Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра Страница 16

Барс не трогался с места. И шипеть перестал. Телеусов сел на камень, достал из кармана платок и приложил к уху. Барс сообразил, что эта поза менее угрожающая, и лег поудобнее, скосив глаза на левую лапу, все еще чужую, непослушную.

— Ты глянь, уже догадался, что мы плохого ему не сделаем, — зашептал Телеусов. — Не торопится, бродяга.

Освобожденный зверь вдруг закрыл глаза. Морда его упала на лапы. Мгновение темноты, слабость. Он сейчас же очнулся, лизнул больную лапу, глянул на нас другими, не бешеными, а просто настороженными глазами и стал пятиться.

— Иди, гуляй шибче, милок. Не тронем, — спокойно промолвил Алексей Власович и засмеялся. — Вставай на лапы, не страшись. Чего брюхом землю скоблишь? Топай смелей!

Барс словно понял эти слова, осторожно встал, но левую переднюю тут же поджал. Болит. Или вывихнута. Посмотрел на нас выжидательно. Еще попятился, теперь только на трех ногах, ушел сажени на четыре, постоял, оценивая обстановку, и пошел на гору так, чтобы все время держать нас в поле зрения.

Мы смотрели на него и — ей-богу! — нам обоим показалось, что барс все понимает. Он несколько раз останавливался, как-то раздумчиво глядел в нашу сторону. Уж не собирался ли вернуться и лизнуть руку Алексея Власовича, поблагодарив за освобождение, а заодно и выразив сочувствие по поводу оцарапанных щеки и уха?.. Нет, не вернулся. Но ушел без боязни.

Телеусов хмыкнул:

— Теперь ляжет недалече зализывать рану. А заодно и нас высматривать, пока не уйдем за реку да с глаз долой. Но и тогда не перестанет следить.

— А как он смотрел, Алексей Власович!

— Понятие у зверя есть. Сперва решил, что убивать пришли, а оно вишь как обернулось.

— Только вот лапа у него…

— Да-а… Так и на трех могёт остаться. Ну, я думаю, и на трех не пропадет. Ловок в охоте. Он ведь не очень бегает за другим зверем. Все больше скрадывает, подкарауливает, чтоб наверняка. Заберется на дерево, вытянется над тропочкой, где косули ходят или волки бегают, и будет ждать хоть бы всю ночь. Молнией упадет сверху — и все. Конечно же, на трех-то хужее, но прожить проживет. Семью он не признает, сам себя кормит. Проще ему жить.

— Самец?

— Молодой еще, неопытный, вот и угодил в капкан. Видать, когда сигал с мостика.

Вспомнив о капкане, Алексей Власович вынул кинжал, обрубил связки, поднял его и, размахнувшись, бросил с обрыва в реку, приговаривая вслед:

— Туда тебе и дорога, порождение нечистого…

Мы пошли назад. Опять мостик, опасливое головокружение и возвращение на свой берег. Лишь на несколько минут остановились у реки. Алексей Власович смыл подсохшую кровь да заклеил царапины листочками чистотела, сорванными тут же.

Шильдер встретил нас недовольным, шумным сопением. Демонстративно вынул часы и долго вертел их на золотой цепочке.

Не промолвив ни слова, Телеусов шустро подтянул подпруги, осмотрел коней, поклажу, подвел полковнику лошадь:

— Пожалуйте, ваше превосходительство!

И тут Шильдер увидел поцарапанную щеку.

— Что это? Кто тебя?

— Барса, ваше превосходительство. Не остерегся.

— Бросился на тебя?

— Было такое.

— И ты не стрелял?

Телеусов виновато передернул плечом:

— Без ружья был, с дрыном.

— Не понимаю! Ну-ка, рассказывай толком.

Из всего услышанного Шильдер сделал для себя один вывод: барс сидел в капкане, можно сказать — в руках у охотников, а эти чудаки, вместо того чтобы взять зверя, отпустили его да еще оплеуху заработали.

— И поделом! — в сердцах закричал он. — Подумать только, ему шкура леопардова не нужна! Пять червонцев дал бы без слова! Или тебе, пантеисту, и червонцы но нужны? Чего ты торчишь в Охоте!

И еще множество самых обидных слов высказал рассерженный полковник. Вся ругань досталась Телеусову как старшему в нашей экспедиции. Упустить такую шкуру, такой сверхзамечательный трофей! Привези он леопарда на бивуак, качали бы, как триумфатора!..

Алексей Власович стоял молча, повторял, разводя руками:

— Виноват! Виноват, ваше превосходительство…

Наконец Шильдер выдохся, поостыл. Караван тронулся, пошел быстро. Телеусов впереди, нагоняя упущенный час.

В последний раз я обернулся, чтобы посмотреть на висячий мостик, с которым теперь была связана история освобождения кавказского леопарда или барса, одного из немногих еще уцелевших.

Едва мы перевалили вторые Балканы, как пошел злой, холодный дождь. Он сек лицо, заставлял отворачиваться. Закрылись кто буркой, кто накидкой. Лошади стали оскользаться: по мокрой глине да без шипов… Но оставалось совсем немного. Вот пологая горка, с полверсты за ней шли по ущелью, а дальше каменистой дорожкой поднялись на высоту, где разместился лагерь.

Залаял пес пастуха Пачо, вислоухий Гера. Кто-то протяжно и весело крикнул: «Еду-ут!..» Крик повторили дальше, еще дальше. Шильдер скинул за спину отяжелевшую бурку, что-то сказал через плечо денщику, тот бросился к казаку, который вез рогастую голову оленя. Казак отвязал трофей от вьючного седла, взял на руки и, репетируя, поднял над собой.

Встреча произошла весело и шумно.

У большого очага собралась, несмотря на дождь, вся охота, сотенная толпа. Впереди столбом возвышался великий князь, рядом стояли принц Ольденбургский, Ютнер, какой-то новый для охоты человек — большеголовый и толстоплечий, с выступающим животом, перетянутым широчайшим ремнем с патронташами. А за ними полукружьем на некотором расстоянии толкались казаки, слуги, егеря.

Телеусов пропустил вперед полковника и казака с оленьей головой.

— Ур-ра лейб-гвардии славному офицеру! Ур-ра господину полковнику! — выкрикивал есаул Улагай и, оборотившись к толпе, требовательно воздымал руки.

Казаки отвечали дружным «ур-ра!», кто-то пиликал на дудке, бухали в барабан — словом, шум подняли большой. Великий князь держал наготове бутылку шампанского, из горлышка ее сочилась белая пена, и камердинер князя уже протягивал бокалы.

Шильдер спешился, принял от казака оленью голову, тяжело поднял повыше и, подошедши к князю, положил ее на траву. Концы рогов почти доставали до пояса его высочества.

— Всех превзошел удалой лейб-гвардеец! — воскликнул князь, в то время как ему и Шильдеру уже подавали полные бокалы. — Такой трофей не хуже зубра. Измеряли?

— Двадцать три вершка, ваше императорское высочество! — сказал Ютнер, только что кончивший обмер.

— Ого! Прекрасный трофей, ваше превосходительство. Вам придется принять поздравления дважды.

Шильдер смутился. Когда казаки называли его, полковника, «ваше превосходительство», то есть как генерала, это было и простительно и приятно. Но когда сам великий князь…