Автор неизвестен - Щедрый Буге Страница 13

Юра уже не в силах ходить. Сердце его билось слабо, с перебоями. Ему чудится, что видит мать на летнем поле среди цветов. Видит ее совсем молодую, даже моложе чем он сам сейчас. Она медленно приблизилась. Юра явственно ощутил на плечах родные руки с шершавыми ладонями.

Только сейчас на 26 году жизни он заметил, что смуглые щеки у мамы покрыты нежным золотистым пушком: «Как мало я прежде приглядывался к материнскому лицу.»

Родной образ унесся в дымку, а следом наплывало новое видение…

Саше, приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы из последних сил заставлять себя подниматься и вновь идти собирать ветки и сучья. Сырые древа шипели, почти не давая тепла. Все, что могло гореть, вблизи собрано, и поддерживать огонь становится все труднее и труднее…

Опять послышался гул летящего самолета. Он нарастал. Глаза вновь загорелись надеждой — люди совсем близко, их ищут! Вот самолет прогудел над их головами, но… проклятье небесам!!! В низких облаках ни одного просвета!

Юра с усилием разомкнул воспаленные веки. Ввалившиеся глаза потеряли блеск и больше не оживляли серого, изможденного лица. «Как красива тайга в белом одеянии. И непокорившийся Гонам нынче не так грозно ревет», — с грустью подумал он. — «Нас не оставят. Обязательно найдут…» — мелькнула последняя мысль. Вскоре снежинки покрыли лицо лежащего у костра человека белой маской. Она не таяла…

Юра не представлял своей жизни без тайги, и судьба распорядилась так, что он навеки остался на земле мудрого Улукиткана — проводника Григория Федосеева, книги которого Юра так любил и столько раз перечитывал.

Где настигла смерть Сашу Тимашова, неизвестно. Умер ли он там же от холода, голода? Или нашел силы идти дальше? Вряд ли тайга ответит когда-нибудь на эти вопросы.

Юры больше нет, не останутся жить в моей памяти его слова: «Лучшие качества человеку дает природа. Она делает его добрее, очищает от шелухи и оставляет главное — здоровый стержень».

Через несколько месяцев после окончания поисков я возвращения в Башкирию я получил из Николаевска-на-Амуре посылку — продолговатый фанерный ящик с завернутым в ватин винчестером и письмо, из которого узнал, что Юра взял с собой на Гонах легкую малокалиберную винтовку, а тяжелый пятизарядный винчестер с боеприпасами оставил дома. В конце письма была приписка: «Ружье наш дар тебе от Юры. Береги. С уважением, Василий Иванович, Вера Васильевна Сотниковы.» Из этого же письма я узнал, что у их сына, моего учителя был порок сердца и он всю жизнь, не сдаваясь, преодолевал свой недуг.

ДЖАНГО

На четвертый день хворобы почувствовал себя заметно лучше и, выбравшись на свежий воздух, занялся ремонтом лыжных креплений. Занятие это не требовало больших усилий, но из-за слабости мне приходилось часто отдыхать.

— Эх, мне бы Луксино здоровье, — невольно вздыхал я. — Ему все нипочем. Умывается снегом, воду пьет прямо из полыньи, спит в дырявом, свалявшемся спальнике, никогда не мерзнет и не болеет. Чем не снежный человек? Правда, временами жалуется на боли в желудке, но и то как-то мимоходом.

После обеда, закончив, наконец, ремонт, шатался по стану взад-вперед, как неприкаянный. Меня угнетало неопределенное душевное состояние, которое называют предчувствием. Пропавшие норки не давали покоя, и я не удержался, пошел проверить ближние ловушки, не далее чем в полукилометре от палатки.

Первые не прельстили привередливых зверьков. «Квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу»-сначала звонко, а потом жалобно и тревожно кричал дятел-желна над следующей хаткой. Незаметно прибавив шаг и, сгорая от нетерпения, заглянул в нее. Но увы-норка оставила без внимания даже жирные кетовые плавники.

Над головой повторилось жалобное «квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу». Только сейчас я разглядел дятла, сидящего на березе в метрах десяти. Жалобный, гнусавый крик никак не вязался с его суровым обликом. Я распрямился и стал наблюдать за ним. Желна самый крупный среди дятлов. Гроза вредителей леса имел и соответствующий наряд: черный, с красной шапочкой на голове. Бойко перемещаясь по стволу, он выстукивал его подобно врачу то с одной стороны, то с другой, то выше, то ниже. Наконец дятел что-то нашел: вероятно зимовочную камеру личинки короеда и приступил к «операции», используя крепкий острый клюв.

Во все стороны долетели щепки, следом древесная труха. Временами дятел комично осматривал конусовидный канал, наклоняя голову то влево, то вправо. Вот, наконец, спящая личинка наколота на острые щетинки щилообразного языка и отправлена в желудок. И так целый день!

На следующее утро, торопя рассвет, мы пошли с Луксой на Джанго за продуктами.

Холодок слегка пощипывал уши. Снег под лучами восходящего солнца сиял девственной чистотой и свежестью. Собаки весело носились, рыская по сторонам, то забегая вперед, то отставая. Вдоль берега, выстроившись в несколько рядов, застыли могучие высоченные тополя. — Слушай, Лукса, а из такого тополя, наверное, выйдет не один грузовой бат? — Да, тополя хорошие. На Тивяку один ученый охотовед даже жил в дупле такого тополя. Три сезона зимовал. Сделал в нем настоящий дом. Дверь повесил, окошко вырубил, потолок сделал. Печку поставил. Нары. Потом кто-то сжег, елка-моталка. Чего жгут? Кому мешает? Перед Разбитой Пират неожиданно остановился. По его настороженному виду мы догадались, что он почуял зверя. На острове, окаймленном ржавым тальником, сквозь морозную дымку вырисовался силуэт оленя. Заметив нас, изюбр бросился наутек. Пират напористо, с азартным лаем, ринулся следом. Индус же отнесся к этому совершенно спокойно: «Убегает-стало быть хозяину не опасен», — по-своему истолковал он происходящее и равнодушно наблюдал за погоней.

Казалось, изюбр не бежал, а летел, откинув голову назад, лишь изредка касаясь копытами снега, и через несколько секунд он скрылся за излучиной реки. Вскоре характер лая изменился

— Остановил, — сказал Лукса.

Я вопросительно взглянул на него.

— Когда гонит — лает с визгом, остановит — как на человека лает и подвывает.

Мы заторопились и вскоре перед нами предстала такая картина: олень стоял у промоины, вытянувшейся длинной, черной лентой под обрывистым берегом, и приготовился к обороне; Пират, злобно взлаивая, волчком вертелся на безопасном расстоянии, отвлекая внимание на себя. В такой ситуации не составляло труда приблизиться к изюбру на верный выстрел, но стрелять мы не могли — зверь запретный, а лицензии на него у нас нет. Отозвав озадаченного пса, двинулись дальше.

Широкий торосистый коридор реки открывал поворот за поворотом. Кое-где бугрились обширные наледи. От них, словно от чаш с кипятком, лениво поднимался пар.