Эдуард Шим - Рассказы и сказки Страница 15

— Чу, бубенцы на дороге звенят!

— Это не бубенцы.

— Чу, роднички в овраге побулькивают!

— Это не роднички.

— Чу, дальний гром погромыхивает за лесом!

— Это не гром.

— Да что же это такое?!

— Это мы, лягухи, в канаве урчим.

На берёзовой опушке лесные мамы хвалились друг перед другом своими детками.

— Ах, какой у меня сын! — сказала мама Олениха. — Наглядеться на него нельзя. Копытца точёные, ножки пряменькие, шейка высоконькая… Лёгонький, как ветерочек!

— М-м-м, сын, конечно, неплох, — сказала мама Барсучиха. — Но куда ему до моих деточек! Уж такие они нарядненькие, такие разумненькие! Родились в марте, в апреле уже глазки открыли, а нынче — поверите ли? — даже из норы выбегают…

— А сколько их у вас? — спросила Олениха.

— Уж, конечно, не один и не два. Целых три!

— Можно вас поздравить, — сказала мама Ежиха. — Но всё-таки моих деток с вашими не сравнить. У меня их — пять душ! И вы знаете, у них уже шёрстка появилась… и даже иголочки твёрденькими становятся… Ну, не чудо ли?

— Хрю! — сказала мама Кабаниха. — Пять — это хор-рошо. Ну, а что вы скажете, если их — десять?

— А у кого их десять?! — поразилась мама Ежиха.

— Хрю-хрю… У меня! Ровно десяточек, и все как один… хрю!.. мохнатенькие… хрю!.. полосатенькие… хрю!.. повизгивают этак тоненько, как птички… Где ещё такое семейство найдёшь?

Не успели мамы согласиться, как вдруг с поля раздался голос:

— У меня семейство получше!

И на опушке появилась мама Хомячиха.

— Ну-ка, — сказала она, — попробуйте догадаться, сколько у меня деток!

— Тоже десять! — хрюкнула мама Кабаниха.

— Двенадцать? — спросила мама Барсучиха.

— Пятнадцать? — шепнула мама Ежиха и сама испугалась, назвав такое большое число.

— Как бы не так! — сказала мама Хомячиха. — Подымайте выше! У меня деток — восемнадцать душ, во сколько! И чего там болтать про шёрстку, про глазки, — это всё пустяки. Мои детки уже работать ^начали. Даром что малы, а уже каждый себе норку копает, жильё готовит. Представляете?

— Да, ваше семейство — самое замечательное! — признали все мамы. — Вы подумайте: восемнадцать деток-работничков!

Долго бы ещё удивлялись мамы, если бы на опушке не появилась Зайчиха.

Хвалиться она не стала, шла тишком-молчком.

Никто не узнал бы, сколько у неё деток, если б мама Олениха не спросила:

— Ну, а сколько душ в вашем семействе?

— Не знаю, — сказала Зайчиха. — Кто ж их считал… Может, — сто, может, — тыща, а может, — и ещё больше.

— Как так?! — подскочили мамы. — Не может быть!!.

— У нас именно так и бывает, — сказала Зайчиха. — Мы со своими детками не привыкли нянчиться. Рождаются зайчата, мы их разок покормим, а потом где-нибудь под кустом оставим — и до свиданьица!

— Зачем же? Как безжалостно! — закричали мамы.

— А затем, что так — лучше. Затаятся зайчата под кустом, притихнут — и ни волк, ни лиса их не найдут. А будь мы рядом, так навлекли бы на них беду.

— Но ведь они же маленькие!

— Маленькие, да удаленькие. И прятаться умеют, и видят зорко, и слышат чутко. Да и шубки у них тёпленькие.

— А кто же их кормит-то?

— Да любая Зайчиха, которая встретится. У нас ведь нету чужих деток, все — родные. Нынче я одного покормлю, завтра — другого. Вот и выходит, что все зайчата в лесу — из моего семейства. А сколько их, — никто не ведает. Может, — сто, может, — тыща, а может, — и того больше. Посчитайте, попробуйте!

И тут уж все мамы поняли, что всё-таки самое удивительное семейство в лесу — заячье.

Майский Жук летит над лесом, как пуля, гудит:

— У-убью-ю-у-у!

Лягушка на болоте испугалась, спрашивает:

— Кого? Кого?

Бекас, лесной барашек, заблеял:

— Меня-я?

Тетерев на лугу сердито бормочет:

— А за что? А за что?

Утка на озере кричит:

— За зря! За зря!

Ворона завопила:

— Кар-раул!

А Майский Жук об дерево — хлоп! — и сам убился.

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Я, Мышка.

— Вот смешно! Мышка, а жить высоко устроилась, на кустике!

— А я не простая Мышка. Я Мышь-малютка, хорошо лазать умею, со стебелька на стебелёк путешествую, с веточки на веточку карабкаюсь, семена собираю. Тут у меня и стол, и дом. Где же мне гнёздышко вить, как не на кустике?

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Я, Птичка.

— Вот смешно! Птичка, а жить на земле устроилась, в травке!

— А я не простая птичка. Я Пеночка-весничка, живу на лесных полянах да на зелёных лужках, всяких насекомышей ловлю. Тут у меня и стол, и дом. Где же мне ещё гнёздышко устраивать?

— Чив-чив, мы скворечник заняли.

— Чив-чив, мы в печной трубе поселились.

— Чив-чив, мы на чердаке устроились.

— Чив-чив, мы в чужом дупле ухитрились осесть.

— Чив-чив, мы за стрехой присоседились.

— Чив-чив, мы в поленнице гнездо свили.

— Чив-чив! А мы на столбе живём, в ГР-РОМКО-ГОВОР-РИ-ТЕЛЕ!!

— И чего ты, Крот, после дождя ходишь, лапы в лужах мочишь?

— А когда же ходить?

— Когда земелька сухая. Тогда бегать хорошо, скакать ловко, — одно удовольствие!

— Эх, торопыга… Разве я бегать да скакать выхожу? После дождя земляные черви на свет показываются. Чем их под землёй ловить, лучше по лужам пройтись… Лапы мокрые, зато — обед сытный!

— Коза, бесстыжие глаза, ты мой дом съела!!

— Где-е?

— Вот тут в траве гнёздышко было! Я его из травинок свивал, соломкой переплетал, собирался птенчиков выводить..

— Будет плакаться-то. Новый дом построишь. А этот мне чего-то вкусненьким показался.

— Икра-то моя какова! Икра-то моя какова!

— Хороша твоя икра, квакушечка.

— А ты почём знаешь, Окунище?

— Только что её отведал. Ух, хороша!

— Фи, какая пыль поднялась!. Мои махровые цветы запачкаются!

— Что ты, это не пыль.

— Типичная пыль, я же знаю! Фи!..

— Это моя сосновая пыльца по воздуху летит. Ты, Сирень, зацвела, и мне тоже срок наступил.

— Как ты можешь равняться со мною, стоеросовое дерево! У меня цветы небывалые, каких и в природе нет; я — королевская, я — садовая, я — гибридная! А твои так называемые цветки и не увидеть невооружённым глазом!