается, если дети собственных отцов стесняются?

Когда все уходили, они запирались, раскочегаривали печку и мылись всласть. Вспоминали. Иногда случалось пиво и рыбка. Тогда был полный помыв.

Евсей готов был поделиться последним с любым, кто хоть как-нибудь утешит и скажет неправду про дочерей.

Бомж был глуп.

Никто и никогда, со времен Авраама, никого не жалел.

Евсей вытер слезящиеся глаза и посмотрел на небо. Он думал, что все ответы найдет там. Но на небе ничего не было. Ни одного Божественного знака.

— Уйду я от вас…

Глава 10

— Альберт! Альберт!.. Альба!..

В безутешном горе бродил подполковник по бывшему парку. Он сходил на местное телевидение, где равнодушная деваха выслушала пространные стенания по поводу пропажи собаки, записала окрас, породу, приблизительное время пропажи, хотя бывший военный точно указал часы и минуты. Потом вернулся в опустевшую квартиру, включил телевизор и, дождавшись времени вещания кабельного телевидения, был сильно возмущен тем, что из белого Альберт превратился в пятнистого, а из шпица-кобеля в шпица-суку.