Геннадий Падаманс - Первостепь Страница 14

Он вдруг и вправду увидел, как они идут – долговязые, исхудалые. Он знает их всех, он сам один из них. Они идут по краю льдов в поисках мамонтов, они хотят перемен, люди всегда хотят перемен, им нужно новое, им нужны новые земли. Там, за грудами льда, за ледяными полями, за ледяными горами, там снова есть тёплые земли, покрытые тучными травами, а в тех травах пасутся мамонты, много жирных горбатых мамонтов, очень много. Люди там всегда будут сытыми, их жёны снова станут смеяться, их дети опять вспомнят про игры. Но сейчас только льды, и ещё сверху снег, и низкое заходящее солнце. А ещё… они встретили след волосатых людей. Все встревожены. Все как один.

Сосновый Корень остановился и стал трясти головой. Он как будто пытался понять: в какой стороне эти вечные льды – но льдов нигде не было заметно, зато он вдруг обнаружил неподалёку кусты, впервые тут появились кусты, на них не было листьев, сухие прутья, такие же жаждущие, как и охотник, но всё равно там притаилась хилая тень, Сосновый Корень сделал последние шаги и повалился без чувств.

Было темно. Темно и тихо. А потом появился мамонт. Тот самый мамонт с впадиной на лбу. Его маленькие глаза излучали неизбывную грусть.

– У людей много еды, - сказал четвероногий. – У мамонтов совсем нет еды.

Это был упрёк, мамонта стало жалко, как будто бы жалко или как-то так, но всё уже исчезло. Осталась пустота. Безвидная.

А потом сместилась тень, всемогущее солнце вновь дотянулось до Соснового Корня, и тот быстро очнулся.

Кажется, ему стало легче. Он почувствовал, что вновь может идти и даже бежать, что у него ещё есть силы. Но так же само он вдруг почувствовал грусть. Он готов был бежать – и не хотел. Он будто усомнился. Бежать, бежать – а зачем? У людей и так хватает еды, люди просто обленились, не желают охотиться каждый день, хотят устроить одну большую охоту и потом пировать до весны. Но для этого должны погибнуть все мамонты, сразу всё стадо, и большие, и маленькие, и детёныши, и старики. Сразу всё стадо. А им и так туго.

«Всем туго», - подумал Сосновый Корень. Никогда ещё не было столь знойного лета. Вот и они ошиблись с водой, не рассчитали. И теперь охотнику добираться до стойбища ещё два дня. Без воды. Но ежели он повернёт направо, тогда уже к утру окажется у источника возле Каменного Лба. Этот источник никогда не пересыхал, там обязательно будет вода, прохладная и чистая – и он сможет напиться. Вволю напиться… А мамонты смогут спастись. Хотя бы часть мамонтов, потому что тогда люди не успеют расставить свою ловушку, не подготовятся. И осудят Соснового Корня. С укором будут глядеть, особенно женщины, а жена… Но Сосновый Корень уже двинулся. Двинулся к стойбищу, не повернул. Наоборот, побежал.

Он бежал и пытался представить, как тяжело сейчас оставшимся товарищам, его разведчикам, которые остались наблюдать и следить за мамонтами, покуда он понёс весть. Да, им тяжело. И у них нет воды. Но их трое. А он один. Им не надо бежать, им можно идти. Им только нужно следить. Мамонты им помогут. Те самые мамонты, которых прочат убить.

Сосновый Корень опять остановился. Почему-то ему представилось, как Корсак жадно пьёт воду. Все пьют воду. Все трое оставшихся. Вода льётся и льётся, стекает по их подбородкам к ладоням – так много воды. Так много.

Сосновый Корень вполне мог быть правым. Его разведчики не должны пропасть. Мамонты наверняка им помогут. У мамонтов на спине горб, там запас жира, воды и жира, мамонты долго могут обходиться без воды и без еды, дольше людей. Но у тех мамонтов горбы уже сдулись, вода им нужна позарез, они станут искать воду. И найдут, непременно. Ведь мамонты находят воду лучше всех, никто в этом гигантов не превзойдёт. Глубоко под песком учуют влагу и станут копать, покуда не докопаются. А людям надо только следить. Его разведчики будут следить, и когда мамонты уйдут, доберутся до их ям и напьются. Если надо, раскопают поглубже, выроют настоящий колодец – главное, чтобы мамонты указали, где рыть. И тогда… Сосновый Корень попытался сглотнуть пересохшим горлом. Не смог. Ему стало завидно. Он опять представил, как жадно пьёт сейчас воду Корсак и как много воды льётся мимо, напрасно. Он разозлился, почему так небрежно они пьют. Он как будто бы видел, как они пьют. Мысленно видел. Его разведчики никак не пропадут. Лишь бы он сам не пропал. Лишь бы смог добежать. У него ведь совсем нет горба на спине. Вздохнул Сосновый Корень. Грустно вздохнул. И вновь побежал.

Вечерело. Солнце, наконец, перестало жарить и просто слепило глаза. Мешало бежать, противилось. Не хотело солнце, чтобы Сосновый Корень спешил. Не хотело, чтобы быстро добрался, успел. Хотело, чтоб пощадил мамонтов. Оно как будто даже говорило, оно или кто-то внутри у охотника, кто-то чужой, неопознанный, постоянно нашёптывал: «Не спеши. Опоздай. Просто опоздай». Этот чуждый голос мешал бежать и сбивал с толку. Сосновый Корень вдруг обнаружил, что много взял влево – и остановился. Похоже, это был знак. Дурной знак.

Влево забирать было нельзя. Так получалось прямее, но примерно так же должны были идти и мамонты. И могли учуять оставшийся след охотника. Издалека учуять. Сосновый Корень не мог такого допустить. Потому он пошёл как надо. Чужой голос замолк, видно, смирился. И даже жажда куда-то исчезла. Сосновый Корень вдруг подумал, что больше совсем не хочет пить. Кажется, это было плохо. Совсем плохо. Нечто подобное он слышал, ему рассказывали: когда вообще перестаёт хотеться пить, тогда пора готовиться к переходу, совсем скоро встретишься с предками. Готов ли он встретиться? Он спросил сам себя – и не ответил. Как будто ему было всё равно.

Солнце сошло к небосклону и окрасилось кровью. Пробежал испуганный ветер, закричала дрофа и ещё другая птица откликнулась, потом замычал бык, тявкнул шакал. Сосновый Корень по-прежнему не хотел пить, но теперь он также не хотел бежать. Не хотел даже идти. Хотел спать. Повалиться – и спать. Ноги стали заплетаться, перед глазами крутилась тьма.

По земле растеклась лужа, в эту лужу опустился голубь и жадно пил воду, задирая кверху хвост. Сделав несколько глотков, птица поднимала голову и осматривалась по сторонам, а потом снова пила. А некто смотрел, наблюдал – и этому некто было как-то всё равно. Вот голубь пьёт, задрал кверху хвост. Вот поднял голову, опустил хвост. Смотрит. Вот опять задрал хвост. Голубь пьёт. Вот поднял голову. Смотрит. Вот… Что-то заело с этим голубем. Бесконечно он пил. Бесконечно осматривался. Пил и осматривался. Но раз тот так часто осматривался, должен был быть кто-то ещё. Кого голубь боялся. Кого опасался.

Голубь боялся женщины. Женщина делала что-то постыдное. Что-то неправильное. Толкла в ступке какие-то корешки и бросала в огонь. Как шаманка. А ещё женщина пела. Неправильно пела. Но всё равно это пение притягивало. Не голубя притягивало, а того, кто смотрел.