Вячеслав Пальман - Там, за рекой Страница 14

Но олени…

Что для их зоркого глаза, а тем более чуткого, трепещущего носа какие-то там шестьсот метров! Как вздрогнули они, как напружинились их ноги! Четверть секунды, одно мгновение — и все стадо, сделав решительное «налево — кругом!», уже мчалось прочь от богатой травяной поляны, где надумано было пастись. Ещё бы: в поле зрения волк!

— Архыз! — крикнул Саша с угрожающим оттенком в голосе.

Тот лишь ушами повёл и чуть-чуть махнул хвостом, словно сказал: «Не надо, хозяин, все будет в порядке». А сам игриво скакнул вперёд, волоча за собой поводок. Скакнул, поднял морду, внюхиваясь, и издал какую-то визгливо-радостную ноту, прозвучавшую в тихо стынувшем вечернем воздухе, как дружеское «эй!..».

Белые салфеточки на оленьих задах мелькнули в последний раз за чёрным ольховником и скрылись.

— Назад, Архыз! — прикрикнул Саша, подымаясь и не на шутку сердясь и на себя за то, что взял собаку, и на него, такого самовольного.

Архыз стоял на камне и, не обращая внимания на окрик, продолжал вглядываться в чёрную поросль, куда скрылись олени.

Что он увидел там?

Саша поднял бинокль. Кусты приблизились. Он довольно отчётливо заметил подозрительно качавшиеся ветки, а меж ними, к удивлению своему, — оленью мордочку, с необыкновенным вниманием разглядывающую из своего укрытия собаку, которая стояла высоко на горе, прекрасно видимая на фоне заснеженной вершинки.

Влажные, полные живого блеска глазищи, не мигая, рассматривали Архыза, как показалось Саше, без всякого страха, с каким-то мальчишеским любопытством, а нос подрагивал, улавливая только одному оленёнку ведомые запахи, в которых он, кажется, не находил ничего страшного.

Совершенно ясно, что оленёнок в кустах остался один, стадо бежало, потому что сколько Саша ни водил биноклем по сторонам, там не шелохнулась ни одна веточка. Какой-то ненормальный оленёнок, если он мог пересилить страх перед хищником.

В это время Архыз пробежал вперёд ещё метров двадцать, ещё коротко взвизгнул и вдруг прилёг на живот, вытянул шею и повилял туда-сюда хвостом; поза его означала смирение и миролюбие. Больше того — приглашение к короткому знакомству.

Саша едва успел прильнуть к биноклю, как кусты раздвинулись, годовичок с пухлым розаном на лбу и коротенькими, пожалуй вершковыми, пенёчками рогов грациозно вышел из кустов на освещённое место и, не сводя больших глаз с замершего Архыза, прошёлся туда-сюда на своих тоненьких и высоких ножках.

«Привет, вот и я!» — говорил он своей позой и озорным взглядом.

На какое-то мгновение оленёнок оказался перед белой поляной; снег высветил его всего, и Саша чуть не выронил от удивления бинокль: он увидел на левом ушке животного чётко просвечивающий треугольный вырез.

— Хо-бик! — закричал Саша, вскакивая.

Оленёнок, испуганный криком, исчез.

Когда в прошлом году Саша Молчанов повёл оленёнка в долину реки Шика, чтобы отпустить его на волю, как раз начались чудесные дни благословенной поздней осени.

Леса стояли усталые, уже заметно пожелтевшие; листва на деревьях огрубела и даже под ветром только скупо шелестела, а в безветренные, ядрёные и прохладные ночи застывала, словно неживая.

Осень принесла животным обильную пищу.

Саша прекрасно помнил, как повёл себя Хобик, едва почувствовав непривычную свободу: отбежал немного и, не увидев нигде никакого запрета, вдруг растерянно начал топтаться на месте, уставившись удивлёнными глазами на Сашу. «Что это значит?» — спрашивал его наивный взгляд. Саша спрятался. Оленёнок совсем испугался. Его волновал слабый шум листвы, полумрак леса, вся необычность обстановки, а одиночество казалось просто невыносимым.

Хобик побегал немного, нашёл Сашу и успокоился. Но в руки уже не дался. Семенил вокруг, играл, соблюдая дистанцию. Состояние полной самостоятельности привлекало оленёнка, и он не хотел от него отказываться.

Они поиграли в прятки с полчаса и потерялись всерьёз. Саша посидел на упавшем стволе минут сорок, все ждал, не появится ли малыш, не раздастся ли его жалобное блеяние, но так и не дождался.

Молчанов вышел к реке и вернулся домой.

Надо отдать должное этому маленькому дикарю. Оставшись один, он сразу проникся чувством крайней осторожности, переходящим, наверное, из рода в род, из поколения в поколение. Повёл себя в лесу так, чтобы все видеть и все узнать, оставаясь в то же время невидимым. Шёл, выбирая теневую сторону, чтобы солнце не высветило его шкурку. Подолгу стоял где-нибудь в густейшем черничнике, прислушиваясь и высматривая. Только удостоверившись, что вокруг безопасно, он начинал срезать сочную траву острыми зубками, нагибаясь и смешно расставляя длинные передние ноги.

Хобику очень понравился зелёный пырей; он напал на прекрасную луговину и наелся, что называется, до отвала. Трава была сладкая, и ему страшно захотелось солёного. Но тут не было Елены Кузьминичны, которая баловала его, вынося хлеб, круто посыпанный солью. И вообще откуда в лесу соль? Древний инстинкт заставил оленёнка двигаться вверх по лесистой горе, и вскоре он был награждён за поиск: ледяной ручеёк в одном месте появлялся из-под земли, и когда Хобик потянулся к воде, то ощутил и оценил её необычайный вкус. Пить он не хотел, но соль почувствовал и, взмутив болотце копытами, с удовольствием стал цедить сквозь зубы сильно минерализованную воду. Прелесть как вкусно!

Чужой запах коснулся его влажного носа и заставил насторожиться. Запах не казался враждебным, но все-таки Хобик шмыгнул в кусты и залёг там, прижавшись к самой земле. Вовремя. С другой стороны к болотцу подошёл громадный, как ему показалось, олень с ветвистыми рогами и тоже, взбаламутив воду, стал пить, отдыхая и отдуваясь. Потом постоял над лужей задумавшись. С нижней губы у него капала вода, а глаза были какие-то странные, беспокойные, немного сумасшедшие. На ветке правого рога болтался клочок мха, шея в грязи, дышал он неровно и шумно. Но все это не помешало великану тотчас же унюхать малыша; он как-то презрительно фыркнул и через две секунды стал глыбой над прижавшимся Хобиком. Оленёнок лежал ни жив ни мёртв.

Рогач обнюхал малыша, снова фыркнул, обдав его брызгами, и, не удостоив больше взглядом, удалился с царственностью вельможи, которому до тошноты надоела вся эта мелкота жизни.

Когда шум раздвигаемых кустов утих, Хобик вскочил и понёсся в противоположную сторону.

Ночь провёл плохо. Правда, местечко для ночлега попалось приличное — густой шиповник и наклонный камень, под которым скопилась горка тепловатого песка.

Утром Хобик наскоро пощипал травы, впервые похрустел чинариками, которые ему решительно понравились и вызвали бурный прилив аппетита, и опять зашагал выше, видно считая, что именно там находится земля обетованная и безопасная. Голод не грозил ему. Но одиночество!.. Он всем существом своим понимал, как уязвим, беспомощен в теперешнем положении, искал общества себе подобных. Не таких, как вчерашний надменный самец, не удостоивший его вниманием, а других… Кто эти другие, он и сам ещё не знал, потому что память о матери у него начисто выветрилась.